Вадим Давыдов - Киммерийская крепость
— А Федю со Стёпкой зачем…
— Ребята крепкие, будут провожать тебя в школу и из школы вместе с Денисом Андреевичем. Пока я не распутаю эту пинкертоновщину.
— Вот ещё! Я…
— Цыц, — ласково сказал Гурьев и так посмотрел на Дашу, что ей расхотелось возражать. — Ты обещала не мешать мне работать. Устав учила?
— Учила, — Даша чуть-чуть неуверенно улыбнулась и убрала выбившуюся прядку солнечных волос за ухо, — таким безнадёжно знакомым жестом, что сердце у Гурьева метнулось, как птица в силках.
— Выполняй, дивушко. И подожди в коридоре, а ребят сюда пригласи.
Парни вошли снова в класс, замялись.
— Присаживайтесь, ребята, — вздохнул Гурьев. — Дело такое.
К концу своей недлинной повести Гурьев в который раз убедился: нинсо[33] – полезнейшая наука. Иногда – так и вовсе незаменимая. Обоих ребят совершенно правильно он вычислил. Парней просто распирало от гордости за оказанное доверие:
— Да мы эту шваль, Яков Кириллыч!..
— Пусть только сунутся!
— Ну-ну, спокойствие, бойцы, спокойствие. Скорее всего, кулаками махать не придётся. Но на всякий случай мы сейчас всей командой спустимся в спортзал к Денису Андреевичу и проведём короткий ликбез по самозащите.
— С Боцманом?! Ой.
— Со мной, — усмехнулся Гурьев. Смотри-ка, угадал я с прозвищем, подумал он.
Они вошли к Денису, посмотревшему на них удивлённо:
— Дополнительные занятия?
— Факультатив, — кивнул Гурьев. — Сначала с юношами. Вы можете заниматься своими делами, Денис Андреевич. Даша, посиди, посмотри, тебе полезно будет.
— Я тоже посижу. Если разрешите, — расплылся в ухмылке Шульгин.
— Ну, как знаете.
Гурьев заставил ребят снять обувь и разулся сам:
— Показываю сначала быстро, потом медленно и по частям.
Через четверть часа Фёдор со Степаном сделались красные и запыхавшиеся. Гурьев расстроенно покачал головой:
— Да, с дыханием совсем плохо. Завтра продолжим. Ребята вы ничего, но заниматься придётся всерьёз.
— А вы-то и не устали совсем, — завистливо пропыхтел Остапчик.
— Это службишка, не служба, — Гурьев, улыбнувшись, чуть наклонил голову к левому плечу. — Идите, ополоснитесь, я пока с Дарьей позанимаюсь. Иди сюда, дивушко.
Когда Даша подошла к нему, он спросил, прищурившись:
— Знаешь, какое у человека мужчины самое больное место?
— Знаю, — кивнула Даша.
— Сразу туда бей, — тихо сказал Гурьев. — Не думая и не сомневаясь. Коленом, изо всех сил, а ещё лучше – два раза подряд, потому что нужно обязательно попасть, а это далеко не всегда получается. Давай. Сейчас проработаем.
Гурьев уронил Дашу на пол стремительной подсечкой. Не на жёсткие доски – на мат, но всё равно это было чувствительно. И боковым зрением увидел вскочившего Дениса. Ох, боцман, выдержки у тебя ни на грош, опечалился Гурьев, придётся и тебя наставлять на путь истинный. Увидел, как девушка стукнулась головой, увидел изумление в её глазах, мгновение спустя сменившееся страхом. У него всё внутри ныло от жалости, но он знал – надо. Надо! Даша инстинктивно сжала колени, а Гурьев уже был сверху. И таким движением разломил ей ноги… И прорычал:
— Бей. Ну?!
— Я… не могу… — прошептала Даша. Глаза её наполнились слезами, она закусила нижнюю губу. — Не могу…
— Бей!!! — рявкнул Гурьев. Так рявкнул, что Даша, зажмурившись, ударила.
Он ушёл от её удара – легко. Встал сам, протянул Даше руку, помогая девушке подняться:
— На первый раз сойдёт, но! Плохо, дивушко. Очень плохо. Это не я, понимаешь? Злость должна быть обязательно. Злость, но не ярость. Ярость мешает, а злость помогает. Голова должна оставаться холодной. Страх, если научишься с ним правильно обращаться, удесятеряет силы и стимулирует высшую нервную деятельность. Ещё раз.
Снова стремительная подсечка, Гурьев над Дашей, вскочивший Шульгин. На этот раз Даша ударила без напоминаний.
— Лучше, Дарья. Почти нормально. Руки освобождаем вот таким способом, — он продемонстрировал выход из блокировки, заставил девушку повторить несколько раз. — Ну, ничего, ничего. А теперь, когда руки свободны, вот так, — он взял руки Даши в свои, поставил её пальцы у себя на лице в нужное положение, зафиксировал: – Это называется – «болевые точки». Если на них давить, человек от боли перестаёт соображать и начинает вопить так, что собаки в радиусе пяти километров сходят с ума от собственного лая. Поняла?
— Да.
— Тренируем.
Он ещё раз уронил Дашу на маты, навис над ней. Девушка вывернулась, вцепилась пальцами ему в лицо. Больно она ему не сделала, но прикосновение он почувствовал, — на не особо подготовленных к сопротивлению хорьков подействует. Он осторожно отвёл её руки и улыбнулся:
— Ну, вот. Такой ликбез, дивушко. Не растеряешься?
— Нет, — проворчала Даша, поднимаясь с его помощью и одёргивая платье.
— Смотри, — погрозил её пальцем Гурьев. — Я в тебя верю. Завтра после уроков – повторение с закреплением. Ну, ты чего?
— Ничего, — Даша посмотрела на него и исподлобья и ещё больше нахмурилась. — Ты можешь женщину ударить, да?
— Могу, — Гурьев спокойно выдержал её взгляд. — Много чего могу, дивушко. Уж извини.
— Я… Я тебе не верю. Ты не такой, — тихо сказала Даша, кинув взгляд на прибалдевшего Шульгина. — Ты просто за меня испугался, вот и…
— Ну, и не без этого, — утвердительно опустил подбородок Гурьев. — Но это не принципиально.
— Принципиально.
— Хорошо, — Гурьев тоже нахмурился, но в этот момент в зал вошли Фёдор со Степаном.
Гурьев тотчас же этим воспользовался:
— Всё, дорогие. Давайте – Дашу в охапку, доставите до места, потом – по домам, на сегодня достаточно. Завтра после уроков – снова здесь. От Дарьи – ни на шаг. В школу и из школы, до особого моего распоряжения. Денис Андреевич. Вперёд, — он демонстративно кивнул Шульгину и повернулся к школьникам спиной, демонстрируя полное спокойствие и окончание аудиенции.
Когда дверь за ребятами затворилась, он посмотрел на Шульгина:
— Рот закрой, боцман. Сейчас все вороны туда слетятся.
Челюсти Шульгина сомкнулись с таким звуком, что Гурьев едва удержался от усмешки:
— Да ладно тебе.
— Э-эх! Заходи, кума, любуйся… Ну, ты и зверюга, командир! Это ж дети!
— Это дети. А жизнь не детская, Денис. Взрослая. Я бы даже сказал, чересчур, — Гурьев кивнул. — Ты давай, двигай, а то ребята сильно оторвутся. К ним не приближайся, делай вид, что погулять вышел. Давай, давай.
Всё правильно, подумал Гурьев. И Денис, и дети были частичками того будущего организма, которому только предстояло ещё родиться. Конечно, Гурьев мог и сам сделать эту работу. И куда лучше неопытного в таких делах Шульгина. Но… Во-первых, ещё ничего не известно, сказал он себе. Во-вторых, нарушать принципы Оккама, а также палить из «Эрликонов»[34] по мухам – занятие неблагодарное и малорезультативное. Пока пусть будет вот так.
Сталиноморск. 2 сентября 1940
Даша со своими телохранителями шли медленно. Еле плелись, можно сказать. Первым не выдержал Степан:
— Вот это да!
— Ну, — подхватил Фёдор. — Видал, как двигается?! Одуреть!
— Я его за руку взял когда – цепь якорная, а не рука, ёлы-палы! А что это такое вообще было?! Не бокс, не борьба…
— Самбо, наверное. Ещё и секретное какое-нибудь. Наверное, такое наши советники изучали, которых в Испанию посылали… Вот точно он в Испании был!
— С чего это ты взял?
— Или на финской. Он точно воевал. Такой… Точно.
— Дашка! А тебе он что показывал?
— Показывал, — Даша вздохнула и посмотрела на мальчишек. — Показывал…
— Ну, всё, — вздохнул Степан и закатил глаза. — Втюрилась. Ещё бы! Который раз в этом году?
— Не болтай чепухи, ладно? — тихо попросила Даша. И это так не похоже было на её обычную реакцию на подобное заявление, что Остапчик смешался и смолк.
— Не, он… Я даже не знаю… Что за тип, а? — покачал головой Сомов. — Разве такие учителя литературы бывают?
— А учителя чего такие бывают? — откликнулся Остапчик.
— Жизни, — сказала Даша и улыбнулась. — Такие вот учителя и должны быть. Давайте его нам в классные попросим. Серафима вечно болеет, да и вообще…
— Так он тебе и согласился, — проворчал Степан. — Дел у него нет, можно подумать.
— А какие у него такие дела? — удивился Остапчик. — Он же в школе?
— Какие-то есть у него дела, — Степан посмотрел на девушку. — Какие-то дела – непонятные. Он на месте не сидит ни секунды, и только старшие классы взял. Не знаю, что за дела. У такого… У такого обязательно есть дела. А учитель он – так, чтобы не приставали.
— Он учитель. Поэтому и дела.
— Нет, рассказывает он, конечно – заслушаешься.
— Не только. Он правда учитель. Настоящий. Вот увидите.
