Александр Золотько - Цель - Перл-Харбор
— У меня приказ доставить гражданина Костенко в штаб фронта. Костенко и его семью…
— Как думаешь доставлять? — спросил комполка. — Мы уже полчаса как должны были отсюда убраться. Личный состав убыл, только мы с тобой остались. И машина у меня одна, уж извини. И даже телеги у меня для тебя нет. Пешком поведешь капитана? И детей его потащишь?
— Ну… Мне приказали. — Лейтенант растерянно оглянулся по сторонам. — Думал, вы…
— Я могу подбросить тебя и Костенко с семьей в тыл, к железнодорожной станции. Там ты уже будешь дальше сам выкручиваться. И это не обсуждается. Понятно?
— Понятно… — упавшим голосом протянул Товарищ Уполномоченный.
— Радуйся, что архивы ваши сгорели, а то бы еще и их тащил на себе, — сказал комполка. — Все, свободен. Иди, грузись в полуторку. Все свободны. Костенко останься.
Комполка достал из кармана галифе серебряный портсигар, открыл, протянул Костенко.
— Закуривай.
— Спасибо. — Костенко взял папиросу, продул фильтр, но дунул слишком сильно, выдул из папиросы табак.
— Не психуй, — тихо сказал комполка. — Возьми другую.
Товарищ Уполномоченный остановился у выхода из палатки, что-то, наверное, хотел спросить, но, наткнувшись на тяжелый взгляд майора, вышел.
— Значит, вот так… — протянул комполка, чиркая спичкой и давая возможность Костенко прикурить.
— Вот так, — затягиваясь, ответил Костенко.
— А тебя ведь на должность замкомполка поставить должны были. Я уж и характеристику подписал… — Комполка стряхнул пепел с папиросы на пол. — А тут такое дело…
— Извини, Степан, — сказал Костенко. — Подвел я тебя…
— Себя ты подвел, Юра! Ты разве не понял? Тебе ведь не головотяпство впаяют, а политику. В военное время за это… Эх! — майор махнул рукой.
— Если что — ты поможешь Лизе? — спросил Костенко.
— Конечно, помогу! Адрес вот напишу моих, они с Сибири, у родственников. Пусть Лиза с детьми, как ее в покое оставят, к моим и едет. У меня родственники знаешь какие? Прокормятся, даже и не беспокойся… — Майор одной затяжкой докурил папиросу, прикурил новую от окурка. — А я бы не смог вот так, наверное…
— Смог бы, — уверенно сказал Костенко. И так же уверенно добавил: — Или не смог бы! В другое время, может, и я бы не полетел… Хотя…
— Вы там с кем перестреливались? С немцами? — спросил комполка.
Рука Костенко дрогнула, столбик пепла упал на пол.
— С немцами, а с кем же еще?
— А, ну понятно… — Комполка полез в полевую сумку, достал две пачки «Казбека», протянул Костенко. — Возьми, в дороге пригодится. И там, на допросах, стой накрепко, мол, никакого предательства, Лешка погиб. Не вздумай…
— Я понимаю, Степан, понимаю…
— Да что ты понимаешь, мать твою! — Комполка отшвырнул в сторону доску, лежавшую на ящиках. — Что ты понимаешь? Жену ты спас, наверное. Детей, если что с ней случится, в детский дом отправят. Себя теперь спаси, слышишь? Себя! Мы тебе с комиссаром все, что нужно, — отправим. Характеристику, рапорта — все, что нужно. Буду просить, чтобы тебя вернули в полк, разжаловали в рядовые, но вернули в полк. Послужишь немного в техниках, а потом… Ты только не сорвись… Терпи, Костенко! На колени становись, плачь, волком вой — только выживи. Ты сейчас Лизавете своей нужен, детям… А гордость твоя — не нужна! Ты меня понял?!
— Да понял я, Степа, не кричи…
— Не кричи… Не кричи… А ты понимаешь, что тебе могут Халхин-Гол припомнить? Это Уполномоченный наш не знает, что ты в плену у японцев был, а там, в штабе армии…
Костенко докурил папиросу, спрятал коробки «Казбека» в карманы галифе.
— Ладно, — сказал комполка и протянул руку. — Увидимся. Еще увидимся.
— Конечно, — ответил Костенко и улыбнулся. — Ты себя береги — и обязательно увидимся.
Глава 4
Нойманн сидел на земле метрах в двух от Торопова. Крутил в пальцах травинку и улыбался. Сегодня на нем не было формы — он был одет почти так же, как Торопов. Только рубаха на нем была светло-зеленая, а так — будто из одной команды.
— Да сидите, вы, чего там! — махнул рукой штурмбаннфюрер, увидев, что Торопов собирается встать. — Погода замечательная. Тишина, покой, умиротворение… Мне нечасто удается вот так вот просто посидеть в траве, послушать пение жаворонка, стрекотание кузнечика… Сентиментальность — это немецкая слабость, вы не находите?
— Нет, — сказал Торопов.
— Наверное, — согласился Нойманн. — Она нам никогда не мешала, если честно. Так же, как русским их безалаберность. В каждом отдельном случае — да, может быть. Либо немец упустит возможность, расчувствовавшись, либо русский не вовремя окажется пьяным, но в исторической перспективе, в стратегическом, так сказать, аспекте все равно все получается как хотят немцы и русские. И мы неудержимы, и вы непобедимы… почти всегда. Согласны?
— Согласен, — кивнул Торопов.
— Так угадать, о чем вы сейчас думаете? — Нойманн сунул травинку в рот, пожевал, сморщился и сплюнул. — Горькая… Так сказать?
— Скажите.
— Вы прикидываете, с чего начать сотрудничество с нами, — сказал Нойманн. — Вы уже обдумали варианты с Англией и Россией и поняли, что там у вас ничего не получится. Вы представляете ценность только для тех, кто точно знает, что вы — из будущего. Так?
Торопов тяжело вздохнул.
Сотрудничать с немцами — это правильно. Но хотелось, чтобы это выглядело как добрая воля, а не решение, принятое под давлением обстоятельств. И к нему будут в этих двух случаях относиться по-разному.
— Да не расстраивайтесь. — Нойманн заговорщицки понизил голос и даже оглянулся демонстративно по сторонам. — Нас никто не слышит. Скажем, что вы сами решили работать на Великую Германию. Из самых чистых побуждений. Скажем?
Торопов кивнул, не поднимая глаз.
— Не слышу! Скажем?
— Да, — выдавил из себя наконец Торопов.
— И все будут думать, что вы честный и достойный союзник… — сказал Нойманн почти ласково. — Ведь честный и достойный?
— Да, — уже увереннее ответил Торопов.
— Не трусливая сволочь, готовая ради того, чтобы выжить, обречь на гибель миллионы людей, а достойный и искренний сторонник национал-социализма? — Теперь голос штурмбаннфюрера звучал резко и зло. — Вы же искренний сторонник?
Торопов почувствовал, как кровь отхлынула от лица, как похолодели руки, а в животе словно ледяная лапа сжала кишечник.
— Я… Я честно… искренне… я…
— Ну да, ну да… — кивнул Нойманн доброжелательно, как будто секунду назад не звучали в его голосе брезгливость и презрение. — Мы так и скажем моему начальству. Вы ведь владеете информацией, кто есть кто в Третьем рейхе?
— Д-да…
— И кто глава Службы Безопасности — вы тоже знаете?
— Гейдрих…
— Правильно. И вы знаете, что мой шеф — человек не только смелый, но и умный. И вам лучше продемонстрировать все свои умения сразу. Иначе у вас не будет второй возможности произвести первое впечатление… — Нойманн сплюнул. — Сейчас мы вернемся домой…
Торопов оперся рукой о землю, чтобы встать.
— Расслабьтесь, Торопов! — засмеялся Нойманн. — Какой-то вы исполнительный до суетливости… Еще десять минут. У нас с вами еще есть десять минут…
— Снова будем перемещаться?
— Нет, зачем? Мы уже на месте с прошедшей ночи. Понимаете, никто не думал, что вы так быстро превратитесь в лужу жидкого дерьма, извините за прямоту… — Нойманн снова излучал искреннюю доброжелательность. — Предполагалось, что вы там, у себя, в апреле две тысячи двенадцатого, нам не поверите. Вы так бодро писали в своих статьях о мужестве русских, о клеветниках, которые придумали и миллион пленных, и заградотряды… Мы вас заочно даже почему-то зауважали. Крюгер вообще предполагал, что вас придется вырубить и доставить сюда в бессознательном состоянии. То есть вы бы нам не поверили — ну кто в нормальном уме поверит во все эти путешествия? Правильно, никто. И вы бы не поверили. И даже в реальность домов с соседями не поверили бы. Нужно было бы что-то такое… Эдакое… Совершенно невозможное в вашем времени… Так?
Торопов угрюмо молчал.
— Да не обижайтесь вы, Торопов. Я ведь обо всем об этом только вам говорю, так сказать, по дружбе. Это мы с вами знаем, что вы продажная трусливая сука, а никто больше об этом даже и не догадывается… во всяком случае, не знает наверняка… ну, или знает, но вслух об этом никому не скажет… а если скажет, то только вам… — Нойманн снова посмотрел на часы. — В моей группе болтливых людей нет. Я — самый разговорчивый. Верите?
Сволочь, подумал Торопов.
— Я спрашиваю — верите? — повысил голос Нойманн.
Какая же ты сволочь, подумал Торопов с тоской.
Нойман прыжком встал на ноги и без подготовки и замаха ударил Торопова ногой.
