Старуха 4 (СИ) - Номен Квинтус

— Читал, в детстве, мне нравилось. А что?

— У него есть очень показательный роман, называется «Пятьсот миллионов бегумы», и в нем товарищ Верн очень качественно показал французскую национальную идею.

— И какую же? Я что-то не помню…

— Напомню содержание, то есть именно с идеологической точки зрения. Француз — с точки зрения Жюль Верна человек резко положительный — на деньги, полученные из колоний, строит город, в котором счастливо живут французы. Его родственник, немец, и человек, безусловно, абсолютно отрицательный, на свою долю этих денег строит промышленный центр, где начинает производить оружие. Идея романа заключается в том, что французы должны у немцев промышленность отобрать — чтобы сами французы жили лучше, а вот мысли сделать что-то для этого самим, у французов даже не возникают. Книжка написана почти что семьдесят лет назад, но французская идеология не изменилась, и, что самое забавное, не изменилось и место действия: Эльзас и Лотарингия. Ее — книжку — француз и написал, чтобы оправдать морально захват этих территорий, где немцы выстроили мощную сталелитейную промышленность на местной руде — и в тексте это чуть ли не открытым текстом указано.

— Так что, думаешь, не стоит нам этого Жюль Верна издавать для наших детишек?

— Почему не стоит? Стоит, только еще стоит в книжки включить хорошие такие предисловия, в которых нашим детишкам объяснять, что в этих книжках хорошо и что плохо. Причем для этого конкретного романа особо стоит внимание обратить, что вопрос «за чей счет банкет» даже не затрагивается: понятно же, что дикари в колониях обязаны быть счастливы, что им позволяется финансировать счастливую жизнь французов…

— Вот ты такое предисловие и напишешь!

— Напишу, мне не жалко.

— Я проверю! Однако все равно не очень понимаю, как это связано с нынешней войной.

— Французам так и не удалось понять, что немцы куют оружие для того, чтобы защитить свою собственность от агрессоров-французов. И что немцы не забыли, что французы у них по сути дела украли Эльзас и Лотарингию. Франция, их себе забрав, просто взрастили своего экзистенционального врага — причем сделав врагом практически родственника, ведь до войны — не этой, а мировой — треть населения того же Берлина была французами и всех это устраивало. Больше того скажу, во время той войны каждый пятый погибший из числа солдат германской армии был французом по национальности. Там люди не за государство воевали, а за свою землю, на которую напал враг! Вы же, надеюсь, не забыли, что именно Франция первой напала на Германию?

— Я этого и не знал никогда…

— Вот лично я убеждена, что если копнуть, то выяснится, что и в этой, нынешней войне первыми стрелять именно французы начали. А Гитлер — он просто воспользовался удобным предлогом, чтобы вернуть то, что Франция у Германии в ту войну забрала. И французов немцы победят очень быстро… а если на стороне Франции еще и Британия выступит, то вообще нам будет очень хорошо.

— С чего это ты думаешь, что немцы победят, да еще быстро? У Франции армия больше…

— Это вообще ничего не значит. Французы — самоуверенные болваны, индюки надутые. Немцы сколько времени свои войска через Бельгию на рубеж атаки выводили? Дня два, три?

— Почти неделю, наши люди сообщали, что…

— Вот! Наши люди сообщали, французские наверняка тоже все это заметили — а французская армия даже не дернулась. Так что немцы их разобьют очень быстро, и даже если англичане за них заступятся, долго им не продержаться. У немцев очень мощная мотивация к победе, а у французов такой вообще нет.

— С чего бы англичанам за французов заступаться? Конечно, есть какие-то договора, но про них и забыть недолго.

— Англичанам невыгодно, чтобы война быстро закончилась. Им выгодно, чтобы французы воевали долго и максимально ослабили Германию, по возможности разрушив ее промышленность. Первая мировая и началась задолго до четырнадцатого года из-за того, что британцам — именно им, а не французам — на горло наступала бурно развивающаяся Германия, вытесняя англичан с колониальных рынков. И англичане французов постоянно подзуживали, считая, что пусть французы за британский интерес лучше воюют. А то, что упомянутые Эльзас и Лотарингию по результатам той войны передали Франции — это англичан не беспокоило, они знали, что французы ничего серьезного на базе немецкой промышленности сделать не смогут и конкурентами британцам не станут…

— Ну ты и нафантазировала!

— Возможно. Но то, что теперь Германия и Франция против нас не объединятся, меня не может не радовать.

— В войне все равно гибнут простые люди…

— Сейчас гибнут те, кто хочет, чтобы гибли люди уже советские. Авианалет на Баку… попытка налета вам разве ни на что не намекнула? Тогда я намекну: все французы, и в правительстве, и в самой глухой деревушке, считают всех советских людей дикарями, которые должны служить белым господам. И все они очень недовольны тем, что какие-то русские посмели им сопротивляться. Все!

— Можно подумать, что Гитлер со своей фашистской идеологией…

— Не фашистской…

— То есть тебе его идеология…

— У него идеология гораздо хуже, она национал-социалистическая. Хуже потому, что ее социалистическая часть позволяет ему очень быстро развивать промышленность, которая дает мощную материальную поддержку националистической части.

— Вот за что я тебя так нежно люблю, так это за твою способность на ровном месте нагнать мистики и таинственности на что угодно.

— Никакой мистики. Если бы не дремучий национализм, то можно было бы сказать, что Гитлер создал идеальное государство. По крайней мере, оно внешне выглядит как идеальное, хотя и вполне себе капиталистическое государство, причем простой рабочий класс это прекрасно чувствует и Гитлера радостно поддерживает. Но рабочий-то класс не понимает, что все это видимое счастье очень временно и скоро им придется за него платить. В том числе и собственными жизнями.

— Мне в твоих словах очень не понравилось то, что ты назвала фашистскую систему идеальной…

— Выглядящую идеальной, на первый взгляд выглядящую. Но на самом деле она даже в ближайшей перспективе экономически нестабильна, склонна к саморазрушению, и единственный способ ее сохранить на относительно долгий период — это война с внешним врагом. Которого еще нужно таковым назначить — и я очень боялась, что Гитлер врагом назначит СССР. То есть все равно он нас врагами назначит, но теперь — гораздо позднее, мы успеем еще лучше к войне с ним подготовиться…

— Ну… не буду тебя пока арестовывать и в лагеря отправлять, объяснила, мне кажется, вполне… разумно. А я чего зашел-то? Вовсе не для того, чтобы порадовать невзначай, а совсем по другому вопросу. Ты же вроде испанский язык еще знаешь?

— Немного знаю, только давно практики не было. А что?

— Тут Иосиф Виссарионович интересовался… у него сегодня важная встреча с товарищем… который русские-то слова немного понимает, но товарищу Сталину нужно, чтобы в разговоре вообще ни малейших недопониманий не было. Мне Нино говорила, что ты дочку уже грудью не кормишь… переводчиком для Иосифа Виссарионовича сегодня поработать не сможешь? У него переводчики НКИД что-то доверия особого не вызывают.

— После обеда смогу, как Катя из школы вернется. Или… я сейчас у Даши спрошу, сможет ли она за Лизой посмотреть.

— Сможет. Иди, переоденься… официально оденься, международные переговоры все же переводить будешь…

— Кстати, а не пора ли Даше звание очередное присвоить? — внезапно спросила Вера, уже усаживаясь в машину. — Или даже внеочередное.

— Ох уж эта гордыня!

— Какая гордыня? Даша мне столько помогала, и я сами знаете сколько всякого придумать за это время сумела — а это, выходит, и ее заслуга.

— Обычная гордыня: хочешь, чтобы у тебя в домработницах генерал КГБ числился. Да не дергайся, смеюсь я… нервно, а Даша наша уже год майорские погоны носит. Если внеочередное — то как раз генерал и получается. Все, приехали, пошли. То есть ты пошла, тебя проводят, а мне на этой встрече делать нечего…