Главная роль 2 (СИ) - Смолин Павел
Титул князя для Второва обошелся мне дорого — Александр подмахнул, но с условием, что это первый и последний раз. В коллежские асессоры мне «возвышать» можно, но редко и за исключительные заслуги. Что ж, на такую жертву я пойти готов. «Кейс» с Александром Федоровичем, тем не менее, под «исключительные заслуги» подходит — прямо об этом в газетах не писалось, но у читателей все равно сложилось впечатление, будто это именно он, еще до моего прибытия, начал суетиться с масками и давать денег на работу над стрептоцидом. Буду лепить из Александра Федоровича образцово-показательный пример социально ответственного, гуманного и патриотичного купца — мне это понадобится для опосредованного давления на особо жадных его коллег. Будут завидовать, будут стараться ставить палки в колеса, но на то оно и княжеский титул — князю, пусть и не природному, мешать хочется уже не так сильно, как обычному, пусть и очень богатому, купцу. Александр это понял, но больше так делать нельзя — родовитые и бесполезные обижаются. Так же впредь мне надлежит поменьше трубить через СМИ, потому что царь может уже объявленную инициативу «зарубить» в чисто воспитательных целях — чтобы я не зарывался. Принял, учел, зарубил на носу.
Иркутск провожал меня толпами на улицах, которым совсем не мешал теплый летний дождик. Народ, даже наделенный высокими чинами, не стеснялся плакать — для многих из них проведенные неподалеку от цесаревича дни станут самыми яркими в жизни, и лично мне это приятно. Не прощаемся, господа — жизнь длинная, а мир лишь кажется таким большим — на самом деле он уготовил каждому из нас череду встреч и расставаний, часть которых можно с легкой душой приравнять к проведению и внести в собственную личность созидательные изменения.
Аккуратно закрепив церемонию прощания при помощи фотографий и трогательной главы в «летописи», мы со спутниками погрузились на пароход, и, жизнерадостно пуская дымы в темное от тучек небо, отправились дальше, не забывая махать руками оккупировавшим берега людям.
Письма — это такая штука, которую приходится ждать. Порой — неделями. Однако общаться всем хочется, а потому с какого-то момента возникает забавный эффект: письма приходят и уходят ежедневно, и из-за этого мне приходится держать специальную тетрадку с таблицей: каждое письмо порождает новую строку — дата, адресат, основные тезисы. Избалованному перманентным доступом к сети мне первое время это казалось жутко неудобным и раздражало, а теперь ничего — привык, и даже научился испытывать от эпистолярного жанра удовольствие.
По моим прогнозам, непрерывная «цепочка» с Маргаритой Прусской установится где-то в районе Урала, а пока до меня добралось ее письмо с реакцией на собачку — девушка, как и ожидалось, очень довольна, и даже приложила фотографию, где она держит пекинеса на ручках. Будущая жена выглядит гораздо лучше, чем на имевшихся у меня фотографиях — немцы заморочились со светом, ракурсом и догадались поменять прическу. Моя инициативность явно встретила понимание как минимум у части германского Двора, и это очень хорошо. Увы, это даже не треть дела — 99% проблемы составляет упертость Высочайших родителей. Ничего, сестренки-княжны уже начали потихоньку точить камень — таких союзниц недооценивать не стоит!
Написав ответ, я выбрал собственную карточку — из Иркутского Краеведческого музея (первого за Уралом, кстати), с бивнем мамонта в руках и широкой улыбкой. Сразу и удаль мужская — бивень визуально огромен, и интеллект — подписано, что музей — и красота. Музей, к сожалению, от пожара тоже пострадал, и много ценнейших для родной истории экспонатов мы утратили навсегда. Большое, кирпичное здание под него строить начали и без меня. Оставленный мною автограф поместили под стекло, поклявшись беречь любой ценой — для далекого Иркутска это вполне себе экспонат, который на долгой дистанции обретет историческую ценность. Рядом поместят образец маски и горсточку стрептоцида. Удостоился высокой чести и «первый исцеленный» — Андрей, на фотографии со мной, где он уже окреп и улыбается.
Вложив фото в конверт, оставил на горячем воске оттиск собственной печати и отправил в общий пакет, который Остап унесет на почту по прибытии в уездный город Канск.
Речной пароход этих лет — это тебе не броненосец, а компактное, безбожно тарахтящее и трясущееся деревянное устройство. Первую ночь я страдал, днем, в наземный переход, получилось подремать в карете, но дальше снова были пароход и страдание. Организм, впрочем, приспосабливается, и я отчасти сожалею, что сегодняшнюю ночь проведу в комфорте губернаторского дома.
Выбравшись на палубу, я помахал рукой жителям одной из местных деревень — пришли на цесаревича посмотреть, радуются. Понимаю Николая, царствие ему небесное — поездил по колониям, посмотрел на скудную жизнь тамошних народов, а потом — позднею весною — вернулся на Родину. Тепло, везде зелень, всюду нарядный и радостный народ. Ну как после такого «турне» будут восприниматься тревожные новости? Очевидно — как враки, преувеличение и проделки заграничных врагов. Это подкрепляется свитой придворных лизоблюдов, для которых лейтмотивом жизни является нежелание расстраивать Высочайшего начальника любой ценой. Информационный пузырь — вот как это в мои времена называлось. В эти времена проще — «царь хороший, бояре плохие». Позитивные моменты в отчетах усиливаются, проблемы замалчиваются или маскируются примитивными манипуляциями — например, страшное слово «голод» меняют на «недород». А если «недо-», значит что-то все-таки собрано. Здесь подтягиваем столетиями пестуемые мифы о пронырливости, прижимистости и стремлении прибедняться русских крестьян, и получается изрядная картина: «да нормально все, Твое Величество, просто ноют, а так-то могут перетерпеть „недород“».
Понимание не приравнивается к одобрению — это я такой умный, а изначальный Георгий вместе с Николаем в такой атмосфере выросли. Следовательно — считали такое положение дел даже не нормальным, а единственно правильным. Мне нужны альтернативные цепочки получения информации с мест, причем так, чтобы два-три источника работали автономно, и, желательно, между собою конкурировали — тогда договориться насчет одинакового вранья им будет сложнее. Прав был Сталин — кадры действительно решают все!
Через часик моего стояния на палубе — рука немного устала махать, потому что чем ближе к городу, тем больше деревень попадалось — мы причалили к пристани уездного города Канска. Вид панорамы вызвал смешенные чувства — с одной стороны, в глаза бросился чудовищный дефицит каменных построек: кроме храмов и Триумфальной арки, выстроенной в честь прибытия цесаревича — и так в каждом городе на пути следования, в Иркутске тоже была — каменными стенами могли похвастаться только храмы и пара казенных зданий ближе к центру города.
Пожар — это страшное бедствие, и попасть под него и врагу не пожелаешь, но, если окутаться броней из цинизма, Иркутску он некоторым образом помог — появились каменные здания, планировка изменилась в сторону нормальных, прямых и широких улиц, а здесь, в Канске, которому под стихию попасть не довелось — и слава богу! — дома лепили хрен пойми как сотнями лет, и улицы от этого имели специфическую форму.
Деревянная, исконно-русская архитектура, тем не менее, заставляла испытывать умиление и какую-то ничем не объяснимую правильность такого способа жизни. Вот он — настоящий сибирский город как он есть! Века назад казаки поставили здесь острог. Постепенно кочевые народы были побеждены и отброшены от острога подальше — это позволило мирным русским людям селиться в окрестностях. Двести лет без генерального плана развития города — и получаем уездный город Канск во всем его деревянно-хаотичном великолепии!
Пока я подвергался церемонии встречи — уже спинным мозгом, на голом автоматизме, ибо привык — Остап унес на почту почтовый пакет. Когда мероприятие из публичного перешло в более конструктивный формат — в обед с городскими шишками — я поговорил с местными, и понял, что здесь мне в общем-то делать нечего.
