Анатолий Дроздов - Господин военлёт
– Это что? – Она трогает крестик.
– Награда.
– За что?
– За подвиг.
– Ты немца убил?
– Так точно.
– Они плохие?
– Очень.
– У нас в доме немец живет, Герберт Карлович, его никто не убивает, – сообщает Лиза. – Почему?
Папаша прыскает.
– Лиза! – окликает мачеха. – Оставь в покое Павла Ксаверьевича!
– Братец обещал со мной поиграть! – возражает Лиза.
Папаша встает и подходит. Гладит дочь по головке, та прижимается к нему. Не приходится сомневаться: папина любимица!
– Лизонька! – говорит папаша. – Братец поиграет с тобой, но дай ему покушать!
– Зачем? – удивляется Лиза. – Он и без того большой!
Теперь прыскаю я. Смеются все, в том числе Лиза. Сестричку уводят из столовой, перед этим она берет с меня обещание увидеться. Папаша ведет сына в кабинет, льет коньяк в бокалы, придвигает коробку сигар. До чего же приятный вечер!
Папаша смотрит выжидательно, раскуриваю сигару и начинаю рассказ. По-военному кратко, точно и по существу.
– Как прочел в газетах впервые, не поверил, что это ты, – говорит папаша. – Шалопай, только вино и девицы на уме – и на тебе! Застрелил немца, сделал вылазку, захватил пленного…
Молчу.
– Я верил, что порода Красовских в тебе проявится! – продолжает он. – Наверное, контузия помогла. Пусть Бог простит меня, но покойница сделала все, чтоб тебя испортить. Держала подле себя, избаловала. Еле настоял, чтоб тебе в Англию ехать. Но и там письмами тебя забрасывала… Был на могиле? – внезапно спрашивает он.
– Я не помню, где она.
– Завтра Степан отвезет. Тяжко мне было с твоей матерью, Павел! Ну, полюбил я другую женщину, бывает. Это преступление? Все сделала, чтоб жизнь мне отравить: скандалила, Наденьку оскорбляла, сказала, что развод до смерти не даст. В католики хотел записаться, чтоб без развода, да Надя веру менять не захотела. Она-то в чем виновна? Ради меня семью бросила – отец ее проклял, жила со мной без всякой надежды, Лизоньку в девичестве родила – все из-за любви. Золотое сердце!
На свете есть мужчины, которые верят: юные красавицы в состоянии полюбить их, старых, толстых и седых, вовсе не из-за денег. Такие мужчины есть, и один из них сидит передо мной.
– Как сейчас отношения с тестем?
– Наладились! – подтверждает папаша. – На венчании был и на свадьбе. Сыном меня назвал, хотя годами моложе.
– У него, случайно, долгов не было?
– Были! А ты откуда знаешь? – Он смотрит с подозрением.
– Предположил.
– А ты не полагай! Были долги и сплыли! – Он встает. – Едем!
– Куда?
– Я зван к Щетининым.
– Я в повседневном мундире.
– Это даже лучше – фронтовик! Не то что их – с паркетов! Зайдем к Лизе попрощаться – и в путь!
Мачеха остается дома – приступ мигрени. Знаем мы эти приступы, но так лучше. У роскошного подъезда на Невском выходим из автомобиля. Подъезд залит светом, как и прихожая. Лакеи снимают с нас пальто, отдаю папаху и смотрю на себя в зеркало. Портной был прав: ранее свободный мундир теперь в пору. Папаша тянет меня по лестнице – мы в огромном зале. Хрустальные люстры, блестящий паркет, кучки разряженных мужчин и дам. Много офицеров – от поручика и выше. Аксельбанты, золото погон, ордена в петлицах и на лентах. Декольте, прически, бриллианты… Папаша ведет меня от группки к группке, здоровается, представляет. Едва успеваю бодать головой и щелкать каблуками. Взгляды: удивленные, насмешливые, завидующие. Последние – у молодых офицеров. Георгиевское оружие на паркете не выслужишь.
Папаша подводит меня к генералу: толстому и важному. Бодаю воздух.
– Извольте видеть, Владимир Михайлович, сын мой, только что с фронта.
Я не «только что», но лучше помолчать.
– Герой-летчик, в газетах о нем писали. Считают, что мы, промышленники, только и думаем как о барышах. Сына единственного для Отечества не пожалел. Кровь свою сын пролил… – Папаша нарочито сморкается.
– Вижу! – Генерал смотрит с интересом. – Тот самый Красовский? Как же, читал. Не знал только, Ксаверий Людвигович, что твой это сын.
– Мой, ваше превосходительство! – заверяет папаша. Он доверительно склоняется к генералу. – Так как насчет заказа, Владимир Михайлович?
– Можно обсудить! – говорит генерал задумчиво.
– Погуляй, Павел! – торопливо бросает папаша. – Дам развлеки. Давно на тебя смотрят!
Киваю и отхожу. Папаша у нас – деляга! Сынка как разменную монету… А чего я хотел? На душе гадостно. Мимо пробегает лакей с подносом, уставленным бокалами, торможу. Водки нет, как и коньяка – хозяин не нарушает высочайший указ. Лакей выглядит виноватым, видимо, я не единственный, кто недоволен. За закрытыми дверьми здесь, ясен пень, в коньяке не отказывают. Беру шампанское и, прихлебывая, наблюдаю за публикой. Развлекать мне никого не хочется.
– Павел!
Оборачиваюсь. Молодая женщина – прическа, декольте, бриллианты. Лицо красивое, но в этой красоте нечто порочное.
– Не узнаешь меня?
Хм-м… Не люблю таких встреч! В бытность черным рейтаром случилось: хозяин тела пообещал девице жениться, сам же слинял, получив булавой по шлему. Девица потребовала выполнения обещания, но при чем тут лейтенант Петров? Девица удалилась, кипя от злости и пообещав мне неприятности. Они бы непременно случились: отказ от обещания жениться считался тяжким преступлением в те времена – повесить могли. К счастью, мы ушли на войну, а там случилась история с аббатством…
– Это же я, Нинель!..
– Простите, мадмуазель, потеря памяти. Следствие контузии. Родного отца не признал.
– Слышала! – Она смотрит испытующе. Мой взгляд честен, как у младенца. – Ладно, забыл – напомню. Брось это! – Она с презрением смотрит на мой бокал. – Пойдем!
Отдаю шампанское лакею, девица увлекает меня к окну. Достает из крошечной сумочки нечто вроде табакерки и сыплет на тыльную сторону ладони белый порошок. Прикладывается ноздрей, с шумом втягивает.
– Теперь ты! – Она протягивает мне табакерку.
Медлю. Она понимает это по-своему:
– Очищенный, не сомневайся, в аптеке купила! Лучшего кокаина в Петрограде нет.
Качаю головой.
– Да что ты! – Она всерьез обижена. – Сам писал: скучаешь о кокаине, наших забавах. Забыл, как показывал мне английскую любовь? – Она хихикает. – Вот было славно! Тебе не тошно здесь?
Киваю.
– Едем! – Она берет меня за руку. – Устроим вечер воспоминаний! – Она снова хихикает.
В другое время я бы не раздумывал, но сейчас не могу:
– Извините, мадмуазель!
– Ты что, другую нашел? Может, Лильку Хвостову? Видела, как подходил к ней с папашей! Она же из староверов! Девственница, весь Петроград знает – такая здесь одна, – Нинель ухмыляется. – Лилька и супружескую верность блюсти станет, от мужа ее потребует. Домострой! Мы же цивилизованные люди! Едем, я покажу тебе французскую любовь! Меня французский капитан обучил, когда миссия союзников в Петроград приезжала, Жоржем его звали. Ну?!
– Извините!..
Отдираю ее руку от своей, иду прочь. Еще мгновение, и разражусь проклятиями. Миша Говоров с солдатами глотал немецкий хлор, чтоб петроградские сучки блудили с французскими кобелями? Цепляли бриллианты и нюхали кокаин?..
В прихожей лакей подносит шинель, одеваюсь и выхожу наружу. Катитесь вы все! Морозный воздух остужает разгоряченное лицо, но не чувства. Умом понимаю, что злость моя глупая. Высшее общество жирует, пока гибнут солдаты, – это во все времена. Однако на душе мерзко. Бреду, куда глаза глядят. Переулки, проходные дворы… Спустя некоторое время понимаю: заблудился. Я был в этом городе только раз – школьником, на экскурсии. Город тогда назывался Ленинградом…
– Господа, что вам нужно? Оставьте меня!
Голос доносится из соседнего двора. Мужчина, испуган. Везет мне на такие истории! Сую руку в карман: браунинг, некогда принадлежавший ротмистру Бельскому, на месте. Достаю, передергиваю затвор. За углом двое прижали прохожего к стене. Один из бандитов держит нож у лица жертвы – лезвие тускло отсвечивает в свете уличного фонаря. Гоп-стоп…
– А ну брысь!..
Тот, который с ножом, поворачивается. Н-да, рожа… Второй, мгновенно сориентировавшись, плавно, по-кошачьи, начинает заходить сбоку. Правую руку держит на отлете. Лезвия не видно, но нож наверняка в рукаве.
– Шел бы ты, офицерик, своей дорогой! – говорит «рожа». – Целее будешь!
А вот это наглость – погоны следует уважать! Стреляю навскидку, «кошка» падает. «Рожа» замирает ошарашенно. Прыжок, удар рукоятью пистолета, нож летит в снег. Второй удар – в голову. Налетчик падает. С размаху бью его носком сапога. Еще! Еще!..
– Господин офицер!
Кто-то оттаскивает меня от бандита. Оборачиваюсь: несостоявшаяся жертва гоп-стопа. Пальто, шляпа, пенсне…
– Вы убьете его, господин офицер!
