К. Медведевич - Ястреб халифа
Тарик, рубя направо и налево, рвался к высокому девятихвостому тугу на каменистой гряде, но джунгары окружили Сульдэ и стояли насмерть. У самого древка прыгали и завывали, тряся перьями и колокольчиками, шаманы. Нерегиль заорал от бессильной ярости, сиглави танцевал и вскидывал передние ноги, пытаясь встать в свечку. Аммар вдруг понял, отчего орет самийа — он не мог раскрыть свои крылья, не мог "проявить ореол", как говорили маги сумеречников. На место каждого поверженного джунгара заступал новый, словно степняки в одиноковых кафтанах и малахаях вырастали из-под земли из рассеянных зубов дракона — как в сказке, только очень страшной.
— Али-и! — заорал Аммар, высоко поднимая меч.
По изогнутому клинку бело-голубым шваркнул отсвет молнии.
— Всевышний с нами! О Дарующий победу и Попирающий нечестивых! — заорал Аммар в хлещущее страшными белыми плетями небо, — твое имя — Призывающий на суд!
С холма, на котором порывы ветра рвали с шеста девять черных конских хвостов, донесся тоскливый волчий вой. Тарик, словно вступая с этой руладой в жуткий противоестественный диалог, разразился пронзительной, модулированной музыкальной фразой на своем странном языке — а потом перешел на отчаянный, яростный крик. Не переставая выкрикивать что-то жуткое, нерегиль послал коня в отчаянный прыжок — джунгары отшатнулись, и самийа врезался в их плотный строй, кося клинком, как воплощенная смерть. Аммар заорал и бросился следом.
Когда, обтекая кровью джунгар и дождевыми струями, они вырвались на плоскую вершину увенчанного белым камнем холма, кони взвились на дыбы, а кто-то завопил от ужаса.
У самого знамени сидел огромный белый волк и скалил длинные, желтые как у черепа зубы.
— Эсе-ен! — закричал Тарик. — Эсен! А-ай-а-а! Смотри, кто тебя убьет!
И бросил коня вперед. Волк прыгнул. Сиглави пронзительно заржал и повалился на бок — с его спины кубарем скатились два сплетенных тела. В цепенящем ужасе Аммар смотрел, как волк клацает зубами у горла самийа, который отчайнно отжимает здоровенную башку прочь от лица.
И тут он вдруг увидел у себя под ногами невзрачный куст — рассказывали, что джунгары высаживали такие за упокой души, своей или родственника, и бережно ухаживали за таким кустом всю свою жизнь. Аммар спешился и вдруг оказался словно бы отрезанным от звуков и цвета — в мертвой тишине в лужице лунного света перед ним топорщился безлистный кустик из пяти веток. Аммар глубоко вздохнул и занес саиф. Веточки зашевелились. Не давая им времени сделать что-нибудь еще, ашшарит с маху секанул клинком — его лицо тут же залила брызнувшая во все стороны кровь. Продолжая рубить уже вслепую, Аммар чуть не оглох от рванувшихся ему в уши воплей — он снова оказался в гуще боя на холме, у белого камня на плоской вершине.
Задыхаясь и всхлипывая, он наконец отер рукавом джуббы лицо. Шайтан-колючка была изрублена им в клочья. И эти клочья плавали в кровавой луже. Медленно оглянувшись по сторонам, он остановил глаза на сцене, которая не сразу поместилась в его разум.
Крича и выкликая чье-то имя, его воины оттаскивали в сторону какую-то здоровенную белую тушу.
— Тарик! О Тарик! Господин!
Тут Аммар встряхнулся и заорал вместе со всеми, подбегая к месту, где под отваленной тушей обнаружилось тело самийа: нерегиль лежал, опрокинутый навзничь, раскинув руки — в правой мертвой хваткой был зажат обтекающий какой-то черной, нечеловеческой, дымящейся кровью ханджар. Молоденький ханетта, стоявший на коленях над телом самийа, поднял на Аммара наполненные слезами глаза: Тарик лежал в луже крови, своей и волчьей.
Волчьей? За спиной у Аммара раздались дикие вопли и несколько голосов разом призвали имена Али и Всевышнего. Огромная белая туша вдруг задымилась и перетекла в другой силуэт — на траве остался лежать труп узкоглазого плосколицего мужчины с узенькой джунгарской бородкой. В груди у него, прямо посреди дорогого золотого по бархату шитья кафтана, зияла широкая рана.
Вдруг из раны стало подниматься, клубясь, что-то белесое. Оно попыталось свиться в фигуру человека, заколыхалось — и тут в разоренном стойбище заорал петух. Дымчатый образ явственно зашипел, сгустился и — разошелся с тихим последним вздохом.
Тарик вдруг пошевелился и открыл глаза.
— Он убит?.. — прошептал он посиневшими, холодеющими губами.
— Убит, — опускаясь возле него на колени, ответил Аммар.
В отчаянии от смотрел на раны, располосовавшие плечи, грудь и, видимо, спину нерегиля. Когти демона сумели прорвать даже легендарную ашшаритскую кольчугу.
— А… она?… — прошелестел самийа и закашлялся, выплевывая кровь на подбородок.
— Убита, — ответил Аммар, понимая, о ком идет речь. — И я порубил его куст, и Сульдэ мы порубили тоже и подпалили во имя Всевышнего, праведного, справедливого.
Аммар обернулся к разложенному из обломков адского знамени костерку. Видимо, он все-таки здорово устал за эту ночь, потому что ему показалось, что обломки шевелятся и пытаются выползти из костра. Стоявший рядом с огнем южанин со злостью поддал по не желающему умирать куску дерева ногой и забросил его в самое пламя.
— Тарик. Ты… лежи, — сказал он, не зная, что сказать.
Впрочем, самийа уже закрыл глаза и опять потерял сознание.
…В высокие, от пола и в рост человека, окна дворца наместника Фейсалы уже заглядывало утреннее солнце — пора было задергивать занавеси плотного шелка.
Аммар потер ладонью глаза.
Яхья задумчиво кивнул своим мыслям:
— Значит, силат увезли его к себе.
— Да.
Перед внутренним взором Аммара явственно предстала картина: Тарик, распростертый на камне в тени странной, похожей очертаниями на спящую собаку скалы. А над ним водит ладонями бледное черноволосое существо. Потом огромные миндалевидные глаза без радужки и зрачка, одна сплошная блестящая чернота, оборачиваются к ашшаритам:
— Уходите.
Голос шелестит почему-то за ними. Губы джинна не двигаются. Тарик лежит на камне, бессильно запрокинув голову.
…- Мой повелитель?
Голос старого астронома вернул его в этот мир.
— Сколько дней прошло с тех пор, как вы покинули Мухсин, о мой калиф?
— Семь. Или восемь, — дернул плечом Аммар. — А что?
— Ничего, о мой халиф, — с лукавой улыбкой ответил Яхья.
Аммар прислушался к происходящему на улице. Там явно что-то происходило: в колодце двора внизу метались какие-то крики, топотали и куда-то бежали люди. "Смотрите, смотрите! Там, на дороге!"
Аммар ахнул и подскочил к окну, настежь откидывая лазоревый шелк занавески. С Башни Наместника открывался потрясающий вид на южный склон долины — лабиринт скал в белесой дымке лежал пред взглядом Аммара как на ладони.
По старой караванной тропе, вот уже несколько столетий заброшенной и неторной, вверх к городу поднимался всадник. Серый сиглави цокал копытами, высоко поднимая колени и петухом распуская гордый хвост. Ехавший верхом на благородном скакуне воин вдруг поднял голову и приложил ладонь козырьком ко лбу — пытался разглядеть, что происходит на стенах шахристана и аль-касра сквозь слепящее солнце.
На стенах толпились люди, и толпа все прибывала. Аммар посмотрел вниз на стены, посмотрел на всадника на дороге, посмотрел на усмехающегося Яхью — и вместе со всеми, радостно, как мальчишка, заорал:
— Смотрите, вон он! Вон он! Смотрите! Он — вернулся!!
И прыгая через две ступени, припустил вниз по лестнице.
Солнце всходило на востоке, а заходило на западе.
Джунгары были разгромлены.
Тарик вернулся.
Аш-Шарийа было за что поблагодарить Всевышнего.
-5-
Пятничная проповедь
Вега Фейсалы, 403 год аята, первый месяц лета
… - Повтори для него, — мрачно приказал Аммар.
Испуганно покосившись на самийа — нерегиль, меж тем, безмятежно продолжал устраиваться на подушках по правую руку от повелителя верующих, — Мухаммад ибн Саид аль-Тукуруни, сотник гвардии, повторил:
— Бени Умейя покинули свой лагерь. Они сняли все шатры, и все навесы, и даже опрокинули изгороди, за которыми держат лошадей. На одном из холмов они оставили воткнутым копье, острием вверх, и на острие мы нашли вот что.
И аль-Тукуруни почтительно протянул руку к двум небрежно свернутым листам, измятым и продырявленным в середине. Справа лежал мансури, лист бумаги самого большого размера, которую можно было только найти в халифате. Именно на такой бумаге полагалось писать повелителю верующих. Слева на ковре топорщился листок поменьше — и по нему тоже шла надпись уставным почерком умейядов, угловатым, древним, с красными, как капельки крови, значками гласных букв над черной строкой вязи.
— А это — тебе, Тарик, — кивком указал Аммар на листок.
Нерегиль, сердитый и снулый, кивнул, продолжая кутаться в джуббу. Утренняя зевота раздирала ему рот, и самийа злился от этого еще больше, то и дело прикрывая рот ладонями. Аммар про себя подивился: надвигался летний зной, скоро придется надеть накидки самого тонкого хлопка, — а ему, поди ж ты, зябко.
