Владимир Свержин - Сеятель бурь
– Хорошо, держите их под охраной, – деловито проговорил офицер гвардии базилевса. – Я пришлю разъезд, чтобы сопроводить пленников.
«Пленников – это значит как минимум двоих. Следовательно, Лис тоже жив. Ну что ж, отрадно». Дикая боль кувалдой опустилась на взмокший лоб, вбивая голову в жесткую подушку.
– Давайте ему отвар через каждые полчаса и не забывайте поить молоком, – скомандовал некто. – Если он будет без чувств – вливайте через лейку.
– Как прикажете, брат Зигфрид, – с трудом расслышал я, снова проваливаясь в обморочную трясину.
К концу вторых суток я захотел есть. Желание это было скорее рассудочным, чем продиктованным возмущенным желудком, поскольку, чуть пригубив странного варева, поставленного на табурет возле моей лежанки, я понял, что толку от этого не будет.
– Это нормально, граф, – успокаивал меня некий смиренный брат, протирая мой лоб смоченным в уксусе платком. – Вам еще очень повезло. Останьтесь вы хоть на пятнадцать минут дольше, все обширные познания брата Зигфрида в медицине оказались бы для вас бесполезны.
– Где мой друг? – стараясь удерживать голову приподнятой, пробормотал я.
– Здесь, за стеной. Ему тоже пришлось несладко.
– Это уж точно, – прошептал я, активизируя связь. – Лис, как ты там?
– О-о-о, Капитан, здесь такое «там», что непонятно, как это я все еще тут. Слушай, почему у киношных героев всегда прокатывает идея с трубами, а мы так круто лоханулись?
– Не знаю, – коротко заверил я.
– Ты не смотрел, когда мы в камеру перехода маршировали, черная кошка дорогу не перебегала?
– Кажется, нет.
– А монах с пустыми ведрами в треснутое зеркало не бычился? — не унимался Сергей.
– Вот еще глупости! — отозвался я недовольно.
– Ну, может, число тринадцатое было?
– Сергей, ты же знаешь, что тринадцатого числа каждого месяца в Институте выходной день. Переброски не совершаются.
– А если по лунному календарю? – подавляя стон, предположил Лис. – Шо-то нам радикально не прет.
– Здесь ты не прав, мой медбрат сказал, что нам очень даже повезло.
– Ага, ему б с таким везением дорогу переходить! Он, кстати, не сказал, что нас французам передают?
– Что-то такое можно было предположить. К тому же я этого француза видел.
– Предлагаешь тоже в разряд везения занести? — едко поинтересовался Лис.
– Кто знает… Как по мне, так уж лучше в военном лагере, пусть даже и чужом, чем в здешнем каменном мешке.
– Капитан, идея сдернуть по дороге понятна и близка, но, боюсь, я тебе сейчас не помощник. Меня болтает, шо мыша в центрифуге.
– Мои дела не лучше, – с грустью сознался я. – Придется уповать на помощь Палиоли.
К исходу третьего дня я уже смог подниматься с лежанки без посторонней помощи, но далее нескольких шагов дело пока не шло. Появившийся как-то на канале связи резидент после дежурного разноса нерадивым подчиненным заверил, что предпринял надлежащие меры и, стало быть, мы можем не опасаться: по дороге из замка нас отобьют верные люди.
Несколько утешенные, мы приняли возвращение французских конных егерей с гордым достоинством римского консула, готового пред кинжалами преторианцев безропотно повиноваться воле богов. Запряженные тройкой сани, в которых, подобно укутанным в медвежий полог дровам, лежали мы с Лисом, лишь ждали сигнала тронуться с места. Вокруг, радуя глаз буйством красок, пестрели мундиры конвоя. Красные с золотым шнуром и белой меховой опушкой ментики на серебристо-черном фоне заснеженного горного леса блистали, казалось, излучая любовь к жизни и бесшабашную удаль. Султаны на медвежьих шапках колыхались в такт шагу тонконогих, серых в яблоках лошадей, черные усы бравых вояк задорно топорщились, точно антенны, выслеживающие в пространстве ближайшее скопление прекрасных дам.
– Господин полковник, – салютуя мне хищного вида кривой саблей, провозгласил начальник эскорта. – Вы пленены капитаном второго эскадрона полка гвардейских конных егерей Огюстом Буланже. Военная фортуна переменчива, мсье, но, поверьте, в знак почтения к рыцарским законам войны я сделаю все, что от меня зависит, дабы ваше пребывание в плену не стало чересчур обременительным и несносным.
– Ну шо, Капитан, а француз-то, кажется, ничего попался, вменяемый. Может, в память о старинных рыцарских законах забашляем ему, чтоб он нас отпустил? Ну, типа, благородный выкуп.
– Попробуем, — согласился я.
– Тогда это надо утрясти до того, как грозный Елипали покромсает тут всех в мелкие какаду.
– Я сделаю что смогу. Главное, чтобы слова француза не оказались пустой данью отжившей традиции. К сожалению, заявление, что именно он нас пленил, наводит на подобную мысль.
Кавалькада двинулась прочь от негостеприимного замка, даже название которого осталось для нас неведомым. Конные егеря двигались неспешно, их сабли и шпоры бренчали, задавая веселую мелодию дальнего перехода. Длинные алые шлыки на шапках развевались, и золотые кисточки на их концах, казалось, готовы были раскрасить ясный полдень в мундирные цвета доблестного гвардейского полка.
Впереди колонны двигался представитель иллюминатов, резко контрастировавший статским одеянием с мундирами его спутников. Вероятно, он ожидал, что капитан Буланже займет место рядом с ним. В таком случае его надежды не оправдались: лихой француз, непринужденно гарцуя на прекрасном андалузском жеребце, держался близ наших саней, желая, подобно большинству его соплеменников, украсить беседой долгий путь.
– Вы и вправду граф? – точно имея веские доводы против моего титула, поинтересовался он.
– Да, это так, – кивнул я.
– У нас лет десять назад вашего брата казнить было что высморкаться.
– У меня не было во Франции братьев, – сухо отрапортовал я.
– Да это все равно! Тогда казнили стольких дворян, что когда базилевс, дай ему Бог долгих лет жизни, пришел к власти, не нашлось и десятка воистину знатных аристократов, чтобы принять участие в его коронации. Так он недолго думая начал сам возводить в дворянское достоинство тех, кто этого более заслуживал, чем все эти хлипкие потомки крестоносцев, кичащиеся происхождением.
Дожил бы папаша Пьер Буланже до того дня, когда его непутевый сынок будет зваться шевалье Огюст Буланже де Мараццо и кавалером Ордена Гетайров Доблести Серебряного Венка! Покойный ведь был обычным булочником в Тулузе. Я с детства помню запах свежей сдобы и мучные облака, которые представлялись мне залпами орудий. Вообразите, мсье полковник, по сей день, а я уже не первый год в седле, стоит лишь вспомнить о какой-нибудь славной заварушке в Италии или в Илирии, как явственно чувствуется аромат свежей выпечки! – находя достойных слушателей, к тому же не имеющих возможности уклониться от ностальгических воспоминаний, самозабвенно вещал начальник конвоя. – Отец желал, чтобы сын продолжил его почтенное ремесло, но, вероятно, все родители таковы.
Да только мне деревянная лопата, которой отправляются в печь хлеба, представлялась алебардой, а сам я грезил о славе Баярда и Дюгеклена. И вот когда мне было шестнадцать лет, через наш славный город шел драгунский полк. Их блестящие на солнце каски с конскими хвостами, их палаши окончательно пленили мое сердце, и, как ни убивался папаша Буланже, вскоре его сын уже гарцевал в полковой колонне с горном, от одного звука которого у меня кружилась голова и сладко ныло в груди.
Потом мы славно дрались под Моденой, а во время перестрелки среди виноградников Бентиволио я от страху так осмелел, что повел за собой полуэскадрон и вышиб с холма целую роту савойцев. С вашими богемскими стрелками мне тоже пришлось столкнуться. Ну, это, я вам скажу, львы! Мы полдня штурмовали занятое этими храбрецами предмостное укрепление близ Арно. Впрочем, что я вам говорю, вы небось сами знаете об этом славном дельце…
Болтовня лихого капитана не требовала ответа и в общем-то звучала своеобразным гимном революционной эпохе, тем блаженным и жутким временам, когда сегодняшний висельник завтра мог стать обвинителем и судьей, а проснувшийся в канаве имел шанс уснуть на атласных простынях. На смену поколению, расправившему крылья, всегда приходит иное, стремящееся запереть в надежные клетки вчерашних орлов, львов и барсов. Можно было не сомневаться, что продлись карьера этого бравого офицера еще несколько лет, и Тулуза бы уже гордилась славным генералом Буланже, возможно, бароном, а то и графом Империи. Но кто знает, какая шальная пуля ставит точку в карьере самых отважных рубак!
Раздумывая о бренности жизни и неверности жребия, я молча кивал, слушая речи офицера, когда вспышка ружейного залпа безжалостно поставила точку в нашей довольно односторонней беседе. Точка была красная и расползалась кровавым пятном по лбу ехавшего рядом с капитаном егеря. Вслед за первым захлопали новые выстрелы, заставляя всадников разворачиваться в цепь, стараясь маневрировать, чтобы затруднить прицеливание неведомых стрелков.
