Мария Чепурина - С.С.С.М.
— Несерье-о-озно, молодой человек, — протянул гангстер.
«До чего же акцент у него неприятный», — подумал Краслен.
— Пять шестьсот пятьдесят.
— Мамма мия! Какие шестьсот пятьдесят?! Да вы только взгляните, какой он здоровый, хороший, красивый!
«Он что, на базаре? Коня продает?» — возмутился Краслен про себя.
— Смотрите, не перехвалите свой товар, а то, глядишь, расхочется продавать, — сдержанно пошутил коммунист.
— Не расхочется! — противно ухмыляясь, сказал гангстер. — У нас есть еще один покупатель. Уж не знаю, чем вам так насолил этот парень, но если он попадет в лапки к Свинстону… Нет, я скажу так: в объятия к Свинстону, ибо…
— Что ж. Пять семьсот.
— …Ибо Свинстон так жаждет увидеть его в своем стане…
— Семьсот пятьдесят. Пять семьсот пятьдесят.
— Так вот, молодой человек. Если парень окажется в лапках у Свинстона, думаю, он сумеет доставить вам такую массу неприятностей, что потеря каких-то шести тысяч шиллингов покажется комариным укусом!
— Пять тысяч восемьсот шиллингов и ни пенсом больше.
— Но тут уже и до шести недалеко, а, молодой человек? Может быть, округлим? Знаете, мои официанты обожают посетителей, которые говорят «сдачи не надо»! Вы ведь не будете невежей и оставите нам чаевые, а, товарищ рабочий?
— Ваши шутки абсолютно не смешны, мистер!
«До чего же не умеем торговаться мы, рабочие», — сочувственно подумал красностранец.
— Что ж, молодой человек! Исключительно из личной симпатии к вам соглашаюсь на пять тысяч девятьсот девяносто девять! — сделал широкий жест мафиози.
Коммунист, судя по его физиономии, хотел выругаться, но сдержал себя и сухо ответил:
— Пять восемьсот. Точка.
— Будь по-вашему! Пять девятьсот девяносто! Ведь я же не жаден…
— Нет, пять восемьсот.
— Что же, вы непреклонны?
— Я рад, что вы это поняли.
— Что же, больше ни пенса?
— Ни пенса.
— Понятно. Ребята, зовите второго! — сказал, обернувшись, кому-то за дверью бандит.
Через минуту в дверь ввалился типус в мешковатом сером костюме, помятой шляпе, за ленту которой была заткнута пятишиллинговая банкнота, круглых интеллигентских очочках и галстуке, разрисованном плюшевыми медвежатами.
— Я уполномочен мистером Свинстоном… — загнусавил он было, однако, увидев коммуниста, несколько опешил: — А что, собственно, происходит? Кто этот человек, как он относится к нашему делу?
— К вашим антинародным делишкам я, к счастью, не отношусь никак! — поспешил заявить рабочий. — К тому же скоро им придет конец!
«Даже одна отдельно взятая кухня и та может служить ареной классовой борьбы, — думал Краслен. — Прав был двадцать третий съезд Партии рабочих, указавший на усиление мирового антагонизма в связи с обострением международной грызни и вхождением капитализма в последний, самый гнилой этап последней, самой реакционной, империалистической фазы!»
— Спокойнее, спокойнее, сеньоры, — сказал ганстер. — Разве так ведут себя на аукционах? Итак, наш первый лот — парень с коммунистических листовок, который сидит сейчас связанный на кухне моего ресторана. Начальная цена — пять тысяч восемьсот шиллингов. Кто больше?
Приспешник капитала и рабочий беспокойно посмотрели друг на друга.
— Мистер Свинстон говорил о пяти тысячах, — не очень уверенно сказал очкастый типус.
— Очевидно, цена устарела. Итак, господа?
Повисла минутная пауза.
— Хорошо, — сказал наконец очкастый. — Мистер Свинстон предвидел такой ход событий и уполномочил меня поднять цену до шести тысяч.
— Вот это уже деловой разговор! — обрадовался ганстер. — А что скажете вы, молодой человек?
В глазах коммуниста пылало возмущение, но допустить, чтобы классовый враг соединил свои силы с другим классовым врагом, он не мог.
— Я должен телефонировать в штаб, — признался он.
Телефонный аппарат стоял в соседней комнате, и Краслен прекрасно расслышал рабочую шифровку: «Алло, Киска? Это Зайчик. Киска, наш малыш просит купить ему еще один леденец. Но это ведь непедагогично…»
— Шесть тысяч двести, — решительно заявил вернувшийся коммунист.
— Шесть триста, — мгновенно отреагировал приспешник буржуазии.
— Шесть четыреста.
— Шесть четыреста пятьдесят…
— Не снижайте темпов, сеньоры! — азартно воскликнул гангстер, чьи глазки начали похотливо блестеть.
— Шесть пятьсот, — выдохнул коммунист.
Очкастый мистер мрачно оглянулся по сторонам:
— Теперь телефонировать должен я.
Он вышел. Через несколько секунд из-за стены послышались слова: «Барышня, дайте двенадцать-тринадцать! Мне срочно! Занят? Черт побери, немедленно соедините, как только освободится!»
Через пять минут рабочий передал своим еще одну телефонную шифровку, вызвав на подмогу товарища с деньгами. Потом к аппарату снова побежал приспешник капитализма. Второй приспешник примчался на его зов как ракета и, стремительно ворвавшись на кухню, налетел на холодильный шкаф, стукнув о него свой чемодан. Чемодан не преминул раскрыться: из его крокодильей пасти вывалилось несколько пачек шиллингов, сбором которых слугам Свинстона пришлось заниматься последующие несколько минут. Рабочие презрительно наблюдали за тем, как мистеры в костюмах ползают на карачках, кланяясь своему главному божеству. Что касается гангстера, то ему хватило одного взгляда, чтобы подсчитать сумму высыпавшихся на пол денег и небрежно заявить капиталистам:
— Значит, десять тысяч триста тридцать? Очень мило, я не против. Слово за мистерами коммунистами!
Через полчаса сумма дошла до пятнадцати тысяч, а количество представителей с обеих сторон увеличилось вдвое. На кухне стало не протолкнуться. Когда один из рабочих в очередной раз вызвал подмогу, Краслен подумал, что задохнется здесь вместе со всей компанией, не дождавшись исхода торгов. Обе стороны теперь не спешили называть новые суммы. Продавец и покупатели молчали, многозначительно переглядывались, переминались с ноги на ногу, следили за поведением конкурентов и дожидались вызванного подкрепления с деньгами и секретными указаниями.
— Кажется, сегодня мне придется открыть заведение на час позже. А может быть, даже на два, — равнодушно заметил гангстер. — Впрочем, мистеры, я совершенно не тороплюсь. Я могу даже совсем не открывать его сегодня. Пусть Джульетта и Розина отдохнут!
С этими словами он вытащил пилочку для ногтей и, не стесняясь присутствующих, занялся маникюром. Покупатели молча наблюдали за его туалетом, ожидая прихода пятого коммуниста.
«Если он будет негром, то я погибну, если белым — останусь в живых», — загадал Кирпичников. Он так уверовал в эту глупую примету, что в ужасе зажмурился, когда дверь в очередной раз скрипнула и в толпе мелькнуло черное лицо. Потом собрал волю в кулах, вспомнил лекцию о материализме как единственно верном взгляде на природу, попытался убедить себя в том, что еще не все потеряно, выдохнул, открыл глаза… И увидел Джессику.
Она смотрела на него — испуганная, нежная, решительная. Такая же, как и неделю назад (Труд, неужели всего лишь неделя прошла?), когда он впервые ее увидел: босиком, в заношенном, практически прозрачном желтом платье, с узелком. Теперь в нем были деньги, разумеется. Знала ли Джессика, кого идет покупать для своей партии? Было ли ей вообще известно, что случилось с Красленом?..
— Люди Свинстона предлагают пятнадцать тысяч, — тихо сказал негритянке один из рабочих.
А она глядела на пленника, не отрываясь. «Не позволь им купить меня!» — мысленно попросил Кирпичников. И в глазах негритянки прочитал: «Ни за что не позволю!»
— Джессика, мы можем предложить больше пятнадцати? — спросил нетерпеливый рабочий.
По лицу негритянки было видно, что она растеряна. «Ну что же ты, скажи им, что я не предатель!» — подумал Краслен. И вдруг понял, в чем дело. Ему выдался шанс проникнуть в стан врага, сделать то, что до сих пор оборачивалось только побоями и досадными поражениями. Скажи Джессика прямо здесь, сейчас, при людях Свинстона, что Кирпичников честный коммунист — и все планы по спасению тела Вождя рухнут. Да и как отреагируют гангстеры, узнав, что их заложник теперь никому не нужен? Уж конечно, не отпустят на свободу. Быть ему, Краслену, эскалопом, лежать ему на красной доске под зеленым ножом…
— Генри, у нас нет таких денег, — сказала Джессика.
— Что? Как нет?! — заволновались рабочие.
«Папаша», ждавший двадцати или хотя бы восемнадцати, грустно вздохнул и спрятал пилочку в карман.
— Мы не можем себе позволить, — тихо повторила негритянка. — Джонсон распорядился уступить.
— Как так «уступить»?!
— И что будет, когда он окажется у Свинстона?!
— А твой узелок, Джессика?! Что в нем?!
— Джонсон распорядился уступить, — решительно повторила негритянка.
