Дмитрий Дудко - Воины Солнца и Грома
Вообще зачем так спешить вырваться из сансары, соскочить с Колеса Судьбы? Гораздо лучше стать чакравартином — хозяином этого колеса, владыкой душ царей и вельмож. Так учили их с братом наги, чья змеиная мудрость выше человеческой.
Размышления настоятеля прервало появление позади резного колеса благообразного седобородого старика с тигровой шкурой на плечах. Губы Нагасены презрительно скривились.
— Не пытайся меня уверить, будто можешь проходить сквозь стены. Это не твое тело и даже не душа, а иллюзия, внушенная на расстоянии. Морочь этим невежественных пастухов.
— Не всем же морочить знатных дур… Но я пришел к тебе не для препирательств. Общий враг — вот что объединяет мужчин. Знай: в город проник Вима Кадфиз с шайкой головорезов. Это те, кто погубил в Долине Ракшасов твоего брата… нашего брата.
— Брата! Так, значит, почтенный гуру Шивачарья действительно нарушил кое-какие обеты, в результате чего появились мы с Нагапутрой — вероотступники и лжеучители, недостойные звания брахманов? — иронически взглянул на гуру монах.
— Наш отец далеко продвинулся по пути совершенства, если боги, дабы уменьшить его духовную силу, послали к нему не обычную женщину, а нагини — змеедеву.
— А нас за это звали чандалами и змеенышами. И куда же нам было идти, кроме как к тем, кто вовсе не признает каст? Но зачем ты явился — подстрекать меня на месть? Оставь этот обычай диким сакам, парфянам и тохарам. Я же не стану не только мстить, но и ненавидеть убийц брата, дабы не погрязнуть в сансаре.
— Я говорю не о мести. О ней ли думать, когда в эту древнюю землю лезет еще одна северная орда, которой не нужна каша мудрость? А во главе орды — Куджула с его колдовским мечом…
— Перед которым не устоял твой Трехликий? Знаешь, я вряд ли заплачу, если тохары разорят твой ашрам, — почти злорадно усмехнулся бхикшу.
— Смотри, как бы не настала очередь твоих вихар. Перед тем мечом не устояли и твои… родичи и наставники.
— Здесь ты прав. Но что можем противопоставить мечу варваров мы, владеющие лишь силой духа?
— Не будем прибедняться — мы не перед чернью… Я владею знанием астравидьи — оружия богов. А твои кроткие бхикшу — искусством варма-калаи, убийства без оружия.
— Но этот солнцепоклонник Фраат ни за что не согласится принять от нас такую помощь, — возразил монах.
— Вот поэтому нужен другой царь — постигший древнюю мудрость и не ужаснувшийся ей. Он будет владеть Индией, а мы — его душой. И не важно, кто он будет по крови…
Призрачные руки шиваита легли на Колесо Судьбы. Рядом, чуть помедлив, легли тонкие, не сильные, но цепкие руки бхикшу.
* * *Четверо дюжих рабов внесли в главные ворота ашрама паланкин и опустили его наземь. Из-за роскошно вышитых занавесок, беззаботно смеясь, выпорхнули две девушки. Одна — в белом хитоне без рукавов, с задорным острым носиком и стянутыми в строгий узел светлыми волосами. Другая — в коротком красном платье и складчатых шароварах, с черными кудряшками, выбивающимися из-под остроконечной шапочки.
— Скажи, где здесь брахмачарин — ой, как же его? — Шивадаса? — спросила стражника первая девушка.
— Там, под баньяном, возле поленницы. Как раз окончил дрова колоть.
В тени баньяна сидел, прислонившись к стволу, хорошо сложенный юноша. Давно не стриженные светлые волосы его падали на плечи. Загорелое тело прикрывала лишь шкура антилопы на чреслах. Красивое правильное лицо с холодными голубыми глазами при виде девушек озарилось на миг приветливой улыбкой и тут же снова обратилось в бесстрастную маску.
— Лаодика, Михримах, привет вам! Что, не слишком царское занятие для царевича, даже гонимого?
— Здравствуй, Стратон! С этим топором я бы приняла тебя за раба. Да этот гуру Шиваракшит просто издевается над тобой! Еще и имя тебе придумал — Шивадаса, «раб Шивы»…
— Да нет же, «даса» по-индийски не только «раб», но и «слуга», — поправила подружку темноволосая Михримах.
— Кто хочет повелевать, должен научиться повиновению. Мы, эллины, слишком много болтали о свободе и кичились ею, пока не погибли все наши царства, — сумрачно усмехнулся юноша. — Эллады больше нет — есть провинция Ахайя. Кажется, на Боспоре еще правят эллинские цари…
— Да это же полуварвары, смесь фракийцев с сарматами!
— Зато наш отец, Гермей, был истинным эллином. Чистым, как кусок сахара. Поэтому мы с тобой, сестричка, и оказались здесь. Что, Михримах, твой отец еще не надумал выдать нас Куджуле?
— Как ты можешь так говорить! — вспыхнула парфянка.
— Почему? Как хороший царь, он заботится о благе своего царства. Отчего бы ему ради мира с кушанами не выдать им каких-то двух яванов?
— Нет-нет, Фраат ни за что не поступится честью… Скажи лучше, не трудно ли тебе предаваться аскетизму? Ты ведь у нас почитатель Аристиппа Киренского, высшим благом считаешь наслаждение, — лукаво подмигнула Лаодика.
— Духовные наслаждения выше телесных, так учил Эпикур. Но даже он не понял: наивысшее наслаждение — власть! Власть над своим телом и духом. Настоящему йогину все равно, есть сто раз в день или раз в сто дней. В горах я часами сидел на вершине, под ледяным ветром, и снег таял, таял от моего духовного жара — тапаса!
Голос царевича звучал вдохновенно, голубые глаза горели каким-то диким восторгом. Лаодике вдруг вспомнился варвар из дружины Куджулы. Золотоволосый, как эллин, он яростно рубился с солдатами Гермея, а вслед за ним во дворец ломилась толпа вооруженной чем попало беграмской черни.
— Помню, когда я гостила у вас в Беграме, ты был такой гордый и непослушный, а теперь во всем повинуешься Шиваракшиту, — сказала Михримах.
— Повиноваться гуру — еще одно наслаждение. Внимать мудрости, что передавалась от Учителя к Учителю с тех времен, когда не родились ни Пифагор, ни Орфей, ни Зороастр! Что перед этим наша диалектика — искусство пустых споров!
— Говорят, шиваиты знают, где под развалинами городов спрятано оружие богов, астравидья, и как им владеть. Или это сказки? — нарочито небрежно спросила парфянка.
— Астравидью незачем искать по подвалам, — снисходительно усмехнулся Стратон. — Это не железки вроде того меча Куджулы. Ее можно вселить в стрелы, в крюк, вызвать из воздуха, если знать мантры и уметь сосредоточить свою духовную силу… — Он осекся, заметив неудержимое любопытство в глазах Михримах.
— И почему же мелуххи не смогли таким страшным оружием одолеть арьев? — спросила Лаодика.
— Это гуру не говорил. Зато рассказывал об упадке духа среди мелуххов. Что ж, мы, эллины, — молодой народ. Мы овладеем древними тайнами и тогда станем действительно достойными владеть миром!
Из-за широкого ствола баньяна вдруг вышла девушка, одетая лишь в низко повязанную красную дхоти, оставлявшую открытыми тонкую талию и живот. На темной коже блестело сердоликовое ожерелье, ниспадавшее в ложбину между пышными грудями. В ее гибком подвижном теле было что-то змеиное, а черные глаза смотрели загадочно и дерзко.
— Вот как! Оказывается, тут брахмачаринам есть с кем отдохнуть от аскетических подвигов, — рассмеялась гречанка. — Ты, наверное, девадаси — танцовщица бога?
— Я не просто девадаси. И не блудница, как ты думаешь. Я — шакти твоего брата.
Она погрузила руку в длинные густые волосы Стратона, а тот обнял ее за широкие бедра.
— Шакти — это рабыня, мечтающая стать царицей? Или хотя бы царской наложницей? Но у моего брата нет ни роскошных дворцов, ни гарема.
— У него есть гораздо большее: дар Ужасающего, который нужно лишь разбудить. А шакти — больше чем царица. Моя любовь открывает в нем великую духовную энергию. И эта любовь — не та, которую вы, яваны, зовете платонической. Недаром ваш Платон ничего не смыслил в магии.
Индианка с вызовом взглянула на царевну. Гася готовую вспыхнуть ссору, Михримах примирительно сказала:
— Вот и хорошо, что Стратон соединит эллинскую мудрость с брахманской. При такой прекрасной наставнице… Знаешь, я завидую вам, индианкам. Если бы мы с Лаодикой посмели появиться перед мужчинами в одних дхоти, даже в такую жару, как сейчас…
— Ничего, тут в зарослях есть чудесный пруд. Там в это время никого нет. Пойдемте, — весело подмигнула девадаси. — А то два храбрых воина уже ждут Стратона для какого-то мужского разговора. Кстати, зовут меня Нагадеви — мой род почитает богинь-змей. Весело переговариваясь, девушки скрылись среди деревьев. А к царевичу, проводив их внимательными взглядами, подошли двое. Один — лет тридцати, в парфянской одежде, с мечом и изукрашенным золотом и бирюзой кинжалом у пояса. Тонкие губы, окаймленные черными усами и бородкой, придавали его гордому лицу хищное выражение. Второй был в белой тунике до колен, с коротким мечом на кожаной перевязи. Его коротко стриженные волосы уже тронула седина. Чисто выбритое лицо выглядело по-солдатски резким, но не тупым.
