Александр Маркьянов - Сожженые мосты ч.4
— Не в деньгах дело, казак, не в деньгах. Кто за деньги гадает — тот силу свою теряет. А тебе казак дорога предстоит, и дорога эта коротка, а в конце ее — острог. Смотри, не попадись в острог, если попадешь — не выйдешь, так и сгинешь без следа.
— В тюрьму что ли попаду? За превышение скорости?
— Напрасно веселишься. Враг перед тобой. Такой, на которого и не подумаешь.
— Что за враг? — Велехов начал беспокоиться.
— Оглянись по сторонам — и увидишь. Берегись, казак, берегись, змея — всегда в дом норовит вползти.
— Что за враг? Скажи — золотыми заплачу.
Цыганка потеряла вдруг всяческий к нему интерес, поднялась со стула.
— Ответь сам себе. Я вашего — не знаю.
Велехов попытался было идти за цыганкой — но она скрылась на кухне, нырнув под стойку, а вместо нее из кухни вышел такой детина, что и не обхватишь.
— Чего надо, дорогой? — на чистейшем русском сказал он — что ищешь, чего не терял?
— Да нет… Ничего.
Как только хлопнула дверь машины — Божедар, прикорнувший прямо на переднем сидении, моментально встрепенулся
— Пожрать есть?
Велехов передал ему пакет
— Вот смотрю я на тебя, и дивлюсь — тощий как палка, а жрешь за двоих.
— А это у меня обмен веществ такой. Я могу несколько дней совсем не есть, рус, было и такое.
— Сачок ты… — сказал сотник, вспоминая армейские выражения
— Сачок? — недоуменно переспросил Божедар — объясни, рус? При чем тут сачок, им же… мух ловят.
— Нечего объяснять. Надо ехать.
— Это в ночь, что ли?
— В ночь, в ночь…
30 июня 2002 года Виленский край, Варшава Летающая тарелка
На улице — пестрая, сумбурная кипень толпы, какие- то крики, плакаты — графу было ни до чего, иначе он увидел бы, что все это — по него. С ходу, выскочив за дверь, он добежал до машины, сунулся — дурниной взревела сигнализация, привлекая внимание. Выругавшись, он отключил ее, завел мотор, направил машину на толпу.
Толпы было не так много еще. Увидев несущийся на них белый ФИАТ — демонстранты дрогнули, бросились в сторону, кто-то догадался ударить по машине транспарантом, который мгновенно сломался, вслед полетели камни, презервативы с краской, один из которых сумел шмякнуться прямо на заднее стекло, залив его красным.
— Да провалитесь вы все!
Сразу за демонстрацией начинался затор, граф объехал его по тротуару, полициянты кинулись было за ним, да увязли в пробке, а так как он — ехать не решились. Если бы поймали — прав за такие маневры не видать до конца жизни.
Вывернул на широченную Маршалковскую, тоже с нарушением правил, сразу понял — не проехать, улица стоит намертво, из-за демонстраций и начинающихся беспорядков встал уже весь центр. Припарковал машину, бросился бегом — пару раз он ловил на себе взгляды людей, но не понимал, что они означают. Збаражский ему не сказал, что его фото теперь красуется во всех утренних газетах, кроме официальных и консервативных. Фактически, диссиденты и левые, которые громили и клеймили судебную систему за ее ангажированность, непрозрачность, обвинительный характер[46] — осудили его до суда.
В Летающую тарелку — там по случаю утра почти никого не было — его пустили без промедления, пусть там и стояли на входе вышибалы, контролируя нежелательный элемент — но его пустили, возможно потому что он был в таком диком и встрепанном виде. Елена сидела в глубине зала за угловым столиком, растрепанная и жалкая. Рядом с ней — то ли половой[47], то ли еще кто.
— Что случилось?
Ответил половой.
— Пан… э… ваша дама не может заплатить за себя… и скандалит…
Злотые у графа были, отправляясь следить за паном Ковальчеком, он взял на всякий случай крупную сумму наличными, гораздо больше чем мог потратить — мало ли. Деньги у него так и лежали — мокрым комком.
— Получи. Достаточно?
— Да…
Граф схватил Елену, ни слова не говоря потащил к выходу. Она была какой-то расклеенной, жалкой, даже не пыталась сопротивляться и обзываться. От нее сильно тянуло спиртным.
Улица — самые осторожные торговцы уже закрывают свои заведения, торговля нынче может закончиться плохо. Не протолкнуться на тротуаре — улицы стоят, люди идут пешком. Снова те же взгляды…
Оглядевшись по сторонам, граф увидел приткнувшееся у самого тротуара черно-желтое такси, небритый, усатый водитель небрежно курил, сбрасывая пепел на тротуар.
— За город поедешь, любезный?
— Какой-такой город, не видишь что… а, простите, пан, будьте любезны. Доставим в самом лучшем виде.
Деньги делают с людьми чудеса…
— Зачем ты его убил?
Граф Ежи дернулся как от пощечины
— Что?!
Елена подняла на него больные, темные глаза.
— Зачем ты это сделал, господи… Зачем…
Граф Ежи в бешенстве вскочил — несправедливые слова бились где-то под сердцем, причиняя боль.
— Иезус-Мария и ты туда же! Как вам доказать, что я не убивал! Понимаешь — не убивал я его. Не убивал!!! С чего ты взяла, что я его убил?!
— Весь университет говорит
— Да нехай говорит, ты что — им веришь?! Им, не мне?!
В бешенстве, граф едва не выворотил кулаком кусок лепнины на садовой веранде — причудливом вооружении, сделанном в стиле древнеримского Капитолия, промежутки между колоннами которого можно было завесить легким тюлем, создавая интим. Острая боль привела в чувство — он вздрогнул, недоуменно просмотрел на сжатый до боли кулак, на разбитые костяшки, начал слизывать сочащуюся кровь.
— Я не знаю… Я ничего не знаю…
Он привез ее к себе в имение — больше было некуда. Почти километр тащил ее сюда, в эту беседку — водитель почему то не поехал дальше. Он не понимал, что происходит — мир, ранее понятный, рушился со стремительной скоростью. Единственным утешением было то, что как только у нее возникли проблемы, она позвонила не кому-нибудь, а ему.
— Ты пьяна?
— Да, пьяна! — с вызовом сказала Елена — я напилась чтобы не думать обо всем об этом! Представляешь, каково это — все же думают, что я с тобой!
— А ты не со мной?!
На этом вопросе Елена как-то сникла, сбавила обороты
— Я не знаю.
Немного успокоившись, граф подошел к ней, встал на колени
— Посмотри мне в глаза. Ну, давай же…
Они смотрели друг другу в глаза — и думали об одном и том же
— Я. Его. Не. Убивал. — раздельно и внятно проговорил граф — не убивал, понимаешь? Я его не убивал! Я никого не убивал!
Елена всхлипнула
— Тогда кто? Говорят все про тебя.
— Я не знаю! Пусть полициянты разбираются! Я его только избил!
— Избил? За что?
— А то сама не знаешь. Ты ведь у него брала?
— Что?
Граф разозлился
— Не прикидывайся! Что?! Я тебе скажу, что! Гидрохлорид кокаина, вот что ты у него брала! Наркотик! Он торговал наркотиками, за это я его избил и пообещал убить, если продолжит. Но я его не убивал! Ты хочешь продолжать?!
Вопреки ожиданиям — на сей раз вспышки гнева не последовало. Елена просто сидела и смотрела на свои руки.
— Я не знаю… Я… напилась вчера, чтобы не чувствовать…
— Что — не чувствовать?
— То… то что я чувствую к тебе.
Сколько они так пробыли, молча обнявшись — не может сказать никто. Ибо влюбленные друг в друга люди не ведают времени, и их объятья могут продолжаться целую вечность.
Потом граф Ежи встал.
— Куда ты?
— В дом. Надо кое-что сделать. Ты останешься здесь и будешь ждать меня.
— А ты?
Граф улыбнулся
— Все просто. Я сдамся.
— Сдашься?!
Он так и не понял, что происходит в городе. Понял бы — принял бы другое решение. И все бы пошло по-другому.
— Да, сдамся. Найду первого попавшегося полицейского и сдамся ему.
— Но ты же…
— Я невиновен. И поэтому мне бояться нечего. Я офицер лейб-гвардии, любое дело относительно меня будет находиться под контролем военного прокурора. Если даже здесь полиция нечестная — то там честные люди. Они разберутся. Я невиновен и бояться мне нечего. Сиди здесь, никуда не уходи.
С этими словами граф Ежи направился к старому, родному дому.
— Бронислав! — позвал он, едва переступив порог
Бронислав появился почти сразу — старый адъютант отца, так и оставшийся ему служить уже на гражданке.
— Пан граф, как же вы…
— Нет времени, Бронислав, слушай меня. Ты знаешь, в чем меня обвиняют?
— Обвиняют? — Бронислав уставился на молодого пана, и только по его взгляду можно было заключить, что он ничего не знает.
— Обвиняют, Бронислав, обвиняют. Меня в убийстве обвиняют.
— В убийстве?! — побледнел слуга
— В убийстве. Но я этого не делал. Я никого не убивал.
— Тогда как же… а что пан Тадеуш?
