Крепостной Пушкина (СИ) - Берг Ираклий
Так и вышло. В полдень Никита бранился, кричал, угрожал, взывал к разуму, умолял, напоминал об их холопском положении, стращал карами как на земле, так и на небесах, отказывался наотрез, грозился пресечь неподобающее силой, а уже к трём часам они вышли разодетые по случаю, сели в коляску и Степан назвал кучеру адресом Дворцовую площадь.
Доехать, впрочем, не смогли. Затор из колясок начинался ещё на подъезде к цели, потому приятели спешились и пошли сами.
Вид впечатлял: казалось, все извозчики города собрались тут. На деле же многочисленные коляски «простого люда», из тех, кто не мог себе позволить идти пешком даже к царю, занимали не более половины площади. Далее не пропускала цепь гренадер Преображенского полка, оставляющая место для прибытия экипажей господ. Те не спешили, и даже зная, что в этот день во дворце будут толпы «мужичья», не желали отказываться от привычного распорядка и приезжать раньше.
Народ уже запускали группами по сотне человек, считая приблизительно по головам. Давка началась серьёзная и обещала стать ещё большей. Это объясняло, почему в толпе из разодетых во фраки купцов и мещан так мало женщин. Не все были уверены в своих силах уберечь супруг и дочерей от чрезмерного знакомства с азартом нацелившихся на что-то людей, но встречались и такие, а их спутницы сверкали бриллиантами на роскошных нарядах.
Степан аккуратно вёл Никиту вперёд, весьма ловко протискиваясь в толпе. Им понадобилось не более часа, чтобы пройти мимо караула из дворцовых гренадер и попасть с очередной группой в святая святых государства Российского — Зимний дворец.
Все замолчали разом. Галдящие секунды назад гости притихли. Иорданская лестница поражала великолепием и видавших виды иностранцев, что уж говорить о людях простого звания. Даже те из купцов, что были здесь не раз, вновь чувствовали себя не «солью земли», а кем-то очень маленьким перед чем-то очень большим. Красота и сила, заключённая в этих ступенях, перилах, во всём помещении, придавливала. Никита так просто стоял, открыв рот.
— Пошли, — Степан ткнул его в бок.
Люди поднимались неспешно, отдавая дань уважения значимости как места, так и момента. Крестились на каждом повороте, кланялись и шли дальше.
— Вот это да, — к Никите вернулся дар речи.
— Иорданская лестница, — охотно пояснил ему приятель, — она же Посольская. Послов по ней водят к царю, чтобы понимали, к кому идут.
Беломраморный Фельдмаршальский зал произвёл не меньшее впечатление, но здесь уже и у Степана появились признаки жадного интереса. Пользуясь тем, что напарник оробел, он взял того под руку и повёл осматривать картины славы русского оружия.
— Вот здесь изображён Суворов-Рымникский, Никита.
— Каков. А я его богатырём представлял.
— Он и был им, Никита, богатырь настоящий. А вот — Потёмкин Таврический.
— Слыхал о таком.
— Слыхал! — передразнил его Степан. — Тут не слыхать, тут знать надо. Великий человек был.
— Чем же?
— Турок воевал. Да сам подумай, не будь человек великий, разве бы портрет его здесь повесили?
— И то верно. Не серчай, Стёпа, но что-то я разволновался.
— Понимаю. А вот и Кутузов Смоленский. Свежая работа. Красиво.
— Кутузова все знают, — Никита смог выдавить улыбку. Надо признать, в отличие от самой залы картины не произвели на него особого впечатления, и, освободившись от приятеля, он принялся разглядывать потолки. Тот же самым внимательным образом изучал живопись, толкаясь среди прочих желающих, порою одёргивая слишком ретивых, стремящихся рассмотреть картины не иначе как носом.
Опомнившись, Степан поискал взглядом Никиту и нашёл разглядывающим конногвардейский караул, неподвижная шеренга которого сама по себе являлась одним из украшений зала.
Становилось очень уж людно, народ шёл и шёл, Степан вновь подхватил приятеля и повёл в Петровский, обитый розовым бархатом зал, он же Малый тронный.
Здесь было множество людей, главным образом гостей простого звания, но попадались уже и дворяне в традиционных для маскарадов плащах-домино, напоминающие то ли пасторов, то ли путешественников. Некоторые из них, не скрывая насмешки, разглядывали пиршество у оконных ниш. Там, как и в прочих залах, стояли лавки из Таврического дворца, на которых был устроен буфет для угощения публики. Публика угощалась. Царская еда вызывала наиживейший интерес, но место действия накладывало определённые ограничения, требуя проявлять сколь возможную степенность одновременно с нежеланием остаться без ничего, потому гости не опрокинули ни одной из лавок, лишь немного повредив паркет.
Никиту это действо тоже не обошло стороной, буфет тянул его словно магнитом, и Степан ждал добрую четверть часа, пока его товарищ не прорвался к заветным лавкам и не выбрался назад.
— Вкусно? — участливо поинтересовался Стёпа.
— Конечно вкусно, — не понял насмешки Никита, — царево угощение!
— Тогда пошли, иначе здесь вовсе не пробиться станет.
Оказалось, что не пробиться им стало уже сейчас. Степан рассчитывал пройти через галерею героев 1812 года, оттуда попасть в Георгиевский зал, бывший для него изначальной целью, но давка там была такой, что он изменил решение и повёл приятеля в обход, через Белую галерею, или зал, он сам твёрдо не помнил, как называлось это помещение до того, как стало Гербовым залом.
Здесь, как и везде, куда допускались в этот день «гости», было тесно, и только размеры помещения позволяли как-то расходиться и передвигаться. Никита хотел опробовать буфеты и здесь, но Степан воспротивился. В компенсацию он помог товарищу добраться до застеклённых шкафов, в которых демонстрировалась царская посуда, большей частью золотая, при том, что элита империи давно ела на фарфоровой, но «ради мужика», чтобы не обманывать его, мужика, ожиданий, из кладовых извлекли золотую и особенно красивую серебряную, да расставили по углам. Смотри, любуйся. «Мужик», почти целиком состоящий из купцов и тех, кого в странах западнее принято величать «буржуа», любовался. И было на что! Золотые кубки, блюда, тарелки, подносы, работы изумительной, серебряные шедевры, один из которых (поднос) весил более шести пудов — всё это привлекало гостей.
Надо отдать должное лакеям: вышколенность персонала дворца была выше любых похвал. Каким образом в этом столпотворении они умудрялись разносить подносы, уставленные чаем, и при этом ни с кем не столкнуться, нельзя было объяснить ничем иным как чудом. Но они справлялись и даже успевали забрать серебряные ложечки, которыми размешивали сахар, до того, как чай попадал в руки гостей.
Господ неохотно, но пропускали. Степан понял, что им не пробиться, или пробиться, но не сейчас, потому занял место недалеко от выхода в галерею героев, поставив рядом с собой и Никиту.
— Вот здесь, — толковал он старшему товарищу, — проход, который не обойти. Это путь в бальную залу. Видишь, господа идут? И царь здесь пройдёт, так что стоим и ждём.
Пока же было на что посмотреть и без царя. В отличие от «мужиков», одетых добротно, по возможности ярко, но всё же не так, чем если бы им разрешили больший выбор одежды (за исключением редких женщин, конечно), господа постарались вовсю.
Мужчины, так же ограниченные в выборе, почти поголовно в домино, постарались как минимум выбрать плащи разного цвета. Были и белые, и синие, и фиолетовые, и красные, и жёлтые, и чёрные, разумеется, и салатовые, и песочного цвета, и коричневые, даже оранжевый плащ присутствовал. Все они явились без масок, запрещённых по той логике, что зачем же маски, если и без того маскарад и никто никого не знает? Даже государь здесь был совершенно неузнаваем, и обратись к нему некто со словами «ваше императорское величество», получил бы в ответ только взгляд, полный недоумения, тогда как нейтральное «вы» — а порою и «ты» — воспринималось доброжелательно.
Женщины — совсем другое дело. Все в масках, сверкая драгоценностями (значительная их часть была заменена фальшивыми в связи с особенностью этого маскарада), в самых фантастических нарядах, они являлись подлинной красотой и украшением бала. Каких только костюмов они не изобрели! Но, к единственному сожалению, имели крайне смутное представление о том, как выглядело (или должно было бы выглядеть) то, чему стремились подражать. Поэтому публике являлись порой такие шедевры как «костюм Евы» в виде кринолинового бархатного платья или «костюм рыцаря» — и сам по себе довольно своеобразный, и славно сочетаемый с обязательным для всех женщин кокошником.
