Александр Столбиков - Новый Мир
— В принципе? — эхом отозвался Молотов. Берия протестующее сверкнул пенсне, Маленков и Великанов слушали с воодушевлением.
— В принципе, — твердо повторил Шапошников. — Не забудем, что Красная Армия — армия достаточно молодая и еще только набирающая опыт. Мы многому учились и многому научились. Но для того, чтобы организовать подобную операцию, нам нужно еще минимум года три учебы и организации.
— Это ваше однозначное мнение? Не может ли быть так, что вы несколько… недооценили наши силы? — осторожно, но с ощутимым вызовом спросил Берия.
— Более чем, товарищ Берия. Я готов ответь за него своей карьерой, репутацией и…
Шапошников не закончил. Но его прекрасно поняли.
— Так что же, немцы нас просто водят за нос? — с легким прищуром спросил Сталин.
— Не совсем. У немцев есть очень специфическая гордость и… э-э-э… некоторое чувство превосходства. Но и мы не лыком шиты. У нас не готовы просто так признавать их первенство и отчасти главенство. Поэтому любой план, который нам предложат, будет встречен в штыки.
— Это обычная практика Генерального штаба и армии — встречать в штыки предложения союзников из ложной гордости? — задал вопрос Берия.
— Нет, Лаврентий Павлович, это неизбежное корпоративное соперничество. Мы ведь не хотим, чтобы наши советские командиры чувствовали себя бедными родственниками, не так ли?
Отповедь была хороша, и Берия замолк, всем видом выражая неприятие и возмущение.
— Мой коллега Хейман должен был это учитывать, так же как и возможность того, что сведения о немецком предложении все же просочатся, — продолжил Шапошников так же ровно и плавно, словно ничего не произошло. — Поэтому нам предложили образ действий, который для нас категорически неприемлем и будет неизбежно отвергнут. Это не план. Это предложение совместного сотрудничества. План нам еще только предстоит создать.
Тихо стучали за окном капли талой воды, срывающиеся с сосулек. «Оттепель, — подумал Шапошников, — вот и новая весна». Желтоватое, размытое тучами пятно солнца заливало комнату и людей ровным неярким светом. В тишине было слышно, как скребет в отдалении лопата — где-то далеко чистили от снега дорожки.
— Возможно ли то, что нам предлагают, с военной точки зрения, пусть и по совершенно иному… плану? — наконец спросил Сталин.
— Это невероятно сложно и крайне опасно, — просто сказал Шапошников, — Но… Да. Это возможно.
Главные слова были сказаны.
И сразу все участники заговорили друг с другом и с начальником Генерального штаба, как будто лопнула невидимая преграда, доселе заставлявшая их молчать.
Совещание продолжалось еще почти час. По его окончании члены политбюро без лишней спешки разошлись, погруженные в раздумья. Лишь Сталин остался и долго сидел, укутанный клубами дыма из принесенной референтом трубки, напряженно думая. Потом он долго, с полчаса или более, ходил вокруг стола, заложив руки за спину.
И, наконец, решился. Для дальнейших действий ему понадобился шифровальный блокнот, карандаш и телефон. Сталин около десяти минут работал с ними. Дальше ему оставалось только ждать, и диктатор с головой окунулся в повседневную работу, временно вычеркнув из памяти все происшедшее.
Через четыре часа в огромный светлый зал совещаний Объединенного Министерского Контроля в Марксштадте вошел незаметный человек и передал запечатанный конверт одному из присутствующих на заседании кабинета министров Германской Демократической Республики — высокому светловолосому мужчине в гражданском костюме, но с безукоризненной военной выправкой. Собственно, сама телеграмма путешествовала от Москвы до Германии не более часа. Остальные три заняла передача ее по инстанциям, так, чтобы гарантированно запутать и потерять все ее следы в огромном ежедневном документообороте.
Тот, не дрогнув ни одним мускулом лица, положил конверт в карман, чтобы открыть его через час, в одиночестве и вооружившись своим шифроблокнотом. Через двадцать минут он получил несколько групп из трех чисел каждая. Адресат закурил длинную тонкую папиросу. И только выкурив ее полностью, до фильтра, достал с большого, во всю стену, книжного шкафа тонкую книжку в потертой серого цвета обложке — сборник статей русских философов на языке оригинала. Книга ждала этого момента с двадцать восьмого года. Он раскрыл ее на условленной много лет назад главе и начал соотносить числа — номер страницы, строка, буква в сроке. Числа складывались в буквы, буквы — в одну короткую фразу из девяти слов.
Он написал ответ, столь же лаконичный, подолгу обдумывая каждое слово, зашифровал его таким же образом — сначала через книгу, затем получившиеся группы чисел — в уже более привычной кодировке. Вызвал секретаря.
— Отправить в порядке первоочередной срочности. Все совещания на сегодня и весь завтрашний день — отменить. На послезавтра — до полудня. Мне нездоровится. Вся текущая руина — обычным образом, через секретариат и канцелярию. И немедленно вызовите ко мне начальника охраны. Мне предстоит срочное и строго конфиденциальное путешествие.
Глава 9
Монотонный рык моторов заметно изменил тональность, тяжелый Пе-8 снижался, заходя на посадку.
Василевский поежился, глубже спрятал озябшие ладони в теплые меховые рукавицы. Визиты в Североамериканские Штаты и обратно давно стали для него рутиной, повторяясь не реже раза в три-четыре месяца. Визиты, но не полеты. Само по себе воздушное путешествие из Москвы с пересадкой во французском Бресте и дозаправкой на Канарах и Азорах было утомительно чрезвычайно. Вдобавок Пе-8, пусть и в посольском варианте, — не поезд со всеми удобствами железнодорожного транспорта, как бы ни хотелось обратного. Проводить многие часы в алюминиевой банке с барахлившим подогревом, кутаясь в сотню одежек, было невыносимо.
В общем, Александр Михайлович имел мало оснований чувствовать себя несчастным и обездоленным судьбой. Хотя поначалу крутой поворот в его карьере, имевший место почти пять лет назад, ничего радужного не предвещал. Потратив много лет на терпеливое, кропотливое построение военной штабной карьеры, поднявшись до заместителя начальника Организационного управления ГШ, он однажды, без видимых оснований и предыстории, был вызван на беседу лично к Сталину. Беседа длилась долго, переросла в небольшое застолье в узком кругу. Талантливый, перспективный, но не обладающий какими-то чрезмерно выдающимися качествами заместитель начальника Генштаба оказался в окружении лидеров страны. Вел с ними беседы об экономике, перспективах будущих военных столкновений, давал беглые характеристики лидерам союзных, нейтральных и враждебных государств. Как принято писать в бульварных газетах прогнившего Запада: «поутру он проснулся» заместителем Молотова — многолетнего бессменного рулевого внешней политикой СССР.
Перемена Василевского шокировала и поначалу огорчила, но опротестовывать назначение и вообще смену мундира на костюм-тройку он мог только у Сталина, который и являлся инициатором перевода. Поэтому, немного погоревав, Александр Михайлович обновил гардероб сообразно моменту и новым потребностям, стал ежедневно брать уроки английского, в том числе и усредненного американского варианта, и добросовестно впрягся в новое дело.
Дело оказалось интересным. Здесь не было привычных ему грузоперевозок, организации фронтового снабжения, расчета наступательных эшелонов, пересчета армий на эшелоны, а эшелонов — на километры путей и прочей математики, составляющей суть штабной работы. Но, так же как и в армии, в дипломатии присутствовало то, что так привлекало Василевского — игра ума, состязание интеллекта, умение голой интуицией, помноженной на опыт и толстые справочники, угадать за противника те ходы, до которых тому еще только предстоит додуматься.
Он привык к новой работе. Привык к начальнику, отнюдь не на пустом месте прозванному зарубежными коллегами-соперниками «Господином „Не дадим ничего!“». Не привык только к одному — перелетам и холоду. А главное — к кислородным маскам. Маски были страшнее всего — и резких перепадов давления, и сухости высотного воздуха, и почти космического холода высоты.
Пелена облаков закончилась. «Пешка» снижалась, разворачиваясь бортом к солнцу. В иллюминаторы ворвались солнечные весенние лучи и запрыгали, заскакали по салону, играя, подобно новейшему изобретению «цветомузыкальный стробоскоп». Он посмотрел в иллюминатор, земля приближалась, на монотонном коричневом фоне проступали, как детали на проявляемой пленке, маленькие разноцветные лоскутки полей, домиков, разнообразных строений. Было много зелени, очень много. И Василевский снова усилием воли подавил иррациональную, недостойную зависть. Зависть к более богатому, удачливому. К Северо-американским Штатам, которые засели на своем острове, земле обетованной, щедро обогреваемой двумя океанами и ими же надежно защищаемой.
