Поручик из Варшавы 2 (СИ) - "Рыжий"

Кстати, их поручик нашёл общий язык с моим подпоручиком Маршалеком, и, теперь офицер тактики и разведки моего батальона постоянно тёрся рядом. Да и разведчики отнеслись к нему с уважением — трофейный мотоцикл, пистолеты и автомат показывали, что перед ними стоит не юнец, который летом только прибыл в батальон, а настоящий, боевой офицер, пускай и не с очень большим опытом.

Вот и сейчас, подпоручик Маршалек намылился прокатиться на трофейном мотоцикле-одиночке с разведчиками. Впрочем, я его порывы только приветствую — посмотрит опытным взглядом, как там с местностью, разведает удобные подходы к противнику.

Через несколько минут после выдвижения разведчиков на задание, возле дымящихся полевых кухонь начали выстраиваться первые очереди. Бросив взгляд на проходящих мимо меня солдат в стальных шлемах, с карабинами за плечами, и, с котелками и кружками в руках, в животе предательски заурчало. Пришлось идти к «командирскому» танку, брать котелок и кружку.

Нет, можно бы было отправить за едой заряжающего, но мне отчего-то хотелось самому постоять в очереди среди солдат.

В считанные минуты между деревьями, машинами и танками организовались длинные очереди. Увидев их, я тут же пожалел о том, что не отправил за пищей для себя кого-нибудь из подчинённых.

Несколько солдат-пехотинцев, собирались было меня пропустить вперёд, но тут уж я не стал лезть вперёд.

Кто-то из солдат в очереди закурил. Кто-то негромко переговаривался. Я прислушался. Солдаты обсуждали начавшуюся войну и высказывали опасения за своих близких. Больше всего, судя по всему, за близких боялись городские — по батальонам уже проскочили вести о бомбардировках Варшавы, Велюня, Хойнице, Старогарда, Быдгоща, Гдыни, Хеля и Пуцка. Все прекрасно понимали, что немцы бомбят и другие города.

Солдаты ждали и верили, что стоит продержаться пять-семь дней, и, на помощь придут союзники — Англия и Франция.

Слушая разговоры пехотинцев и немногочисленных танкистов, искренне веривших в поддержку западных союзников, которые вот-вот нанесут удар в спину фашистам, я чуть не рассмеялся в голос. С трудом удержался. Но если бы я вдруг рассмеялся, то меня бы просто не поняли. И не объяснишь же никому, что англичане, как истинные джентльмены — хозяева своего слова. Захотели — слово дали, захотели — взяли обратно. А французы — так те вообще, обычные «шестёрки»-подпевалы, которые воевать за Францию не хотят от слова совсем, что уж там говорить о какой-то далекой Польше?

Нет, во Французской армии есть те, кто готов воевать и не будет пресмыкаться перед немцами, когда те придут, но вот сейчас, сторонники активных действий во французской армии не в чести!

Эх, вот вселился бы я в какого-нибудь генерала, году так в тридцать пятом — в того же Андерса — устроил бы переворот и начал сближение с СССР… Хрен бы тогда немцы что сделали и Польше, и Союзу! Сталин — неглупый человек, прекрасно осознает, что лучше иметь буфер между своей страной и враждебным окружением… Вот только угораздило меня «вселиться» в военного рангом пониже, да с возможностями пожиже…

Постепенно, за размышлениями о несправедливости судьбы, я оказался возле полевой кухни. Повар — пухлый такой, прямо комический детина, будто бы срисованный из какого-нибудь мультфильма моего времени, в белом переднике, — большим черпаком налил мне в котелок густой похлёбки с крупными кусками мяса. Один из помощников протянул мне несколько кусков свежеиспечённого серого хлеба. Второй помощник, в это время налил в кружку настоящего какао.

Наскоро отужинав, я направился к штабному автобусу. Да и к Виктории — поручику войск связи бы следовало подойти, поздороваться, поинтересоваться как она… Третий день войны идёт, а я с ней, можно сказать, даже и не общался ни разу. Хотя ей точно есть, что мне рассказать!

Решено — вначале иду к Виктории, а потом к капитану Завадскому. Пообщаемся «не официально».

Вот только до фургона связистов я так и не дошёл — меня нашёл посыльный от полковника Вихря. Пришлось в первую очередь идти к нему.

Командир нашей оперативной группы с удобством расположился на поваленном дереве, так удачно сломанным, что причудливые древесные фигуры сложили из себя пусть и неказистого вида, но всё-таки лавку.

Судя по тому, что кроме полковника никого не присутствовало, нам предстоит разговор тет-а-тет.

Что же? Этот разговор напрашивался ещё вчера днём, когда я на автомате выругался по-русски.

— Присаживайтесь, поручик. — Негромко сказал полковник.

Я послушно пристроился рядом со своим воинским начальником.

— Разговор нам сейчас предстоит максимально серьёзный. И неофициальный. Я бы сказал, по душам. — Также негромко продолжил полковник, после чего перешёл на русский язык:

— Кто ты? Откуда знаешь русский язык?

Похожего вопроса я и ожидал. Поэтому ответил чистую правду, рассказывая одновременно и про себя-настоящего, и про себя-здешнего:

— У меня мать русская. Вот и выучил язык предков.

Полковник добродушно улыбнулся, после чего негромко, тягуче проговорил, даже, наверное, скорее, пропел:

— От героев былых времён… Не осталось порой имён… Те, кто приняли смертный бой… Стали только…

«Такой же вселенец, как и я?» — Пронеслась мысль в голове — «Нужно проверить!».

— Землёй и травой… — Отвечаю также негромко я.

— Только грозная доблесть их… Поселилась в сердцах живых… — Закончил полковник.

Слова этой песни про Великую Отечественную Войну простой польский офицер знать никак не мог. Пусть этот офицер и в чине полковника. Почему? Да потому, что, если я правильно помню, эту песню написали через несколько десятков лет после войны!

— Что, не веришь, поручик? — Добродушно улыбнулся полковник и также негромко запел другую, не менее известную в моем времени песню:

— Здесь птицы не поют… Деревья не растут… И только мы плечом к плечу…

— Врастаем в землю тут… — Негромко поддержал полковника я.

Опознание как современников прошло успешно. Поэтому Вихрь тут же перестал петь и перешёл к более серьёзным вопросам:

— Ты из какого года сюда попал? Откуда?

— Из две тысячи двадцатого. — Коротко отвечаю. — Из России. Пили с друзьями, день рождение праздновали, я заснул на квартире у товарища, а проснулся уже тут. В начале этого года. А вы?

— А я? — Полковник улыбнулся. — Я из две тысячи десятого. Вот уже десять лет тут. В конце двадцать девятого тут вынырнул. Сам не понял, каким образом в поляке оказался. В МЧС служил, под лёд ребёнок провалился. Ну я и за ним. Наверх вытолкнул, наши его приняли. А самого меня вытащили уже здесь…

— Сложная ситуация. — Кивнул я. — К нашим не пробовал податься?

— К нашим, это куда? — Осторожно уточнил полковник.

— К нашим, это в Союз. — Коротко ответил я, внутренне напрягаясь.

Полковник же, судя по всему, расслабился после моего уточнения:

— Не поверишь, пробовал. В конце тридцать шестого года даже дезертировал из польской армии и отправился воевать в составе интербригады «Домбровского» в Испанию, за что был уволен из армии, потерял чин майора Войска Польского, лишился польского гражданства. До тридцать восьмого года воевал в составе интербригад, активно взаимодействовал с советскими военными советниками. В середине тридцать восьмого года получил осколочное ранение, был оставлен на позициях посреди наступления франкистов. Чудом избежал плена. Спасибо, испанка одна спасла и выходила. Я, на ней, собственно, потом и женился. Ну а дальше, всё просто. Вначале перебрался в Португалию, оттуда во Францию. Получил французское гражданство. Не просто так, пришлось расстаться кое с какими вещичками, денежными средствами и драгоценностями. Спасибо, Юлия помогла… Жена моя. Вообще, она Хулия, но я её так зову… Сама она из небедной семьи была. Вот её отец и поспособствовал… Ну а потом, опять же, «подмаслив» кого надо, поступил на французскую службу, во всё том же чине майора. Тут уж мои родственники подсуетились, дали кому надо на лапу, и, вскоре я получил подполковника. Ну а потом меня и откомандировали в качестве военного советника обратно, в Польшу. Тут расщедрились и дали полковника. Впрочем, это было уже перед самой войной, в августе.