Клещенко Елена - Наследники Фауста
– Именно. Только питьевое золото, да простит меня Парацельс, ежели не полезное, то и безвредное снадобье, а человек с золотой кровью… Вы можете себе представить такое?
– Попробую. Если в четырех составляющих кровь будет заменена на золото… Во всяком случае, лихорадкам и вспышкам гнева человек подвержен не будет, но не умрет ли он от холода зимой?
– Возможно, что и умрет, и даже прежде, чем кровь его станет золотом! Любой хоть чего-то стоящий врач назовет вам среди ингредиентов, необходимых для королевского опыта, опасные яды. Но все эти навязчивые легенды о людях, превращенных в статуи, - им столько же столетий, сколько самой алхимии, и как знать… Впрочем, как бы то ни было, покой и совершенство - покой трупа и совершенство статуи, призадумаешься, что выбрать. Может быть, дело в дозе, и именно ее подбирал доминус Иоганн, и нашел нужную, чтобы противостоять демонам… Сдается мне, что и симптомы его болезни походили на отравление малыми дозами. Надо будет разобраться как следует… Но должен сказать, что мне крайне не по душе сама идея - вам принимать яд.
И прежде, чем я успевала спросить, не полагает ли господин профессор, что у меня есть выбор, маленькая пестрая кошка - любимица Марты и вечная ненависть Ауэрхана - неслышно подойдя, вспрыгивала ко мне на колени, черно-рыжие уши поднимались над столом, и господин профессор вопрошал тем же деловым тоном:
– Вы заметили, Мария, что у этих тварей глаза всегда печальны, а пасти всегда улыбаются?
И мы принимались обсуждать домашних кошек - их отчасти колдовскую природу, разум, больший звериного, и несомненную способность шутить.
Глава 8.
День шел за днем. Я продолжала работать по дому. («Мария, да оставьте вы этот котел, к чему он? Для поддержания порядка здесь нужен целый сонм работящих духов, как оно и было заведено при вашем отце. Это не в человеческих силах, поверьте!») Ходила в лавки и на рынок, отвечала на тонкие расспросы молочницы, булочника и возчика, доставлявшего дрова. («Девонька, так это ты теперь у профессора из Серого Дома? Ну, как тебе служба?… А сам он что?… Вот оно как…») Воистину, моя жизнь никогда еще не была столь безмятежной и счастливой - даже в те времена, когда я училась у господина Майера и знать не знала ни о своем отце, ни о Дядюшке. Вот только Янку я так и не отыскала на постоялом дворе, хотя дважды забегала туда: впрочем, быть может, они с матерью уже покинули Виттенберг.
Коме этого, еще одно было, что смущало меня и печалило, - загадочное неудовольствие доброй Марты. Сперва она, навещая Серый Дом, радостно охала и похваливала меня, но как-то раз застала господина профессора сидящим рядом со мной возле кухонного очага, где я шила (дабы не удивлять добрых горожан несоответствием между золотыми в моем кошельке и нищенским нарядом, я купила сукна на платье, полотна на рубашку и чепец и взялась за работу). С тех пор наедине со мной она значительно замолкала, попеременно поджимая и выпячивая толстые губы. Я понимала это как намек на свою неблагодарность, принималась благодарить, но без толку. Марта не желала высказаться прямее, а я не смела спросить, чем провинилась.
Однажды вечером я призналась своему хозяину, что хотела бы выучиться наблюдать звезды, не как профан, но как ученый, и господин Вагнер ответил: «Если вы не слишком устали, Мария, это можно сделать прямо сейчас. Правда, хочу предупредить, что сам я плохой астроном - с тех пор, как глаза ослабли, вижу не все звезды. Но научить могу».
Ночи стояли ясные, ни облаков, ни дымки. Мы поднимались на башню, возвышающуюся над Серым Домом - на ее верхнюю площадку, окаймленную зубцами. Город был под нами, но скоро его огни угасали, и оставались только звезды: те из них, что стояли невысоко над горизонтом, смотрели нам прямо в глаза. Моих познаний в геометрии хватило на то, чтобы отсчитывать углы, а зрение оказалось хоть и не совсем исправным, но все же я видела малые звезды, что образуют голову Большой Медведицы. Оказалось, чтобы увидеть звезду, которая светится не ярко, а еле-еле, надо смотреть на нее искоса: направить взгляд чуть в сторону от подразумеваемой точки, ибо косой взгляд острее прямого. Эта наука далась мне не сразу, но как скоро я это сумела, то и убедилась в правоте сказанного.
Свеча в фонаре, прикрытом хитрым колпаком, освещала медную дугу астролябии и шиферную пластинку для записей, отблескивала на колбах клепсидры и на грифеле в руке господина Вагнера, мерцала огоньком в моем кольце. Только и было видно, что этот круг рыжего света да сверкающие точки над нашими головами - через час наблюдений я уже различала их цвета, чистые, как мерцание драгоценных камней. Внизу ветер шелестел в кронах сада, и крылатые твари, обитающие в башне, черными обрывками ночи проскальзывали над площадкой: сычи - с пронзительным визгом, летучие мыши - безмолвно. Под куполом неба, словно в темном соборе, странно казалось говорить и смеяться, но я быстро привыкла к этому.
Конечно, мне было известно, что звездное небо вращается, но прежде я не имела досуга, чтобы следить за тем, как созвездия совершают свой путь, как восходит звезда и как другая склоняется к лесистому горизонту. Господин Вагнер улыбался моим восторгам.
– Вам не доводилось ли, Мария, читать труды Николая Кузанского? - однажды спросил он, когда мы стояли на башне.
– Не доводилось.
– А я вырос с его «Ученым незнанием» в руках. Отец любил его книги. И сам я, пожалуй, назову его лучшим из стариков. О, конечно, и Пейербах, и другие… Но Кузанец был не такой, как все. Когда великий философ становится астрономом, это поистине событие, меняющее лик науки. Из его книг я узнал о потерянных днях в нашем календаре. Верите ли, что все мы - немцы и французы, богачи и бедняки, потеряли несколько дней, будто узники в темнице, которые не видят Солнца и Луны, и неверно называем каждый день месяца! Истинный небесный год обогнал наш, земной.
– Как подобное могло случиться?
– Ну, говоря коротко, из-за того, что Солнце обходит зодиакальные созвездия за чуть больший срок, чем триста шестьдесят пять дней. Отличие невелико, но за годы и годы становится больше. Через века Рождество будут праздновать летом.
– Но это абсурд! Что же нам делать?
– Вероятно, изменить отсчет дней. Но это должны решить не философы, а император и папа. Впрочем, это еще не самая удивительная из его идей. Скажите, Мария, вы могли бы вообразить, что Солнце и звезды на деле неподвижны, а круговое движение совершает наше обиталище?
– Земля? Но как же?…
– Как корабль в море, он говорил. - И господин Вагнер принялся цитировать латинский текст: - «Если бы кто не видел берегов и был бы на корабле посреди вод, как мог бы он понять, что корабль движется? На этом же основании, если кто-нибудь находится на Земле, на Солнце или на какой-нибудь другой планете, ему всегда будет казаться, что он на неподвижном центре и что все остальные вещи движутся». Взгляните на Полярную звезду: что, если это мы, и весь город, и вся Германия вращаются вокруг этой оси и проплывают мимо неподвижных звезд?
Он говорил смеясь, но мне померещилось, что каменная площадка вдруг качнулась, будто лодочка, звезды стронулись со своих мест и поплыли, как хижины на берегу Одера… и я невольно ухватилась за плечо моего спутника. А он хохотал уже в открытую.
– Нет-нет, Мария, ничего не бойтесь. Наш корабль прочен и движется медленно, и волны его не колеблют. Будь иначе, не один Кузанец заметил бы движение!
– Вы морочите мне голову! - с досадой сказала я. - Ведь я почти вам поверила! Но если движется одна Земля, отчего выходит, что звезды перемещаются так, планеты иначе, а Луна и Солнце своими путями?
– А если вы увидите с корабля, - вкрадчиво спросил он, - всадника на прибрежной дороге, он в глазах корабела будет перемещаться иначе, нежели дерево или куст?
– Не-ет!
Господин Вагнер молча глядел на меня, дожидаясь, пока я пойму, что сболтнула.
– Ох, да. Разумеется, иначе.
– Разумеется. Быстрее или медленнее, в зависимости от того, едет ли он навстречу кораблю или в ту же сторону. Или вот еще: когда вы на корабле, вам не кажется, что удаленные предметы движутся медленнее, чем ближние?… Проверьте при случае. Далее: каждый лоцман знает, как приметные деревья или скалы, разделенные сотнями шагов, встречаются и застят друг друга, когда корабль проплывают мимо, а затем расходятся снова - подобным же образом могут пересекаться и расходиться пути небесных тел.
– Погодите, - сказала я, - так небесные тела подвижны или нет?
– Иные - да, и Земля в их числе, а иные - нет.
– Ну, это слишком замысловато.
– Скорее примитивно. Еще язычники считали, что светила ездят по небу в колесницах.
– Как телеги на рыночной площади… Безумная гипотеза. И что же, сейчас, в нашем столетии, есть у нее приверженцы?
– Есть, и даже более того: они не ограничиваются философией, а поверяют теорию наблюдениями и математическими выкладками. С одним таким трудом меня познакомили в Кракове. Странное совпадение, автора, как и Кузанца, звали Николай. Книга его вряд ли будет напечатана, мне давали список с оригинала. Кстати, в прошлом году один из профессоров нашего университета отправился в Польшу, чтобы увидеться с автором. Но многих подобные утверждения пугают, когда они доказаны начертаниями и расчетами. Глядишь на мироздание, как архитектор глядит на обычный дом, построенный его собратом…