Олег Верещагин - Про тех, кто в пути
Наверное, я бы так и сделал, но двери дрогнули, захлопнулись, трамвай со звоном набрал ход и исчез в дожде.
А я заставил себя встать и опять поплёлся через морось по улице, у которой не имелось видимого конца — всё новые и новые дома, новые и новые замученные тополя, новые и новые арочные входы во дворы выплывали из мути.
Я пожалел, что со мной нет дебильника — врубить бы сейчас «Memmingem», 3-й концерт «Blackmore's Night», чтобы средневековая плясовая разогнала всё это — серость, сумрак, мокреть... Или — «Play, minstrel, play»... Я заставил себя (какое усилие для этого понадобилось!) напевать вслух:
Play, minstrel, play for me,
Play, unclefather...
И неожиданно для самого себя свернул во двор, под первую попавшуюся арку.
Двор был, как двор — те же тополя, песочница, горки-качели... Я подошёл именно к качелям. Качнул их (они заскрипели), преодолел появившееся вновь желание сесть. И остался стоять, глядя, как с неба планируют мелкие капли, ощущая, что я промок насквозь.
Двери подъездов были открыты, я, двигаясь через силу, подошёл к крайней и заглянул внутрь. Там горела лампочка, на стене было написано:
RAP FOREWER!
Я устало и тупо смотрел на эту надпись, думая, до чего будет обидно, если это окажется последним, что я увижу в своей жизни. Напротив двери лифта виднелась ещё одна надпись:
НЕ СПИ, ЗАМЁРЗНЕШЬ!
Пожалуй, не менее глупая, чем первая. Я сделал пару шагов внутрь, к лифту — и понял, что валюсь с ног. Перед глазами оказался пол из коричневого дешёвого кафеля. Я вытянул руку к лифту, перевалился на бок и закрыл глаза.
8.
Я сидел в ванне. В небольшой, но очень чистой кафельной комнатке — и кафель был не грязно-коричневый, а розовый и мраморными разводами, а вода — тёплой.
Моя одежда, обувь, снаряжение — всё отсутствовало, но с вешалки тяжело спускался махровый халат, а возле ванны стояли пушистые тапки в виде собачьих морд. Терпеть всегда не мог такие.
Так, подумал я. И что это такое? Окажись вокруг лес, горы, пустыня (чтоб ей пусто было) — я бы ощущал себя нормальнее. А в нормальной обстановке — нате вам, опять появилось беспокойство. Доигрался — вернусь домой, спать буду на полу, с пистолетом под рукой.
Если вернусь, конечно. Я вылез из ванной, стараясь не шуметь и прислушиваясь. Что там за дверью-то? Обычная квартира? Или НЕобычная квартира? Или не квартира вообще? Вроде тихо...
Я влез в халат, пихнул под ванну тапки. И всё-таки не уследил, когда и как открылась дверь и весёлый мужской голос спросил:
— Согрелся?..
...Я узнал его сразу и совершенно не удивился. Невысокий, плотный и круглолицый мужчина с чёрными усиками и насмешливыми глазами не раз встречался мне и в телепередачах, и на обложках книг с его фамилией.
А после недавнего фурора фильмов по его романам о воинах Света и Тьмы он был, пожалуй, известен даже неграмотным — и не только у нас в стране.
Другое дело, что фильмы его и большинство его книг никогда мне не нравились. И вообще у меня было сомнение, что это — он настоящий.
Но какао и оладьи с вареньем были настоящие. И квартира — двухкомнатная, через приоткрытую дверь в соседнюю комнату я видел ряды дисков, кассет и книг в шкафу, блеск экрана выключенного компьютера — тоже была вроде бы настоящая.
— Я тебя нашёл на полу внизу, около лифта, — пояснил хозяин квартиры, с удовольствием наблюдая, как я ем. А я уже заметил, что моя одежда сушится над включенной плитой, и тут же лежит оружие и снаряжение. — Как тебя сюда занесло?
Я начал допивать какао, размышляя, рассказать ему всё или нет, растягивая время, спросил:
— А вы... как вы тут оказались?
— Это место, где я работаю, — пояснил он. — Я его сам создал. И тут довольно редко бывают гости.
— Ясно, — отозвался я. — Не слишком уютное место вы создали. По-моему, с фантазией у вас всё в порядке, могли бы и постараться для себя...
Известный писатель без обиды, но досадливо поморщился:
— Ты не понял. Я его специально таким и создавал. Местом, где ничего не происходит. Мне хватает суеты и в каждодневной жизни, и в книгах, которые я пишу.
— А люди, которые сюда попадают? — поинтересовался я. — Они, как же? Похоже, ваш мир тянет из них то, чего ему не хватает — эмоции и жизнь.
— Я никого к себе не зову, — отозвался он. — Хочешь ещё какао?
— Нет, спасибо... — я посмотрел на одежду. — Она ещё не высохла?
— Нет. Может быть, расскажешь, что ты ищешь? Всё равно пока ты тут, я не смогу работать, а больше делать нечего.
Глаза у него были не только насмешливые, но и холодные. Но он был прав — что ещё делать? И он, в конце концов, спас меня — так надо же хоть так его отблагодарить. Я пожал плечами и начал рассказывать.
Очень быстро я понял, что мой рассказ ему неинтересен. Он слушал внимательно и вежливо, но не более того. Скорее уж, его интересовал я сам — и подтверждение этому я получил, как только замолчал. Он хмыкнул, потёр усики и полюбопытствовал:
— Зачем тебе это надо?
— Вы мне верите? — почти удивился я, забыв, где нахожусь.
Он поморщился:
— Верю, не верю... Верю, конечно. Ну, так зачем?
— То есть, как... — я пожал плечами, даже растерявшись. — Ну, как же...
— Да вот так, — качнул он головой. — Тебе-то это зачем? Люди совершают глупости. Ошибки. Расплачиваются за них. Каждый за свои. Но ты-то, зачем лезешь в совершенно чужую историю?
— Да какая же она чужая?! — почти завопил я. — Мой дед...
— Ты его и не знал до приезда. А он тебя обманом в это втянул, — пояснил писатель. — Нечего сказать, хорош родственничек.
— А Лидка?!.
— Таких, как она, у тебя будет куча. Да и не у тебя она, ты же сам говорил, что она больше к этому парню, Петру, льнёт.
— Но остальные — они же мои друзья!
— Друзья... — поморщился писатель. — Глупости говоришь. Не существует такого понятия — «друзья». Ну, победите вы. Разъедетесь. И всё. Случись что у тебя — думаешь, они прибегут? И не подумают.
Я задумался, вспоминая ребят. В его словах была какая-то неуловимая и скучная правда. На самом деле — кто они мне? Я их и знаю-то... Были у меня друзья в корпусе. Много я от них видел сочувствия, когда целый год загибался от серой тоски? Всего-то и навестили пару раз...
А писатель продолжал рассуждать:
— Остаётся, правда, ещё вариант... Самый вероятный. Ты хочешь чувствовать себя героем. Юным борцом со злом и тьмой. А зачем? Зачем ты, ни в чём не разобравшись толком, влез в это дело? И откуда ты знаешь, что выбрал именно ту сторону?
В жизни — не в сказках — всегда неправы обе стороны, вот в чём дело. Кровь, обман, подлость — оружие обеих сторон, а потом победители всегда обеляют себя и очерняют побеждённых, вот и вся философия.
Люди, которых ты хочешь защитить, ничтожества. Пьянь, лгуны, трусы, скрытые подонки, сластолюбцы, взяточники...
А что ты знаешь о тех, с кем борешься? Может быть, если бы ты не торопился их уничтожать, то решил бы, что они достойны жизни куда больше, чем наши соотечественники? А что у них неприятный внешний вид, так это... — и он засмеялся.
— В десять лет ещё простительно верить в Белое и Чёрное. Но в пятнадцать-то... — писатель покачал головой.
Я сидел, глядя в стол. Когда он закончил говорить, посмотрел в окно. За ним шёл дождь. Серый дождь... Серый-серый... И тогда я услышал свой собственный голос:
— Значит, предпочтительней Серое?
— Что? — переспросил он растерянно.
— Значит, предпочтительней Серое? — повторил я. — Недеяние, так это, кажется, называется? Или, по-русски — моя хата с краю, ничего не знаю?
— Ну вот, — он развёл руками, — докатились до народной мудрости... Квинтэссенции человеческой тормознутости...
— Подождите, — прервал его я. — Я у вас в гостях, и всё такое, но вы подождите, пожалуйста... Хотите, скажу, что мне не нравится в ваших книгах? Я только сейчас понял, спасибо вам... Вы не верите в добро. И не только сами не верите, но и очень злитесь, когда кто-то верит.
Потому, что в душе вам стыдно, что вы такой. Что вы разучились различать Свет и Тьму. И, чтобы не признаваться в этом даже себе, вы решили убедить остальных, что Света и Тьмы нет. Но если нет Света и Тьмы, то остаётся только серый дождь, который выпивает из людей жизнь.
Вам в таком мире, может быть, уютно, ведь он вами создан. Но мне он не по душе. Я предпочитаю верить в то, что вы называете сказочками.
И кстати, — я встал из-за стола и подошёл к одежде, — передайте ТАМ, что мы не свернём и не отступим. Что мы не собираемся разбираться в сложном внутреннем мире тех, кто служит злу. Мы их просто уничтожим... Спасибо за оладьи и какао, было очень вкусно.
Писатель больше не говорил ни слова. Он даже не смотрел, как я одеваюсь в ещё сырое, затягиваю ремни... Проверяя карманы, я нат-кнулся на сырой листок с адресами и не удержался, развернул его:
— Вот, смотрите... Я по сравнению с ними — сопливый щенок. Они не путаются в психологии. Они просто сражаются с тем, что считают злом. Ради этого они отказались от дома и близких. Скажите им, что они неправы — вряд ли они станут вас слушать.
