Гнев Несущего бурю (СИ) - Чайка Дмитрий

До Талавы рукой подать, проводник тычет в сторону берега. Мы взяли с собой лоцмана, который знает эти воды как свои пять пальцев. Чутье и писцы не подвели, месту этому просто цены нет. И озеро, и полноводная река Калбис, и плодородные земли, и роскошная гавань. Его люди попросились в подданство, и я их в него приму. Этот город станет моим форпостом на разбойничьем берегу, что раскинулся между хеттскими княжествами Тархунтассы и Родосом. Этот проклятый остров не обойти никак. Он, словно ключ, запирает проход на север. Я хочу осмотреться как следует, ведь именно здесь пролегает торговый путь, связывающий Трою и Египет.

— До чего гавань хороша, государь, — сказал кормчий Палинур, с любопытством поглядывая по сторонам. — И коса широкая от моря ее закрывает. Даже отсыпать не придется.

— Кажется, мы на месте, — ответил я ему, разглядывая место, в котором бывал когда-то бесконечно давно.

— А чего это дым валит? — кормчий ткнул рукой в горизонт, где и впрямь поднимался густой столб. Он подумал и сам себе ответил. — Не иначе, нас увидели и баранов жарят. Я бы сейчас поел баранинки…

1 Через хребет, который в наше время называется Джебель ан-Нусайрийя (или Латакийские горы) и сейчас проходит дорога из Латакии через Джиср-эш-Шугур, Идлиб и Алеппо. На этом пути и стоял древний Каркар, который как раз и располагался рядом с современным г. Джиср-эш-Шугур. Тот торговый путь, по которому Кулли водит свои караваны, полностью соответствует сирийскому шоссе М4.

Глава 13

Корабли ткнулись в песчаный берег носами, и пехота с веселыми воплями начала прыгать в мелководье, ловя концы, что бросали им сверху. Спрыгнул и я, честно схватив веревку вместе со всеми. В походе все воюют, и все работают. И абордажной командой в бою я тоже командую сам. Такие тут порядки. Царь — первый из воинов. А если он не воин, то он и не царь.

Скрип киля по мокрому песку прозвучал словно музыка. Длинный поход — штука утомительная, а возможность поесть по-человечески и выпить на сон грядущий вселяет в людей немалый оптимизм. Еда два раза в день и ночевка на берегу надоедает быстро, а романтика моря не замечается вовсе. Тут народ вообще не романтичный, а море, когда оно окружает тебя со всех сторон, никакого восторга уже не вызывает.

— Господин! Господин! Это вы? — ко мне подбежал тощий мужичок-лувиец, с жадным испугом разглядывающий царское ожерелье на моей шее. Он одет в одну лишь набедренную повязку и суетливо приплясывает на месте, перебирая голенастыми ногами. Он как будто готов сорваться с места и убежать, обгоняя собственный страх. Отчаянной смелостью нужно обладать, чтобы сунуться к таким, как мы.

— Царь Эней? Да? — спросил он, щеря в умильной улыбке рот. Слева нет двух зубов. А он изрядный забияка, и не подумаешь даже, глядя в овечью тупизну его глаз.

— Ну, я царь Эней, — удивленно посмотрел я на него. — Кто ты такой и чего тебе надо?

— Меня старейшины Талавы послали, — угодливо поклонился мужичок. — Сказали, если с бычьими головами будут корабли, то это значит, сам государь прибыл, Морского бога сын. А головы, вот они. Стало быть, пожалуйте в город, господин. Просим нижайше. Сейчас старейшины выйдут. Одеваются они, государь. Не извольте гневаться, сильно позже ждали вас. Не думали, что до восхода Семи Сестер выйдете из порта. Уважение от нас, значит, господин. Истинный вы сын Бога Морского.

— Лови, языкастый! — я бросил гонцу дежурный серебряный браслет. Он ловко поймал его одной рукой, и я вновь увидел щербатый оскал, который в этот раз должен был означать неописуемое счастье.

— Передай старейшинам, что мы их ждем, — сказал я.- Пусть открывают ворота и встречают как должно.

Тот вновь поклонился и сорвался с места, взбив пыль босыми пятками. Он понес весть в Талаву, жители которой решили добровольно пойти под мою руку.

Со мной три с половиной сотни, по пятьдесят гребцов и по двадцать воинов на борт. Всех их в город тащить нет смысла, да и корабли придется кому-то охранять. Ладно, дождемся, когда хлеб-соль вынесут. Негоже самому ванаксу в ворота стучать. Уважать перестанут.

Надо сказать, горожане не подвели. Пока мы вытаскивали на берег корабли, пока ставили подпорки и приготовили кувшины для свежей воды, из города показалась представительная делегация, разодетая со всевозможной для этой дыры роскошью. Роскошь для Талавы — это наличие сандалий на ногах, туники, перетянутые поясом с кистями и синие плащи, закрывающие одно плечо. Правда, таковых было всего два. Десяток человек лучших людей города остановились в дюжине шагов от меня и поклонились, коснувшись земли пальцами. Что-то они бледноваты. Наверное, это от волнения. Вперед вышел один из двух обладателей синего плаща и заговорил, покрывая берег густым басом.

— Приветствуем тебя, государь. Прими наше гостеприимство. Пройди в город, раздели с нами хлеб и вино.

Я помню его, он приезжал с посольством в Энгоми. Волнуется, бедолага, вон как голос дрожит.

— Я принимаю ваше приглашение, — я важно выставил ногу вперед. — Ведите.

Горожане, кланяясь, как заведенные, пропустили нас вперед, и я в сопровождении небольшого отряда из двух десятков кентархов, кормчих и офицеров пехоты пошел в сторону гостеприимно открытых ворот. Только вот я до них не дошел. Истошный вопль гребцов на берегу заставил меня обернуться.

— Твою ж мать! — только и сумел выдохнуть я, глядя, как море покрывается белыми барашками парусов, вынырнувших неизвестно откуда.

Их было много, очень много, куда больше, чем нас. И они шли дугой, охватывая вход в бухту, ставшей для нас ловушкой. Видимо, они прятались за соседним мысом, а потом вышли на охоту. Так это, получается, нас вели? От самого Угарита вели? Или кто-то нас сдал? Но кто? Ведь кроме Кассандры, ни одна живая душа не ведала, куда именно мы пойдем. Она бы этого точно делать не стала. Ей просто незачем.

Воины забегали по берегу, расхватывая оружие и разбиваясь по командам. А я смотрел на море и думал, пока у меня еще есть время. Минут пятнадцать, не больше.

— Мы еще успеем выйти в море, государь, — хмуро сказал Кноссо, который истощил запас ругательств и на родном языке, и на общем койне. Надо сказать, он тут весьма невелик и примитивен. Это я недорабатываю.

— Не вырваться нам из бухты, — показал я ему на узкий проход. — Ну, утопим по кораблю, а потом завязнем. Ты посмотри, какая дрянь идет. Лохани одна другой хуже, зато много. Они тебе даже развернуться не дадут.

— Пару бирем вижу, — не согласился со мной Кноссо. — Дерьмо, конечно. Валкие очень, и носы у них скорее всего деревянные, медным листом обитые. Откуда у такой босоты деньги на бронзовые тараны возьмутся. Твоя правда, государь, не уйти нам отсюда. Увязнем в бою, а в нас вцепятся со всех сторон и сожгут. Из больше раз в восемь.

— Господин, — дрожащим голосом произнес горожанин в синем плаще. — Может, за стеной укроетесь?

— Да, другого выхода нет, — вздохнул я. — Кноссо, мы город уходим.

— Нет! — побледнел наварх. — Только не это, государь! Не делайте этого!

— Оружие забрать! Корабли сжечь! — заорал я, отвернувшись от него, а у самого сердце кровью облилось.

Это же последняя партия бирем, лучшая их всех. В них учтены все замечания команд, и это их первый большой поход. Я смотрел на разгорающиеся огромные факелы и чувствовал, как тугой комок подступает к горлу, перехватывая дыхание. Сердце давит тупой болью, как будто близкий человек умер, а это его погребальный костер. Я здесь такой не один. Взрослые мужики, не стесняясь, шепчут проклятия и вытирают злые слезы. Тут это не считается чем-то постыдным. Кноссо стоит на коленях и молится, набрав в ладони воды. В его голосе слышна горечь. Он спорит со своим богом, жалуясь на несправедливость судьбы. Он укоряет его, припоминая те жертвы, что принес перед походом. Он даже погрозил морю кулаком, а потом плюнул в волны и помочился, задрав хитон. Невероятный поступок для такого, как он.