Телохранитель Генсека. Том 4 (СИ) - Алмазный Петр
— Мой сын совсем молодой, но я согласен! — возражал Алиев. — У меня Эльхам пойдет на промысел работать, я его на Нефтяные Камни пошлю. Пусть своими руками попробует, как главное богатство Азербайджана добывают!
— Может, вы его еще хлопок собирать пошлете? — ехидно заметил Шеварднадзе.
— Если на хлопок, то это к нам, в Узбекистан, — тут же включился Рашидов. — Белого золота много, а золотых рук собирать его не хватает. У нас все на хлопке работают: и школьники, и студенты, и мои дети тоже знают, как хлопок собирать. Берут мешки такие, — Шараф Рашидович жестами показал, как этот мешок встряхивают, потом изобразил, как завязывают тесемки на талии и надевают вторую пару на шею, — хлопковые фартуки называются. И пошли в него хлопок собирать. У меня много детей: Сайера, Дилором, Гюльнара, Светлана и сын Володя. Все на хлопке работали! Там до вечера все соберешь, а утром приходишь — поле белое, как снегом покрытое!
Тут Щербицкий, первый секретарь Компартии Украины, захохотал.
— Что смешного сказал, а, дорогой Владимир Васильевич? Зачем так смеяться? — обиделся Рашидов.
— Нет, ничего, прошу прощения, — кое-как успокоившись, ответил Щербицкий. — Не над тобой смеялся, Шараф Рашидович, просто анекдот у нас на Украине про хлопок ходит, вот и вспомнился после твоих слов.
— Не слышал я украинских анекдотов, а ну-ка расскажи, Владимир Васильевич, мы тоже посмеёмся, — попросил Рашидов.
Щербицкий прочистил горло и начал:
— Дело было при Хрущеве… Получили приказ на Украине вырастить хлопок. Как водится, посеяли, вырастили… Пришла пора убирать урожай. Убрали. Согласно нашим обычаям, после сбора урожая должен быть праздник — дожинки. С горилкой, с салом — ну как полагается отметили. Утром встают председатель колхоза, бригадиры и комбайнеры, смотрят — а поле белое!
Щербицкий сделал паузу и выпучил глаза. Раздались короткие смешки — слушатели уже предвкушали развязку.
— По второму разу пустили хлопкоуборочные комбайны. Собрали хлопок — и по второму разу отметили. Снова горилка, сало, галушки. В общем, все, как полагается. Утром встают — да что ж такое! Поле снова белое, как снегом покрыто! Председатель задумчиво посмотрел и распорядился: «Собрать, выкорчевать, поле перепахать, а эту бисову культуру сжечь»!
Все громко засмеялись. Больше всех анекдот развеселил Рашидова.
— Владимир Васильевич, уважаемый, кто ж комбайном хлопок собирает? Это только верхушки урожая собрать, а так руками надо, руками. И дети должны уметь руками работать. Дети должны знать, что такое труд, и сколько деньги стоят, тоже должны знать.
— Я тоже за труд! — серьезно сказал Кулаков. Он единственный не шутил по поводу предстоящих трудовых подвигов и не смеялся над анекдотом Щербицкого. — А то ведь помните Шахурина? Наркома авиационной промышленности?
Сразу повисла тишина. Кириленко уронил вилку на пол, звон заставил многих вздрогнуть. Такой судьбы для своих детей не желал никто из присутствующих…
Дело было в сороковых. Тогда вокруг пятнадцатилетнего Владимира Шахурина, сына наркома авиационной промышленности, сбилась группа учащихся. Все дети были теми, кого в мое время будут называть мажорами. Шла война, фашисты выжигали города и села, зверствовали в концлагерях. Советский Союз из последних сил держал оборону, готовясь нанести ответный удар. А эта золотая молодежь создала подпольную организацию, назвав ее «Четвертый рейх». Они восхищались Гитлером, Геббельсом и эстетикой Третьего рейха. Закончилось все плачевно: Шахурин застрелил свою возлюбленную и застрелился сам. Когда началось расследование, были арестованы восемь подростков. Среди них — двое сыновей Микояна Вано и Серго, племянник жены Сталина, сын академика Бакулева. Все они были членами организации «Четвертый рейх».
Сын наркома потом рассказал следователям, что не собирался убивать Нину Уманскую, хотел только припугнуть. Но поскольку во время убийства свидетелей не было, никому не известно, что тогда случилось в действительности. Однако, несмотря на военное время, строгого приговора не вынесли. И подростков, создавших тайную антисоветскую организацию, просто выслали из Москвы сроком на один год под поручительство родителей. Говорят, что Сталин, выслушав доклад о итогах расследования, бросил в сторону: «Волчата»…
Перерыв кончился и я снова занял свое место в ложе для журналистов. Они больше не болтали — видно было, что подустали. И, конечно же, мое грозное лицо произвело должный эффект. Особого внимания мероприятию не уделяя, они в основном обсуждали книжные новинки.
Я отстоял весь день, и это был один из самых тяжелых дней за всю мою службу. Нет, Владимиру Медведеву выпадало много таких дней, но как Владимир Гуляев я серьезно недооценил степень нагрузки на первое лицо государства. Леонид Ильич до девяти утра работал с Александровым-Агентовым, готовил доклад. Потом приехал в Кремль, потом выступление. До обеда и после слушал выступления всех гостей и отвечал на поздравления. Еще один короткий перерыв, и продолжение поздравлений. Последними поздравили пионеры, вбежав в зал по проходам между кресел. Леонид Ильич побеседовал с ними, вручил подарки каждому — лично! Ничего особенного, просто большие пакеты со сладостями, но позаботились даже об этом. Сегодня вечером еще предстоит возложение венков к памятнику Ленина в Кремле и к могиле неизвестного солдата. Как все это можно выдержать да еще и в столь почтенном возрасте?
Когда заседание закончилось, Леонид Ильич ненадолго прошел в свой кабинет. Войдя в комнату отдыха, сел в кресло и вытянул ноги.
— Устал я, Володя, — тихо сказал он. — Давно на пенсию пора. Но кто ж меня отпустит? Так и вынесут из Кремля вперед ногами. А так бы жили бы себе с Витей где-нибудь возле моря. Я бы плавал каждый день, Витя бы цветочки выращивала, по хозяйству шуршала. Варенья бы варила, компоты. Знаешь, мне как-то такая простая жизнь кажется последнее время все более привлекательной. Может, именно так выглядит счастье?
— Я не знаю, Леонид Ильич, как выглядит счастье. Но соглашусь с вами — большое счастье складывается из множества мелочей. Может чаю вам сделать? — я перевел разговор на другую тему, чтобы отвлечь Генсека от мыслей о пенсии. — Как вы любите, покрепче?
— Времени нет чаи гонять, — Брежнев вздохнул, встал и потянулся, разминая плечи. — Пойдем, Володя, пора к памятникам ехать.
Он направился к двери, но остановился и добавил:
— Я тоже когда-нибудь стану памятником. Дай им волю, они мне при жизни монументов наставят.
Разумеется, я не стал говорить, что памятник Леониду Ильичу будет всего один — на Малой земле, в Новороссийске. И тот захотят снести в двадцатых годах, втихомолку, как обычно это бывает…
Мы спустились по лестнице, вышли к машинам. Сначала хотели ехать, но потом решили пройти пешком до памятника Ленину. Венки несли солдаты кремлевского полка. Торжественно, чеканя шаг, они медленно подошли к памятнику великого вождя революции.
Леонид Ильич первым возложил к постаменту цветы. За ним потянулись остальные делегации. Гвоздики — красный символ революции. Они каплями крови горели в вечерней ноябрьской слякоти.
Могила неизвестного солдата тоже находилась возле Кремлевской стены, только с другой стороны. Процессия прошла по Красной площади. Свет фонарей выхватывал уставшие лица. Я выборочно читал мысли некоторых людей и многие думали примерно похоже: «Ну сколько уже можно… Когда же все это кончится? Затянули неимоверно»…
Все это «кончилось» уже под вечер, часам к девятнадцати. Брежнев еще подождал, пока разъедутся зарубежные делегации и только потом уселся в свой «ЗИЛ». Не стал настаивать на том, что поведет сам, чем очень обрадовал и Григорьева, и своего водителя.
Доехав до Заречья, Брежнев попросил остановить машину за километр от дома. Он молча шел, я следовал за ним, не мешая ему думать.
— Знаешь, Володя, я вот смотрю вокруг, как природа умирает. Где лето? Где зеленая трава? — снова окунулся в мрачное настроение Леонид Ильич. — Вот и я так же. Умру скоро. Мое лето уже кончилось давно, а будет ли следующее? Впрочем, будет, конечно, куда ему деться. Я про то, чтоб то новое лето было комфортным для советских людей, а не с палящим зноем или бесконечными ливнями. Понимаешь меня?
