Виктор Поротников - Легионер из будущего. Перейти Рубикон!
Умывшись и переодевшись, я появился перед пирующими в тот момент, когда Цезарь вслух декламировал своим гостям монолог Гамлета «Быть или не быть…».
Я невольно замер в дверях, поразившись тому, с каким вдохновением Цезарь произносит этот бессмертный текст Шекспира. Услышав из моих уст этот довольно длинный отрывок из пьесы «Гамлет», Цезарь сразу запомнил его слово в слово!
Не обращая на меня никакого внимания, гости взирали на Цезаря, забыв на время про вино и яства, так захватило их глубокое содержание этого поэтического творения Шекспира. На худощавом аскетичном лице Цезаря проступил легкий румянец, вызванный созвучием затронутой в стихе темы и его собственного нынешнего положения, когда перед ним стоит непростой выбор. Казалось, Цезарь рассуждает вслух, уложив эти свои рассуждения в стихотворный размер. Цезарь напоминал сейчас драматического актера на сцене, размеренно и четко произнося:
Быть иль не быть, вот в чем вопрос. Достойно ли
Смиряться под ударами судьбы,
Иль надо оказать сопротивленье.
И в смертной схватке с целым морем бед
Покончить с ними? Умереть. Забыться.
И знать, что этим обрываешь цепь
Сердечных мук и тысячи лишений,
Присущих телу. Это ли не цель…
Декламируя, Цезарь то высоко вскидывал подбородок, то опускал взгляд к полу, как бы под спудом мысленного терзания, то подкреплял высокое звучание слов красивыми жестами правой руки. Казалось, слова Цезаря текут из самой глубины его мятущейся души. Казалось, Цезарь не просто читает поэтический отрывок, но как бы обращается к своим единомышленникам помочь ему разрешить эту мучительную дилемму. И видя, как молча переглядываются между собой Курион и Марк Антоний, как задумчиво хмурит брови Цинна, а Азиний Поллион с тем же задумчивым видом теребит пальцами свой благородный подбородок, я осознал, что через это творение Шекспира Цезарь донес до своих слушателей не только свои переживания, но и намекнул им, что будет с ним и с ними в случае, если нерешительность возьмет в них верх над мужеством.
Заключительные строфы Цезарь декламировал, обводя пронзительным взором лица своих друзей, и голос его не звучал, а гремел:
Так всех нас в трусов превращает мысль
И вянет, как цветок, решимость наша
В бесплодье умственного тупика.
Так погибают замыслы с размахом,
Вначале обещавшие успех,
От долгих отлагательств.
Я повернулся и тихо удалился, не желая нарушать своим появлением того эффекта, коего достиг Цезарь, с таким блеском прочитавший монолог Гамлета и завладевший восхищенным вниманием своих друзей. Я был уверен, что это было проделано Цезарем неспроста. Цезарь наверняка хотел таким оригинальным способом подвести своих единомышленников к той невидимой черте, через которую он собирается переступить в своем противостоянии с Помпеем и сенатом. Не напрямик, а в завуалированной поэтической форме Цезарь предлагает своим друзьям сделать свой выбор: кто готов быть с ним до конца и кто к этому не готов.
«Что и говорить, это весьма недурственное вступление перед военным советом, – подумал я, выходя во внутренний дворик. В том, что на этом застолье зазвучат воинственные речи, я не сомневался. – Цезарь разыграл все как по нотам! И эти ноты ему подсунул я. Ай да Андрюшка! Ай да сукин сын!»
Довольный собой, я, приплясывая, обогнул деревянную колонну, поддерживавшую кровлю черепичного навеса.
Глава седьмая
«Жребий брошен!»
Мои предположения подтвердились в полной мере, это выяснилось глубокой ночью, когда Цинна вернулся с пиршества у Цезаря. Я спал, но был разбужен Цинной, которому не терпелось поделиться со мной своими впечатлениями от услышанного на совещании, где между здравицами и возлияниями решались труднейшие вопросы. Доводить ли дело до открытой войны с сенатом? И если да, то когда начать эту войну?
Я встал с постели и завернулся в одеяло. Сидя в кресле с подлокотниками, я слушал взволнованную речь Цинны, старательно борясь с зевотой. Цинну переполняли эмоции, его пылкая натура не знала компромиссов. Цинна сидел передо мной на стуле раскрасневшийся от выпитого вина, сверкая красивыми голубыми глазами.
– Цезарь намерен идти на Рим, не дожидаясь весны и прихода своих галльских легионов, – молвил Цинна, комкая сброшенный с плеч плащ. – В этом его поддерживают Курион и Марк Антоний. Большинство же из свиты Цезаря стоят на том, что без галльских легионов затевать войну с сенатом нельзя. Эти люди по-своему правы, ведь у Цезаря всего один легион, тогда как у Помпея два легиона и Агенобарб располагает еще тремя легионами. У противников Цезаря пятикратный перевес в силах! – Цинна растопырил пальцы на правой руке и потряс ими в воздухе. – Но Цезарь задумал призвать на помощь быстроту и внезапность! Цезарь на словах согласился с теми из своих друзей, кто настаивает на основательной подготовке к войне с Помпеем и сенатом, однако в мыслях он уже решил выступить на Рим в ближайшие дни. Цезарь сказал об этом мне и Куриону, когда все его гости разошлись. Мы с Курионом поддержали Цезаря и обещали ему хранить это в тайне. Я сказал Цезарю, что поставлю в известность об этом лишь тебя, Авл, – добавил Цинна чуть прерывающимся голосом от переполняющего его волнения. – Ведь ты предан Цезарю, как и я. Мы с тобой как братья!
– К чему вся эта таинственность? – спросил я.
– В свите Цезаря наверняка есть соглядатаи Помпея, – ответил Цинна. – В последнее время к Цезарю прибилось много случайных людей, трудно сказать, что у них на уме. Осторожность никогда не повредит!
– Не понимаю, как Цезарь сможет обмануть соглядатаев Помпея, ведь он намерен идти на Рим не с горсткой сообщников, а во главе десятого легиона, – заметил я. – Войско на марше неизбежно привлечет внимание многих посторонних людей.
– Ты плохо знаешь Цезаря, друг мой, – улыбнулся Цинна. – Цезарь горазд на разные хитрости и уловки.
«Надеюсь, в скором времени я узнаю до мелочей, что за человек Гай Юлий Цезарь, потомок Венеры», – подумал я.
В последующие несколько дней Цезарь вел себя так, как будто он и не помышляет о походе на Рим. Выехав из Альтина, Цезарь перебрался в городок Цезену, в окрестностях которого он стал размещать на зимние квартиры десятый легион. От Цезены до пограничной реки Рубикон было не более семи миль.
В Цезене имелся довольно ветхий небольшой амфитеатр. Цезарь, как любитель гладиаторских боев, занялся его перестройкой и отделкой, говоря своим друзьям, что тем самым он заботится не столько о жителях Цезены, сколько о своих воинах, которым на этой зимней стоянке и заняться-то будет нечем, кроме как сходить на гладиаторские игры. Свой дом в Цезене, взятый внаем у местных властей, Цезарь тоже подверг некоторой переделке, наняв каменщиков и плотников. Судя по тому, как основательно взялся Цезарь за это дело, ни у кого не оставалось сомнений в том, что он проживет здесь до весны.
Наконец Цезарь велел своему легату Титу Лабиену, взяв несколько сопровождающих, выехать в Рим с очередным письмом к сенату. В этом письме Цезарь не выдвигал никаких требований, лишь просил сенаторов продлить ему срок наместничества в Цизальпинской Галлии и оставить под его началом два легиона. Нарбонскую Галлию Цезарь обещал добровольно уступить Агенобарбу, если сенат пойдет ему навстречу.
Мне довелось присутствовать при разговоре Цезаря с Титом Лабиеном. Какое-то время Цезарь делил кров со мной и Цинной, покуда в его доме шел ремонт. Вот и в этот день Цезарь обедал вместе с нами, когда к нему пришел легат Лабиен. От Цинны мне было известно, что Тит Лабиен был правой рукой Цезаря в пору его галльских походов. Многими своими победами Цезарь был обязан Титу Лабиену, который ни разу не подвел его в самых опасных ситуациях. Цезарь доверял Лабиену больше, чем кому бы то ни было, ценя его и как преданного друга, и как опытного военачальника. На людях Лабиен выказывал Цезарю глубочайшее почтение, но в домашней обстановке среди своих Цезарь и Лабиен держались друг с другом запросто, без излишних церемоний. Они и по возрасту были одногодки.
Наставляя Лабиена перед поездкой в Рим, Цезарь прочитал ему свое письмо к сенату, чтобы Лабиен сознавал, как именно ему надлежит себя вести во время переговоров с Помпеем и сенаторами. «Я против гражданской войны, – молвил Цезарь Лабиену. – Надеюсь, и Помпей не станет настраивать сенат против меня, узнав, что я ничего не требую. Я всего лишь прошу сенат оставить мне в управление Цизальпинскую Галлию еще на пять лет. Если сенат уступит мне еще и Иллирию, о чем я просил в предыдущем письме, то моей признательности не будет предела. Если Иллирия мне не достанется, я смирюсь с этим ради гражданского мира. Если сенат не пожелает отнимать у Помпея его провинции Испанию и Африку, коими он управляет, находясь в Риме, то я смирюсь и с этим. Если сенаторы пожелают оставить Помпею его легионы, пусть так и будет. Свои легионы я готов распустить, хочу оставить себе лишь два из десяти. Мир в государстве для меня дороже амбиций!»
