Андрей Валентинов - Дезертир
— Но…
Погасив лампы, я вытащил Юлию наружу и занялся замком;
— Куда… Что вы себе позволяете? — возмутилась наконец девушка, но я крепко взял гражданку Тома за руку и потащил к выходу.
— Пустите! — рванулась она. — Вы… Я…
— Мы едем в Оперу, мадемуазель! И не вздумайте спорить!
— Какую еще Оперу? Никуда я не поеду!
На полутемной сцене недвижно застыли шеренги закованных в латы афинян. Завтра — бой. Горстка эллинов бросает вызов полчищам Дария. Позади — родной город. Нельзя потерпеть поражение, нельзя погибнуть — надо только победить…
Хор пел негромко, но постепенно голоса крепли, и музыка заполняла зал. В слова я не вслушивался, да они были и не важны. Те, кто завтра выйдет на Марафонское поле, бросают вызов не просто персидским полчищам. Они бросают вызов самой Смерти — безнадежный, отчаянный, но они верят в победу, поскольку верить больше не во что…
Патриотическая опера граждан Гийара и Лемуана «Мильтиад при Марафоне», проигнорированная мною несколькими днями ранее, оказалась не так и плоха. Отсутствие сюжета и барабанная риторика с обязательным упоминанием «Республики» и «Свободы» почти не замечались благодаря чудесам, творимым актерами. Да и музыка была хороша — неожиданно сильная, сдержанная, она впечатляла, заставляя сопереживать тем, кто был на сцене. Наверно, почтенные авторы думали восславить нынешних «Мильтиадов», просиживающих кресла в Конвенте. Но я думал о вандейских крестьянах, сражавшихся, чтобы не пустить «адские колонны» генерала Россиньоля к родным очагам, о мальчиках из армии Конде, умиравших под белым знаменем с золотыми лилиями, и о Лионе. Сколько же мы дрались? Четыре месяца? Больше? Без боеприпасов, без провизии, без надежды…
Юлия застыла в кресле, молча глядя на сцену. Я не был уверен, что она обращает внимание на нюансы творения граждан Гийара и Лемуана. Наверно, у нее перед глазами стояло лицо бедной девочки, успевшей вздохнуть, может быть, даже увидеть неяркий свет ламп в старой часовне — и вновь уснувшей, уже навеки. Я понимал, что Юлии сейчас больно, но пусть лучше она переживет эту боль здесь, в странном фантастическом мире Оперы, чем среди обитых цинком столов. Вряд ли я заслужу благодарность… но это не так и важно.
Хор уже гремел, огни горели ярче, отражаясь в стальных латах, над горизонтом медленно разгоралась заря. Скоро утро — утро последнего боя…
И тут я почувствовал легкое прикосновение. Вначале я подумал о гражданке Тома, но та по-прежнему глядела на сцену, не обращая на меня ни малейшего внимания. Я скосил глаза и заметил сложенный веер. Кто-то незаметно вошел в ложу и теперь стоял сзади — тихо, стараясь не дышать. Впрочем, я уже догадывался — кто. Встав, я осторожно повернулся. Бархатная Маска приложила налец к губам и кивнула на дверь.
В широком коридоре было пусто. Моя таинственная знакомая быстрым движением сняла маску, улыбнулась и протянула руку:
— Добрый вечер, гражданин! На ней было все то же роскошное платье — и по-прежнему ни одного украшения. Я улыбнулся:
— Добрый вечер, гражданка! Я сегодня не один…
— Не страшно.
Она оглянулась, затем заговорила быстро и тихо, почти шепотом:
— Вы должны увидеться с де Батцем и уговорить его покинуть Париж. Его показания в Конвенте повредят Республике.
Я еле удержался, чтобы не хмыкнуть. Почему-то я так и думал. Только вместо «Республика» следовало назвать вполне конкретное имя.
— Вот документы. Его пропустят до границы. В мою руку лег конверт из плотной бумаги. Я молча кивнул.
— И еще… Ваш друг просил передать… Лицо ее изменилось, другим стал голос. Мне вновь показалось, что со мной говорит кто-то иной.
— «Гражданин! Не верь ложным друзьям Свободы!
Предатели ищут предателя — не стань же предателем сам! Прощай!»
На этот раз «друг» перестарался. Шарада вышла слишком затейливой. Я хотел переспросить, но незнакомка улыбнулась и протянула руку:
— Удачи, гражданин Шалье!
Не успел я поинтересоваться, в чем именно, как она уже исчезла.
— Вероятно, вы собирались в Оперу с той дамой? Оказывается, гражданка Тома оказалась куда более наблюдательной, чем мне думалось. И теперь, когда Мы покидали огромное, сияющее огнями здание, не преминула поинтересоваться. Не став переспрашивать «с какой именно?», я вовремя вспомнил гражданина индейца.
— Темная страсть соединила нас, — сообщил я замогильным голосом, — и она же развела нас по обе стороны зияющей пропасти, имя которой… О-о, это имя!..
— Не паясничайте! — Юлия оттолкнула руку, которую я необдуманно попытался ей предложить, и топнула ногой: — Вы невозможны, гражданин Люсон! Вы настоящий «аристо»!
— Увы, мадемуазель де Тома, — вздохнул я. Ответом был огненный взгляд, который едва не испепелил меня на месте. Девушка нетерпеливо повернулась:
— Здесь где-то стоянка фиакров… И не вздумайте меня провожать, из-за вас у меня пропал весь вечер! Если вы еще раз придете ко мне на работу, то мигом вылетите за дверь.
Я молча поклонился.
— Да! Я вас непременно выставлю, потому, что вы… Потому, что вы… В общем, спасибо, Франсуа Ксавье! Я удивленно поднял глаза. Она улыбалась.
— И не забудьте зайти в больницу академии! Я покажу вас кое-кому из специалистов. Не ухмыляйтесь когда вы ухмыляетесь, у вас совершенно невозможный вид.
Я и не думал ухмыляться, но спорить, конечно, не стал. «В общем, спасибо…» Признаться, я не рассчитывал и на это…
Давно мне ведом терпкий вкус греха,
И пропасть черную уж зрю издалека.
Черны грехи мои, но злато облаченья
Меня слепит и гонит прочь сомненья…
Кардинал Лотарингский был поистине отвратителен — не столько из-за упомянутых грехов, сколько благодаря многословию, которым обильно наделил его драматург-патриот гражданин Шенье. Монолог, в котором перечислялись злодейства уже осуществленные и еще более — задуманные, длился целых три страницы. Дальше читать не стоило. Я отложил книжку и задумался.
Книжек было две. Первая издана в октябре 1789-го, вторая вышла в свет на год позже. В обеих была помещена знаменитая пьеса. Как удалось выяснить в книжной лавке, куда я зашел еще вчера, больше опус Мари Шенье не издавался. Итак, можно было попытаться.
Правда, то, что книжек оказалось две, смущало. В обеих имелись предисловия. Я бегло ознакомился с первым, подписанным «Патриот Красной Эскадры». В нем обличались происки граждан Нодэ и Дазенкура, мешавших постановке революционной пьесы по смехотворным, с точки зрения «Патриота», причинам — из-за ее «якобы» низкого художественного уровня. Как объяснял «красноэскадровец», художественный уровень творения Шенье вообще не имеет особого значения. Сие утверждение подкреплялось фразой самого Камилла Демулена о том, что «Карл IX» двинул «наше дело» больше, чем штурм Бастилии. Итак, «дело» торжествовало, а граждане Нодэ и Дазенкур теперь обживали тюрьму Маделонет.
Второе предисловие написал лично гражданин Мари Жозеф Шенье. Ознакомившись с ним, я узнал, что «в прошлые времена» народ являлся рабом «деспотизма» и несчастные поэты были вынуждены заниматься «лестью и курением фимиама». Зато теперь… Зато теперь автор-патриот, по собственному признанию, «задумал и написал трагедию, которую только Революция могла осуществить постановкой на сцене». Гражданин Шенье скромничал. Чтобы поставить пьесу, понадобилось посадить почти всю труппу Королевского театра!
Я развернул листок пергаментной бумаги. Цифры… Тот, кем я был раньше, скорее всего воспользовался одним из этих изданий. Вероятнее всего, первым. Впрочем, монолог кардинала Лотарингского не претерпел особых изменений. Итак, если 3 — это «в»…
Через десять минут я вытер вспотевший лоб и разорвал в клочья лист ни в чем не повинной бумаги. Ничего не получалось! Буквы толпились бессмысленным немым строем. Нет, монолог главного советника Карла IX явно не подходил. Тогда что?
Я попытался представить себя на месте того, кем был раньше. Зачем вообще записывать эти несколько строчек? Ничего не стоило выучить их наизусть. Едва ли я, прежний, мог предвидеть, что стану призраком — без памяти, без имени. Значит, я писал не для себя. Предположим, в Париже я мог рассчитывать на чью-то помощь. В таком случае я мог бы передать кому-то этот листок хотя бы для того, чтобы мне организовали встречу. Тот, для кого он предназначался, знает шифр. Скорее всего такие же книги стоят у него в шкафу. Этим шифром может быть написана не только сия бумага, значит, тому, неизвестному, придется думать, как сохранить тайну. А это нелегко. Допустим, обыск. Агенты гражданина Вадье переворачивают все вверх дном, находят шифрованные записи. Дальнейшее понятно — они попытаются искать ключ во всех найденных книгах. Работа долгая, но агентов у гражданина Вадье хватает. Очередь доходит до опуса гражданина Шенье. Агент, уже усталый и раздраженный, открывает начало пьесы, пытается подставить цифры… И отбрасывает книжку в сторону! Впрочем, если он — человек дотошный, он берется за предисловие…
![Андрей Кощиенко - Одинокий Демон. Говорящий со зверями [Litres]](/uploads/posts/books/42155/42155.jpg)
