Леонид Смирнов - Умереть и воскреснуть, или Последний и-чу
Но я/мы и не думали отступать. Протянули вперед руки и, отшвыривая панически замолотившие воздух конечности шестиголова, дотянулись до огромной лысой головы чудовища, схватились за нее и стиснули что есть сил.
На миг я/мы ощутили разнобойное биение десятков его сердец. Я/мы услышали беззвучный вопль смертного ужаса — вопль всех тридцати девяти некогда живых существ, чью последнюю надежду быть мы должны уничтожить. Спустя мгновение меж отцовских/наших ладоней прошел электрический разряд, и колоссальное, не успевшее окончательно сформироваться тело чудовища забилось в конвульсиях.
Нас едва не сшибло с ног. Я/мы покачнулись, навалились на шестиголова, еще сильнее сжимая его голову. Струйки пахнущей мускусом жидкости брызнули во все стороны, облив стоявшего впереди отца. Разряд ударил снова. Огромное тулово обмякло, раскатилось грудой соединенных тонкими тяжами тел.
«Уловка! — пронеслось в моем/нашем мозгу. — Он еще жив!» Ударил третий разряд. Чудовище взорвалось. Вспышка черного пламени. Я/мы рухнули на пол как подкошенные.
Чернота… Сознание вернулось ко мне лишь через несколько минут. Мое собственное сознание. Мы снова были свободны друг от друга. Неподалеку лежали тридцать девять мертвецов — людей и крысолюдей. А в золотой клетке дымились обугленные останки белоснежных красавиц мышей.
Инспектор Бобров, незнакомый мне поручик Особой стражи и конвой из десяти человек стояли у дверей особняка Булатовича. Ждали, когда мы появимся. Лицо инспектора было мрачно, он жевал верхнюю губу и время от времени, слегка морщась, почесывал шею под тугим стоячим воротником тужурки. Поручик тоже был мрачен, левой рукой он вцепился в эфес шашки, а правую заложил за борт дубленого полушубка. И только мерзнущему конвою было плевать на всяких там и-чу — солдаты приплясывали, похлопывали в ладоши, тщетно пытаясь согреться. Им хотелось одного: поскорее закончить дело — и в жарко натопленную казарму.
— Господин Пришвин! Именем закона вы и ваши люди арестованы, — тусклым голосом объявил инспектор.
— Вы хотите сказать — задержаны? — криво усмехнувшись, уточнил отец.
Наши бойцы стали выводить наружу раненых.
— Я не оговорился, — отвечал Бобров, глядя на и-чу с забинтованными руками и головами. — Против вас выдвинуто обвинение по статье «организация банды», а против всех остальных — «разбойные действия в составе банды».
Я мысленно выматерился. Вот это фортель!..
— И дети тоже? — осведомился отец. — Они ведь несовершеннолетние.
— А разве детки оставались в стороне?
Отец потер переносицу и заговорил сухо, официально:
— Прошу разрешения вызвать наших адвокатов. Где здесь телефон?
— Из участка позво… — Инспектор не договорил, наткнувшись на укоризненный взгляд поручика.
— Мы везем их в крепость, — беззвучно произнес поручик. — Звонить надо сейчас.
Бобров снова пожевал губу, потом объявил так, чтобы слышали все:
— Забирайте арестованных, господин поручик. Грузите в фургоны и ждите меня на углу Патрикеевской и Пушкарского бульвара. Мы с Федором Ивановичем проследуем до почтовой станции, а потом присоединимся к вам. Выделите мне одного солдата.
— Слушаюсь, господин инспектор, — отчеканил поручик.
Глава одиннадцатая
Архиерейский пруд
Увидев отца, я обнаружил, что он изрядно приободрился.
— Матери звонил? — шепнул я ему, когда нас вели по коридору крепостного бастиона, разводя по камерам.
— Ей сообщит инспектор, — шепнул в ответ отец. — Главное — не делай глупостей. Нас скоро выпустят, сынок.
Сидя в одиночке и вороша в памяти события последних месяцев, я вспомнил и об исчезнувшем из города четыре месяца назад отряде Игната Мостового. Наверняка он уже вернулся в Кедрин. Отец ничего не говорил мне о его судьбе, а сам я не спрашивал.
Первый день заключения прошел спокойно. Нас вовремя и довольно сносно кормили, по очереди сводили в душевую помыться. На допрос меня не вызывали.
Потом началась долгая-предолгая ночь. Мучила бессонница. Чудились какие-то голоса, крики — то ли казнимых, то ли пытуемых. Потом я сообразил: это со мной разговаривают стены камеры, они помнят всех, кто сидел здесь когда-то…
На следующий день все переменилось. Охрана без конца топала по коридорам, бренча связками ключей и гремя чугунными дверями камер. Караульные помещения гудели от шумных споров, порой я даже разбирал отдельные слова. Что происходит? Мне было изрядно не по себе.
Несколько раз надзиратели подходили к двери моей камеры, открывали глазок и молча разглядывали меня, будто я — заморская диковина. Обед вдруг оказался ресторанным: подали жареную медвежатину и красное вино. А ближе к ночи меня повели к коменданту крепости. Я обнаружил у дверей его кабинета усиленную охрану — четверых пластунов с автоматами наперевес.
В огромном кабинете на стульях у массивного письменного стола сидели мой отец и три больших начальника: городской голова, полицмейстер и военный комендант.
— А вот и ты! — радостно воскликнул отец, вскочил на ноги, подбежал ко мне, обнял за плечи. Потом усадил рядом с собой. Он был возбужден и весел.
— Теперь все в сборе. Можно начинать? — недовольным голосом осведомился господин градоначальник. Отец кивнул.
— Я хотел спросить у вас, Федор Иванович. Что произойдет, если в Кедрине появится ехидна?
— Это чисто теоретический интерес или чудовище уже в городе?
Господин градоначальник молчал, играя желваками.
— Ну хорошо… — Отец кивнул. — Так вот: о стерляжьей ушице придется позабыть и о заливном судаке тоже. Рыбаки перестанут ловить рыбу. Бабы не пойдут на речку стирать белье, детишки не смогут купаться в жару. Клюкву и морошку на болотах не пособираешь. А ежели зараза попадет в колодцы, скотину не напоить, огород не полить. Так что голод это. И Кедрину не выжить. Никак…
— Что же делать, Федор Иванович? Как спасти уезд?
— Придется вызывать подмогу — каменских и-чу. Если, конечно, Гильдия согласится вам помочь… после нашего ареста.
— А если нет?
— Страшная штука, когда личинка ехидны попадает в человеческий организм… Придется запастись привозной водой, объявить в уезде новый карантин, перегородить Кол-добу густыми сетями, чтоб ни одна личинка не проскользнула вниз по течению, и сбросить в зараженные водоемы бочки с крысомором. Деревья вокруг надо сжечь из огнеметов — они могут быть заражены. Личинки нередко забиваются в трещины коры и годами спят, пока не представится благоприятная возможность…
С каждой новой фразой господин градоначальник все больше серел лицом, стискивал и без того туго сжатые кулаки. Смотреть на него было больно. Отец живописал беды, которые обрушатся на наш благодатный край, и я наконец понял: он куражится, тешит душеньку, и месть его сладка. И тогда — впервые в жизни — мне стало за него стыдно.
— Где же взять столько яда? — с тоской спросил военный комендант.
— Купите у фаньцев. Правда, они скорей всего уже в курсе нашей беды. Разведка у них поставлена замечательно. Итак, фаньцы заломят цену. Но даже если три шкуры драть будут, соглашайтесь. Иначе потом придется заплатить во сто крат дороже.
— Настанет время, и я вам выставлю счет! — вдруг с тихим бешенством произнес градоначальник.
— Не валяйте дурака, любезнейший, — пронзительно-ледяным голосом стеганул его отец и, выдержав паузу, произнес равнодушно: — Я устал от пустого разговора. Распорядитесь, чтобы нас отвели в камеры.
Господин градоначальник не выдержал. Вскочил на ноги, опрокинув стул, и взорвался:
— Будьте вы прокляты! Я ведь знаю!.. Вы своими руками!.. Это измена! — орал он, побагровев, как перезрелая малина.
Полицмейстер и военный комендант сидели с каменными лицами.
— Извольте не кричать на меня, — спокойно произнес отец, поднялся с табурета и шагнул к двери.
Господин градоначальник в испуге отшатнулся к стене: ему показалось, будто отец намерен его прикончить.
— Я арестован и не могу ни помочь, ни навредить Кедрину, — добавил отец и зычно позвал: — Надзиратель! — И когда усатый фельдфебель в потертом жандармском мундире просунулся в дверь, отец сказал ему: — Господин градоначальник приказал отвести нас в камеру.
Вопросительный взгляд на начальство. Начальство стоит, отвернувшись к окошку-бойнице и что-то высматривает на речном берегу. Надзиратель козырнул и привычно гаркнул:
— Слушаюсь! Руки за спину! Впе-еред!
Нас выпустили из крепости под утро — господин градоначальник потребовал соблюдения всех формальностей. Городской прокурор оформил кучу бумаг, закрывая уголовное дело. Отцу в камеру принесли доставленный фельдкурьером оригинал постановления с туманной формулировкой: «В силу изменившихся обстоятельств дела».
— Ну что, «умыл» городничего, сынок? — пробормотал дед, которого несли на носилках санитары. Отец шел рядом, держа его за руку.
