Александр Трубников - Черный Гетман
Ой на… Ой на горi та й женьцi жнуть
Ой на… Ой на горi та й женьцi жнуть
А по-пiд горою, по-пiд зеленою
Казаки йдуть
Ге-ей! Долю-долю, гей!
Ши-ро-ко-о-о…
Казаки йдуть!
— Ох и добре спели, хлопцы! — промочив пересохшее горло, произнес кошевой. — Эту самую песню батько мой дуже любил. Рассказывал, что когда с Сагайдачным ходил на турок, пели они ее во всех походах…
Ольгерд, Сарабун и Измаил сидели как почетные гости, по правую руку от хозяина. На Куреневку они вернулись три дна назад. Раненый ошевой, у которого гнев и доброта ходили рука об руку, приказал разместить их в доме, поставил на довольствие и предоставил на время самим себе. Измаила Ольгерд отрекомендовал как спасенного из разбойничьих лап богомольца, а Сарабун к их прибытию ни в каких рекомендациях не нуждался, эскулап-недоучка взял кошевого в столь плотный лекарский оборот, что тот давно позабыл о прошлых обидах, орал на весь двор, что здоров и вообще, предпринимал титанические усилия, чтобы избавиться от опеки и вернуться к своим старшинским обязанностям.
Пару дней после неожиданной стычки казацкая слобода гудела как улей, которому в леток ткнули палку. Превым делом отправили двух гонцов — одного к полковнику, с просьбой о помощи, другого к московитскому воеводе, с жалобой на распоясавшихся брянских разбойников. В ожидании ответов чистили пищали рядили, а не пойти ли, чтоб зазря коней не гонять, на Брестский шлях и, раз уж такие дела вышли, не погромить ли по тамошним местечкам кровопийное иудино племя…
Однако до похорон, которые по христианскому обычаю проводили на третий день, никаких серьезных дел не произошло.
— Давно никто из наших в бою не гиб, пан Богдан, — покачивая длинными свисающими вниз усами отозвался один из сидящих в главе стола. — Не упомню уж, кого последний раз с саблей в гробу хоронили.
— Как же! — отозвался Молява. — а помнишь, пятерых хлопцев потеряли, когда Радзивилл в город входил?
Капюшон у Измаила чуть дернулся — такое направление разговора явно заинтересовало настырного египтянина, который все время пребывания у казаков места себе не находил, пытаясь хоть что-нибудь разузнать. Чтобы не выбить беседу из нужного русла, Ольгерд спросил:
— Так вроде бы Киев сдали тогда без боя?
— Было дело, — кивнул кошевой. — После того, как литовский гетман под Лоевом и под Черниговым наши полки разбил, Всем сотням Киевского полка, чтобы не терять людей понапрасну, приказали грузить челны и идти водой в Переяслав, чтоб гетманскую столицу защищать. Радзивила после Лоевской битвы бояться стали так, словно Ярема Вишневецкий из гроба восстал. Но мы тогда приказ не послушали, осталис, подворья свои защищать. Тогда еще Иван Лютый был кошевым. Собрал он всех нас и повел в Кирилловский монастырь, за которым наш приход числился.
— И что же?
— Ничего. Радзивилл в город вступил беспрепятственно. Въехал через золотые ворота, бургомистр, трясця цого бабе, ключи от города ему преподнес. А на третий день в монастырь пришло две роты немцев и выбили нас из монастыря. Те, кто уцелел, Чернобыль ушли. Дождались мы пока Радзивилловы войска Киев оставят, вернулись, хотели бургомистра повесить, собаку, да гетман запретил. Видишь ли он пообещал мещанам все вольности сохранить, на что Богдан и полковники крест целовали. — кошевой сплюнул в сердцах на землю. — А то, что эти безбожники церковь нашу пограбили начисто, даже мраморные гробницы княжеские из нее увезли, до того и дела нет никому…
— Как так, увезли? — удивился Ольгерд.
— А вот так. По приказу самого литовского гетмана.
— Зачем же они они ему понадобились?
— Монахи от немцев тогда слышали, что он из них ванны мраморные в своем дворце сделать решил.
— Но ведь он же христианин!?
— Какой он христианин. Игумен потом сказывал, что он лютеранскую ересь исповедует. Так что с него станется и на могильных плитах пировать… — На дальнем конце стола затянули новую песню. Кошевой уставил локоть в стол, подпер голову кулаком и стал слушать. По щеке у него покатилась скупая слеза.
Расходились по хатам за полночь, когда над дальними холмами рыжим лисом поднялся днепровский месяц. Проводив родню погибшего Остапа, в числе которой была и встреченная по приезду девушка, оказавшаяся его младшей сестрой, Ольгерд с Сарабуном отошли в глубину сада — обсудить услышанное.
— Радзивиллы, значит, — вполголоса процедил египтянин. — Знакомое семейство. Его предки во времена киевских князей были языческими жрецами в литовских землях…
— Что-то тут не складывается, — покачал головой Ольгерд. — Будь он хоть трижды язычник или кальвинист, но сделать ванны из усыпальниц, это уж слишком…
Измаил откинул капюшон и мотнул головой.
— Я уверен, что история с ваннами — это полная чепуха. Ее придумали монахи, чтобы очернить своего врага.
— Тогда зачем же ему могли понадобится саркофаги?
— Вижу здесь две причины. Или литовский князь знает о Черном Гетмане, а потому и решил забрать его вместе с гробницами. Или же он просто пожелал перенести усыпальницы в какое-то особое место.
— Зачем?
— Ну к примеру затем, чтобы показать свое родство с Ольговичами.
— Ладно, — кивнул Ольгерд. — Как ни крути, а отгадку искать придется гетманском дворе. Так что путь наш лежит в Литву.
— Но там же идет война. Где мы будем его искать?
— Завтра поедем в город, там все новости и узнаем. Гетман Литовский не иголка, где-нибудь да отыщется. Или в стольном городе Вильно, или своих Кайданах или в Несвиже, где их родовой замок.
С тем и отправились спать.
* * *Поутру, узнав о том, что Ольгерд хочет покинуть Киев, кошевой расстроился не на шутку, однако по отходчивости своей и широте души обиды не затаил:
— Скоро в поход выступать, каждая сабля дороже золота, а уж такой как ты воин — и вовсе находка. Лекарь твой вчера объявил, что в братскую коллегию на учебу пойдет, но то ладно, Киев под боком, если понадобится, то хлопцы его в два часа доставят. С тобой другое, конечно, дело. Я-то, старый дурень, обрадовался, уж было решил тебе службу предложить да в нашей слободе поселить. Земли бы тебе нарезали — оболонь велика, на всех хватит. Всем кошем бы хату справили, новоселье закатили такое, что ляхам бы в Варшаве икалось…
— Не могу, пан Богдан, — прямо отвечал Ольгерд. — Рассказал же я тебе без утайки и о том, кто таков этот Дмитрий Душегубец, и о клятве своей. Как же мне слово свое порушить? Ведаю, что пока не найду погубителя и своей рукой на тот свет его не спроважу, не будет покою ни мне, ни близким моим, ни душам матери и отца.
— За родных отомстить — дело святое, — махнув чубом, кивнул кошевой. — Да только и мне обидно, как ни крути. Я ведь тебе и службу уже сыскал, да такую, что любому слобожанину за честь. Завтра поутру из Почайнинской гавани две барки пойдут в Запорожье: казакам, что на сечи зимуют и кордон стерегут повезут припас от Киевской сотни. С октября — то, когда распутица начнется, а степь завянет, до самой весны там войску не пройти, вот запорожцы на хутора свои зимовать и уходят, оставив выборную полусотню в караул. Вот над этим конвоем и хотел я тебе старшим поставить. Барки лошадей на борт берут, так что туда-водой, а обратно — конно. За месяц до Параскевы бы обернулись, а там и к сотнику можно было бы подходить, в реестр проситься. Еще тебе что скажу. Гануся, сестра Остапа погибшего, про тебя справлялась не раз. Батько ее казак заможный, сама она по весне заневестится, чем тебе не пара? Свадьбу сыграем на весь Киев, мигом позабудешь про лоевского гарбуза…
Нахмурился Ольгерд при последних словах. Глаза в щелки сощурил, губу нижнюю прикусил, чтобы словом злым казака не обидеть. Правду говорил один из литвинов его смоленского десятка, чтов в веру лютерову крещеный был, благими намерениями дорога в ад выстелена…
Вслух произнес как можно тверже:
— Нет, пан кошевой, прости и не уговаривай, да с пути соблазнить не пытайся. Служба твоя мне мила, мила и Ганна, и дом свой давно уже построить хочу. Да только не судьба.
— Ладно, — вздохнул Молява. — Такого как ты ни кнутом ни пряником не возьмешь, поступай как знаешь. Однако хлопцам своим, тем что на сеч пойдут, я про тебя дам приказ, чтобы если передумаешь, то на борт без расспросов взяли. Впрочем, они все тебя и так уже знают. Припаса там много, опять же казна, так что лишний пистоль в дороге не помешает.
Ольгерд как мог, поблагодарил кошевого, кликнул Измаила, взял увязавшегося проводить их до Киева Сарабуна и, не размениваясь на долгие сборы и прощания, выехал с Куреневки.
Обычно, отправляясь в дальний опасный путь Ольгерд назад не оглядывался, такая была у него примета. Сегодня же словно ткнул его кто-то в спину, обернись. Придержал коня, обернулся, вздохнул тяжело. На пригорке у тына белела тонкая девичья фигурка. Гануся махнула рукой, в которой был зажат ярко алый платок.
