Александр Михайловский - Время собирать камни
— Хорошо, товарищ Дзержинский, — встрепенулся Ленин, — а скажите нам, как вы оцениваете роль этих, гм, товарищей в наших последних событиях. — Дзержинский замешкался, подбирая слова, и Ленин рассмеялся, — Э-э-э, Феликс Эдмундович, можете не отвечать. Я и так по вам вижу, что они были руководителями антибольшевистского мятежа!
Итак, я ставлю на голосование: кто за то, чтобы принять вышеназванных товарищей в члены ЦК ВКП(б)? — Раз, два, три… семь! Замечательно! И двое — против? Ах, товарищ Сокольников воздерживается? Ваше право, Григорий Яковлевич, ваше право. Итак, решение принято. На следующее заседание, посвященное вопросу о начале мирных переговоров с Германией, ЦК должно собраться в новом составе. А сейчас, товарищи, все свободны.
Уже в коридоре Ильич поймал меня под локоток, — Товарищ Тамбовцев, можно вас на пару слов? Меня чертовски заинтересовали ваши слова про справедливость? Как определить, что справедливо, а что нет?
— Все очень просто, товарищ Ленин, — улыбнулся я, — взвесьте баланс прав и обязанностей данной личности, и тогда вы увидите, насколько справедливо поступают с ним общество и государство. Справедливость, это когда и то и другое уравновешено. Если права превышают обязанности, то это несправедливость положительная, иначе говоря, данная личность принадлежит к классу эксплуататоров. Если же наоборот, то несправедливость отрицательная, а человек относится к эксплуатируемым.
И вообще, смысл человеческих отношений со временем меняется, и это тоже надо учитывать. Какой-нибудь поручик в мирное время гордо именующийся "благородием", и раздающий солдатам зуботычины, в военное время должен идти в бой в одном ряду с ними, и по причине своей заметности, может погибнуть в числе первых.
— Интересно, интересно, — пробормотал Ильич, — товарищ Тамбовцев, вы навели меня на одну мысль. С такой стороны я к этому вопросу как-то не подходил. Мы с вами еще поговорим, а сейчас, извините — дела.
22 (09) октября 1917 года, 18:35. Железнодорожная станция Тихвин. Старший лейтенант Николай Арсеньевич Бесоев.До Петрограда осталось всего ничего — ночь пути. В Тихвине нам последний раз поменяли паровоз. Царское семейство из вагонов не выходило. Романовы прекрасно понимали, что сейчас их ненавидят все — и правые и левые. Из всего случившегося с ними можно сделать вывод, — политик, исчерпывавший кредит доверия народа, всеми презираем и не любим. Как говорится, от любви до ненависти — один шаг.
В связи с этим можно вспомнить не только несчастного Николая с семейством, но и Горбачева и Ельцина, а так же многих других, масштабом поменьше. Хотя, если сказать честно, больше всего народ ненавидит не царя, а царицу. Но, вопреки широко распространенному мнению так называемых либеральных историков, над дискредитацией монархии и разложением государства работали не революционеры во главе со "зловредным Лениным", а как раз их собратья по духу — интеллигенты-либералы, которые так же слепо верили в некие "общечеловеческие ценности", и так же презирали свою страну и свой народ. Нынешние российские "хомячки" с Болотной быстро нашли бы себе единомышленников среди местной либеральной клоаки, которая, собственно, и породила Февраль семнадцатого.
Что же касается семейства бывшего царя, то в основном с ними проводил время Владимир Константинович Пилкин. Мои же люди в контакт с ними старались вступать как можно меньше. Ведь наше дело какое — встретить в Екатеринбурге и доставить в Гатчину. Ну а о дальнейшем голова будет болеть уже не у нас.
Кое-какое впечатление о них у меня конечно сложилось. Люди как люди, уставшие, задерганные и, можно сказать сильно запуганные. Ничего такого особенного в них не было. Хотя, может, эта обыкновенность и послужила причиной их падения. Правителеми Земли Русской должны быть титаны, вроде Ивана Грозного, Петра Великого или Сталина. Обыкновенных людей, волей случая или чьим-то злым умыслом оказавшихся у руля Государства Российского, Госпожа История не жалует.
Вот так и семья последнего царя из династии Романовых напоминает выброшенную на свалку никому ненужную вещь. Вспоминается состоявшийся недавно откровенный разговор с семейством сразу после стоянки в Вологде, когда нам стало известно о подавлении в Питере мятежа сторонников Троцкого и Свердлова. Об этом нам сообщили по рации.
В этом разговоре, к моему огромному удивлению, первой скрипкой была Александра Федоровна, а отнюдь не бывший император. Быстро баба оклемалась и начала качать права. Пришлось быстренько ставить ее на место, правда, оставаясь при этом в рамках вежливости и дипломатического этикета.
— Мадам, — сказал я ей, после ее неожиданного требования оказывать ей царские почести, — не забывайте, что в данный момент, вы, ваш супруг, и ваши дети — обычные граждане. И теперь вам никто и ничем не обязан. За то, что вы живы, благодарите людей вроде Владимира Константиновича Пилкина, которые, с одной стороны сохранили верность династии, а с другой стороны, поняли, что их таланты еще понадобятся России, и они продолжают ей служить.
Да и сохранение вам жизни — это есть наименьшее зло. По нашему мнению, те, кого в Питере большевики недрогнувшей рукой отправили к праотцам, были заинтересованы в разжигании в России гражданской войны. Так что будет справедливо, если вы поблагодарите их за то, что ваш муж не сделал за двадцать три года вашего правления. А они сделали, не побоялись крови. И избавили нашу страну от ужасов, подобных тем, которые творились во Франции после их Великой Революции. Или вы хотели бы разделить судьбу Марии-Антуанетты?
Александра Федоровна после моих слов тут же потухла, и превратилась в ту, кем она и была в настоящий момент — несчастную пожилую и больную женщину. Николай Александрович во время нашего разговора так и не сказавший ни слова, лишь угрюмо смотрел в окно поезда на проносящиеся мимо сосны и ели, словно понимал свою вину во всем случившимся с ним и его семьей.
Вот так, медленно поспешая, мы и доехали пока до Тихвина. Прислуга царская для нас проблем не составляла, сидела всю дорогу тихо, как мыши под веником. По прибытии на любую станцию, где предполагалась временная стоянка поезда, я непременно выставлял внешний караул, и обязательно с пулеметом. При этом у "печенега" с пристегнутой патронной коробкой снаружи торчал довольно солидный кусок ленты, самим видом которой он мгновенно приводил в чувство даже стадо возбужденных дезертиров, которые пытались, размахивая винтарями, отобрать у нас паровоз и вагоны.
Короткой очереди поверх голов обычно было достаточно, чтобы толпа "вооруженных беженцев" испарялась, словно комок снега на солнцепеке. Кроме того, в башнях стоящих на платформах бронетранспортеров во время стоянок обязательно дежурили наводчики. На всякий пожарный….
По дороге к Екатеринбургу нашими бэтерам пришлось несколько раз показать свои возможности. Слава Богу, что все обошлось без кровопролития, и никого не пришлось убивать. Зато репутацию отморозков, для которых чужая жизнь — копейка, мы заработали прочно и, с нами старались не связываться.
А когда по телеграфу по всем станциям расползлась весть о кровавом подавлении "мятежа гешефтмахеров", все вдруг поняли — что бывает, если нас разозлить по-настоящему. При этом, как обычно бывает в подобных случаях, "очевидцы" увеличивали количество жертв сначала до ста тысяч, а потом, чуть ли не до миллиона. В реальности же в Питере убито было чуть более двух тысяч люмпенов и анархистов, еще несколько десятков руководителей мятежа и сочувствующих им находились в подвалах НКВД, дожидаясь решения своей судьбы.
Репутация, впрочем, великая вещь. Всего одной ночи со стрельбой на поражение хватило, чтобы народ по всей Руси Великой, наконец понял, что — ЭТИ шутить не будут! Люди все правильно поняли и прониклись, так что проблем у нас почти не было.
Вот и бывший император заглянул ко мне на огонек. Его очень занимал вопрос — почему разгром мятежа троцкистов встречен пусть и со сдержанным, но одобрением. А его в подобном же случае обозвали Кровавым, хотя всем понятно было, что 9 января 1905 года оказалось грандиозной провокацией эсеровской боевки.
Ну да, был мне симпатичен этот человек, на первый взгляд чем-то смахивающий на потрепанного жизнь учителя географии. Не он первый и не он последний, кому сломала жизнь щенячья юношеская влюбленность, и последовавшая за ней неудачная женитьба.
Только я собрался разъяснить бывшему императору разницу на пальцах, как за стенкой вагона на соседнем пути послышался нарастающий шум поезда прибывающего на станцию со стороны Питера. Свежий паровоз нам уже подали, так что отправиться мы должны были сразу, как только освободится входная стрелка.
Скрежет тормозов, лязг сцепок, и встречный состав остановился. Судя по поднявшемуся тут же шуму, перемешанному с ядреными русскими матюгами, из него вывалилась толпа дезертиров, голодных, замерзших, и злых, как собаки. По доносящимся с перрона воплям, они явно кого-то били, причем смертным боем. Так же по их возмущенным выкрикам можно было понять, что избиваемые были: во-первых, жидами, а, во-вторых, комиссарами.
