Юрий Валин - Война после войны. Пропавшие без вести
Как странно видеть саму себя…
Пришелица опустилась на колени. Клык покачивался между упругих, уже по-женски округлых грудей. Пальцы с короткими, забывшими о настоящем маникюре ногтями осторожно коснулись мокрой щеки Катрин.
Катрин – та, что лежала, – всхлипнула. Себя глупо стесняться. Взяла руку близняшки, потянула к себе. «Сестра» послушно улеглась рядом. Все понимала. Кто же, если не она?
Только Флоранс. Фло. Ох, Фло…
Катрин уткнулась лицом в теплое плечо и заплакала. Сестра молча гладила по волосам. Единственное сочувствие, которое возможно принять, не оскорбляясь до рывка за ножом…
Катрин плакала по себе, такой непутевой самонадеянной девчонке, по своему живому отражению, которое навсегда останется здесь, в этой плотной темноте. По Фло, помнящей о дурной девчонке так безумно далеко от этой доброй тьмы, что и представить невозможно. По собственной и вообще по всеобщей человеческой глупости плакала девочка…
Вместе с горем и слезами пещера дарила уверенность. Начни, и у тебя получится. Мир, любой мир, так мал. Переверни его. Если не выйдет, – умри без сожалений. Дерзость – все, что у тебя есть. Еще немного везения и много упорства – и получится. Часто хватает и меньшего. Твоя близняшка понимает. Да ты и сама давно все знаешь, только никогда не задумывалась. Но ведь так ясно: храбрость и упорство необходимы в любви куда чаще, чем в драке…
Катрин крепче обняла близняшку. Ну почему у тебя никогда не было сестры? Поливая слезами плечо своего отражения, шпионка решила, что, если одной дурочке придет в голову как нормальной женщине заводить детей, ребенок не будет одинок. Неважно, что сестры бывают отъявленными и непримиримыми суками-врагами. Ее дети будут не такими…
Отражение одобрило неуместную и сентиментальную мыслишку и попробовало утереть тыльной стороной кисти залитые слезами щеки оригинала. Хотя кто, собственно, оригинал, уже не было так ясно. Возможно, подлинник всегда ждал здесь, в теплой темноте, в счастливом журчании невидимого ручейка? Катрин была вовсе не против так думать…
Звук, прорвавшийся сквозь всхлипывания, сложно было принять за смех, но близняшка поняла. Обеими руками утирала щеки сестры. Катрин и сама знала, что пора подобрать сопли. Косынка куда-то запропастилась, пришлось утираться подолом рубахи. Когда начала опускать подол, двойняшка остановила, положив голову на плоский живот сестры.
Да.
Катрин – обе половинки отражения знали, что успокоит по-настоящему. Несомненно, распущенность и искаженная любовь – грех тяжкий, но только не здесь и не сейчас. Тьма простит…
Девушка благодарно обхватила растрепанную голову двойника. Теплый язык нежно лизнул у пупка. Катрин дернулась, несмотря на то что просто исходила слезами и раскаянием, возбуждение никуда не делось. Подумалось, что у нее-тебя приятный язык. Хотелось продолжить. Руки отражения обхватили бедро, сжали с уверенной силой. Катрин изумленно приоткрыла рот: она и не знала, что занимается любовью столь деспотично… Ладонь сестры сползла ниже. Ткань была влажна, но близняшка и так знала о неприличном состоянии самой себя. Катрин надавила отражению между голых лопаток, побуждая продолжить. В тишине ожесточенно сдирали с одной из них брюки. До рубашки дело не дошло, совсем уж невтерпеж стало. Катрин выгнулась на жестком ложе. Тьма пещеры не любила шума, поэтому рот распахнулся лишь в беззвучном вопле. Кажется, трещала рубашка, Катрин оглохла – изменили все чувства…
* * *У камня был запах прохладной пыли и вековой пустоты. Сил оторвать щеку от жесткой поверхности почему-то не было. Катрин со слабым удивлением расслышала собственный хриплый вздох. Вновь обладать многообразием чувств было так странно. Катрин лежала на животе, широко раскинувшись. Плащ-подстилка сбился в ком, но шевельнуться и лечь удобнее не получалось. Холода тело не ощущало, кожа по-прежнему горела. Катрин слушала лепет ручейка. Темнота стала серой, должно быть, там, на горных склонах, уже вовсю царствовал солнечный день.
Пошевелилась Катрин не скоро. Когда поднималась на колени, собственные стоны звучали жалким собачьим подвыванием. Болело все, вплоть до пальцев на ногах. Черт, после любой битвы можно чувствовать себя бодрее, чем после свидания с собой… Душегубство какое-то. Но Катрин знала, что прошедшую ночь забыть не сможет. Даже ядовитое блаженство объятий Блоод сейчас казалось приторным.
Одежду бы отыскать. Угли костра давно погасли и остыли. Катрин долго и бестолково шарила по камню, пока не догадалась высечь огонь и зажечь оставшийся факел. Рубашка, сапоги нашлись по разные стороны кострища. Куда дольше пришлось отыскивать штаны. Ну, портки тоже нашлись, заодно паломница обнаружила соседа по ночлегу. Скелет расслабленно вытянулся на низком скальном карнизе. Одежда и плоть полностью истлели. В умиротворенной улыбке скалились крепкие желтоватые зубы. Вполне возможно, эти пустые глазницы видели вещи покруче недавнего пошловатого эротического шоу. Никаких эмоций Катрин не испытала – все чувства полностью выгорели ночью.
Рубашка наделась легко. Ворот стал излишне широк – шнуровка разодрана с «мясом». Как это получилось, Катрин не помнила, как не помнила и многого другого.
Тоска осталась. Болезненная пустота. Нужно идти. Очень нужно, прямо-таки необходимо. Теперь понятно куда. Непонятно как, но о деталях сейчас размышлять бесполезно. Голова – треснутый горшок, вон у соседа и то поздоровее выглядит. Катрин с трудом подняла ножны с кукри. Ну, оружие мы точно не забудем.
Солнце слепило немыслимым прожектором. Паломница щурилась, отворачивала лицо, в итоге чуть не оступилась. Путь вниз мог оказаться коротким. В тесноте спуска-туннеля девушка все равно несколько раз приземлялась. В основном на пятую точку. Тело, занятое еще чем-то своим, отвлеченным, реагировало с опозданием. Чуть сильнее заныли локти и задница. Да что с тобой такое? Раньше распутство леди-шпионку так не иссушало. Стареешь, что ли?
Когда девятнадцатилетняя старушка вывалилась на галечный берег, ее встретил возмущенным ржанием Вороной. Конь отвязался, обглодал все кусты, но, слава богам, дождался хозяйку. По смутным ощущениям Катрин, пеший путь до «Двух лап» в нынешнем плачевном физическом состоянии отнял бы не меньше месяца.
Паломница со стоном повалилась на колени, сунула лицо в ледяную воду. Захлебываясь пила, мотала головой. Кожу щипало. При дневном свете обнаружилось, что руки, особенно локти, чуть ли не сплошь в синяках и царапинах. С лицом, похоже, было то же самое. Ох, и со спиной… Катрин чувствовала себя проведшей ночь с каким-то жутко озабоченным кошачьим созданием. Собственно, так оно и было, только кошечек надлежало помножить минимум на две.
* * *Гриву нужно расчесать. Плохо ухаживаем за животиной, которая испытывает к безмозглой хозяйке столь необъяснимую привязанность.
Катрин смотрела преимущественно в холку жеребца. Если смотреть вперед, то солнце начинало отвратительно раскачиваться в безоблачной синеве, склоны горных отрогов плыли, хотелось свалиться с седла и уткнуться рожей в какой-нибудь бугорок. Желательно зеленый и неколючий. Мстительно палило солнце, из-под косынки на кончик носа стекали капли пота. Поднять свинцовую руку и стереть едкую влагу сил не находилось. В седле бы усидеть. Катрин не понимала, что с ней творится. Наверное, заболела. Пустая голова, бессильные руки и ноги. Пещера забрала все до капли…
Где-то около полудня паломница позволила себе чуть-чуть отдохнуть. Бессмысленно валялась на кое-как брошенном плаще, пялилась сквозь листву в безмятежное небо. Налетал ветер с гор, его по-летнему миролюбивые порывы наполняли рощу шелестом листвы и скрипом ветвей. Раскачивались верхушки кленов и светлых сосен. Бродил, неторопливо пощипывая свежую траву, довольный жизнью Вороной.
Слабость не проходила, зато в голове постепенно воцарялся относительный порядок. Пусть и упрощенный-примитивный, но и то счастье. Растолковывать себе самой, что произошло в пещере, абсолютно не хотелось. Паломнице дали ответ – и этого вполне достаточно. А бонус, который получен то ли в награду, то ли в наказание и который едва пережила, – вот это никогда не повторится. И не нужно – если бы ночь была чуть длиннее… – точно бы ее не пережить. Лучше считать все галлюцинацией. Спокойнее будет. О, боги, что ж ты такая дикая?
Катрин знала, что в галлюцинацию никогда не поверит. Обойдемся без лживых утешений, леди-дикарка беспутная. Вот выйдешь на пенсию, тогда сама себе привирать начнешь. А пока длинный путь впереди. Наконец-то до тебя дошло, дурища.
…Девушка улыбалась шелесту листьев.
Вишневые глаза, нежные пальцы, никогда не знавшие прикосновений к оружейной стали. Уголки губ, умеющие казаться и такими волевыми, и такими беззащитными. Помнилось все, каждая мелочь, оттенки платьев и костюмов, то пятно в углу потолка старинной спальни, Катрин помнила кончики безупречно выхоленных ногтей, помнила, как они берут тоненький ломтик сыра. Она любит бофор[11].
