Валерий Елманов - Княжья доля
Через каких-то полчаса общения с главой всего рязанского духовенства Константин уже понимал, чего хочет от него епископ Арсений, сухощавый и седовласый человек с цепким взглядом настороженных черных глаз, и ему пришлось изменить свое первоначальное мнение об отсутствии проблем. Как выяснялось по ходу страстного, до предела насыщенного эмоциями монолога епископа, они были, и немалые.
Отчитав молодого русобородого князя за пристрастие к хмельным медам, отчего исходит оскудение веры и запускаются храмы Божии, пастырь наконец добрался до смертного греха – прелюбодеяния. Строго указав на сие непотребство и прямо назвав имя Купавы, епископ мягко, но властно отрезал Константину все пути к отступлению и в конце речи поставил условие: с оной девкой распутной более не видеться, а дабы соблазна не было, отдать ее в дар в сельцо, кое принадлежит Церкви. Со своей стороны, Арсений обещался выдать ее замуж за хорошего работящего смерда, дабы во грехе зачатое и рожденное дитя обрело законного отца.
В заключение своей обличительной гневной речи епископ еще раз посетовал на оскудение веры из-за того, что сам Константин не больно-то к ней тяготеет, подавая пагубный пример пастве, и не только не жертвует на благо Церкви, но более того – еще и отбирает имущество, дарованное им же самим. В последнем слуга Божий явно усматривал козни врага человеческого и его посланника в лице ведьмачки, именуемой Доброгневой.
Оную девку, по мнению епископа, надлежало нынче же передать для церковного суда и проверки, нисколько дщерь сия погрязла во грехе непростительном и смогут ли верные служители Господа спасти хотя бы ее душу, ибо тело, по всей видимости, безвозвратно утонуло в пучине греха и похоти, пребывая в полной власти дьявола. Буде же все то, что указано, князем не исполнится, то останется только закрыть все храмы, потому что в местах, где к слову служителя Божьего не прислушиваются, обряды творить во славу Всевышнего – сущая бессмыслица.
Пока Арсений излагал все это, Константин, понурив голову и покорно кивая в знак согласия, лихорадочно думал, как бы выкрутиться из этой ситуации. Наиболее простой выход виднелся явственно, как на ладошке: отдать Купаву с Доброгневой и село в придачу, но он явно не подходил. С другой стороны, он прекрасно понимал, что означает угроза закрыть все храмы, и решил сражаться до победного конца. В конце-то концов неужто в вопросах логики, риторики, диалектики и простого красноречия житель двадцатого века уступит средневековому попу, который к тому же изрядно стар и измучен многочисленными болячками. Потому и морщится все время, пытаясь сесть поудобнее. Кстати, а что, если для начала именно это и попробовать? Вдруг подействует.
– Дозволь, отче, прежде суда церковного к тебе эту девку прислать, дабы боль твою утишить.
– Да ты, видать, княже, и вовсе обезумел от пития безмерного, коль слуге Божьему пособницу дьявола в лекари предлагаешь? – Глаза епископа засверкали гневом.
– Какую пособницу? – простодушно удивился Константин. – Все это наветы на нее. Неужели дьявол добро людям несет? Только Господь на такое способен. К тому же сразу и убедиться сможешь, откуда у нее столь знатные познания в исцелении больных. Коли она к тебе подойдет безбоязненно, ведая, что ты не просто слуга Божий, а епископ всей земли Рязанской, стало быть, умение сие Господь ей в голову вложил, а злые люди оклеветать пытались, дар этот сатане приписывая, – и сделал в заключение изящный выпад, сам перейдя в контрнаступление против неведомого клеветника или... клеветницы: – Не иначе как лжу оную измыслили они как раз по наущению врага рода человечьего.
Епископ хмыкнул, подозрительно буравя стоящего перед ним молодого князя недоверчивым взглядом, но тут его, по всей видимости, вновь пронзил острый приступ боли, и он, поморщившись, согласно махнул рукой.
– Ан быть посему. Но перед этим пусть молитву прочтет громогласно и крестное знамение на себя положит.
– Так она без креста и вовсе лечить не берется. А что до молитвы касаемо, так она их и до лечения читает, и во время оного, и еще после, – обрадовался Константин.
Накануне, сразу по прибытии монашка, как только стало известно, что Арсений вызывает Доброгневу, Константин вызвал старенького священника из храма Богородицы, стоящего на главной и единственной площади Ожска, и попросил его помолиться вместе с собой за успешную поездку, при этом непрерывно читая «Отче наш», только очень громко и отчетливо, дабы непременно дошла молитва до Бога.
Весьма удивленный необычностью просьбы и в то же время до крайности ею польщенный, священник отец Герасим старательно и со всем усердием в течение целого часа бубнил «Отче наш», а по ту сторону двери, ведущей в небольшую моленную, стояла Доброгнева, старательно запоминая слова. Когда она закашлялась, давая этим понять, что все выучила, князь немедленно остановил отца Герасима, заявив, что он бы и всю ночь, склонившись до земли пред иконами, простоял бы на коленях, да больная нога не позволяет.
– И еще исповедаться сей дщери надлежит, – заметил епископ, на что Константин согласно закивал.
– Я тебя, отче, здесь обожду.
– Так я все уже сказал, княже, – недоуменно поднял вверх брови епископ.
– Задумка есть у меня одна, отче, – нашелся Константин. – Посоветоваться хочу и благословенье получить.
Несколько поразмыслив и придя к выводу, что ничего худого в том нет – ведь не будет же князь в богопротивном деле благословения у епископа просить, – отец Арсений утвердительно кивнул, заметив благосклонно:
– Ин ладно.
Настроение у епископа и впрямь было приподнятым, невзирая на боли в спине. Не ожидал он такого смирения от буйного князя, коему, будь его, Арсения, воля, он бы и селища самого что ни на есть захудалого в управление не доверил бы. Может, и впрямь стоит помягче с ним вести себя, дабы поддержать на первых порах? Упаси Бог, вновь на старые грехи потянет.
Еще лучше почувствовал он себя после лечебного сеанса у ведьмачки. Несколько смущало лишь то обстоятельство, что пришлось разоблачаться перед девкой, хоть и не до исподнего, но результат того стоил. Боль прошла уже к середине лечения, уступив место состоянию блаженства. Через час епископ вышел к князю, значительно подобрев. На всегда хмуром строгом его лице робким солнышком из-за поредевших туч уже проглядывала улыбка.
– Смиренна дева сия, только из глаз черти сыплются, как горох мелкий. Однако, – счел он необходимым сохранить объективность, – боль мою оная отроковица утишила мигом, да и молитвы читала бойко. Может, и впрямь наветы на нее возвели люди недобрые, – заметил он, милостиво подавая Доброгневе руку для поцелуя и осеняя крестом ее покорно склоненную голову. Отпустив ее жестом, он обратился к князю: – Так что у тебя там за думка такая? – Арсений осторожно уселся на высокий резной стул-трон, в глубине души опасаясь, что боль вернется, но все прошло благополучно, и он благосклонно воззрился на Константина.
Тот глубоко вздохнул, собираясь с мыслями, я, наконец, приступил к изложению своей идеи:
– Ведаю я, отче, что великое множество сирых да убогих людишек по земле Рязанской ходят, милостыню прося Христа ради. Есть и увечные, в боях за Русь то ли руки лишившиеся, то ли вовсе покалеченные, то ли слепые с рождения самого.
– То все в руце Божией. Стало быть, испытание им такое послано свыше, – вставил епископ.
– Мыслится мне, что испытание не только им Господь уготовил, но и нам всем, пробуждая милосердие к страждущим.
Арсений одобрительно кивнул, и теперь в его пытливом взгляде, устремленном на князя, явственно можно было увидеть определенную долю уважения с легкой примесью удивления – как-то очень уж резко изменил свое поведение этот русобородый здоровяк. Даже слишком резко.
– Вот я и порешил испросить благословение твое, отче, на дело сие и, помолясь, основать первый странноприимный дом. Там они и жить, и спать, и кормиться будут. Работу же им какую-нибудь полегче подыскать завсегда можно, дабы не мыслили они себя дармоедами.
– Славное дело, – кивнул одобрительно епископ.
– А еще, отче, хочется мне школы учинить для детишек, дабы люд простой Закону Божьему, и письму, и чтению, и счету сызмальства обучен был. Но тут уж без подмоги Церкви не обойтись.
– Ныне прихожане мало жертвуют, – развел сокрушенно руками Арсений. – Вижу оскудение великое в вере христианской у людишек. Я сам домишко свой во граде Рязани только благодаря подмоге изрядной братца твоего старшего князя Глеба подновил малость, а уж внове выстроить – гривен изыскать не смог.
– Да мне ни единой куны не надобно, – прервал жалобы епископа Константин. – О другой подмоге просить хотел – с людишками подсобить. Монахи-то, я чаю, и грамоту ведают, и счет умеют вести. Их по одному на деревню и хватило бы.
– Однако ни единого монастыря в моей епархии нет. Где ж я тебе, сыне, столь великое множество монахов ученых изыщу?
