Анатолий Спесивцев - Вольная Русь
Вопреки опасениям она этому не воспротивилась, а, немного развернувшись, уткнулась мокрым личиком ему между плечом и шеей. Продолжая обнимать её одной рукой, он другой стал неумело гладить женщину по волосам. Рыдать Анна перестала, однако помочь беспамятному супругу вернуть воспоминания о произошедшем не спешила. Только потеснее прижалась, невольно вынудив напрячь мышцы спины и инстинктивно выпятить грудь.
Соприкосновение с жарким бедром, пышной грудью, соблазнительным плечиком окончательно расстроило способность Юхима думать. На короткое время он забыл обо всём — изменении своего семейного состояния, необходимости продолжить похмелье, переполненных мочевом пузыре и кишечнике, провалах в памяти и неясности своего появления в чужой постели. Ему уже захотелось не только наливки, что должно было броситься в глаза собеседнице. Женщины, они такие вещи сразу замечают, даже если вроде бы смотрят в другую сторону.
Но тут — не иначе, как из-за козней врага рода человеческого, он любит будущих святых изводить[9] — в брюхе знаменитого шутника что-то забурчало, и он ощутил настоятельную потребность облегчиться. Где угодно, но немедленно. Чувствуя, что ещё немного и это произойдёт прямо здесь, на шёлковых простынях, герой тоскливо замычал. Интерес к более тесному общению с прекрасной незнакомкой, оказавшейся его собственной женой, также временно пропал, не до того стало.
Анна показала себя не только красивой, но и умной. Мгновенно поняла причину неожиданного изменения настроения мужа и, оторвав от его плеча заплаканное личико, показала пальчиком на ширму. — Ось там!
Героически, как лев, нет, как целый львиный прайд сражавшийся с собственным организмом Юхим вскочил и устремился в указанном направлении. Весьма странной походкой — боялся что-то не донести до цели, уронить по пути.
Пообщавшись с ночным горшком, не слишком долго, но громко, казак вернулся из-за ширмы довольный и смущённый, дав себе твёрдое обещание устроить здесь, в этом доме отхожее место на новомодный манер — с унитазом и проточной водой.
Жена заметила смущение и, понимая, что с помощью двух маленьких стопок из такого запоя не выйти, предложила мужу выпить ещё одну.
Отказываться Юхим не стал. Да и какой казак на его месте это сделал бы? Налил точным движением себе тёмно-красной жидкости и, подняв чарку на уровень глаз, провозгласил, громко и внятно: — За несравненную Анну! — после чего лихо осушил сосуд.
Видимо, не привыкшая к подобным знакам внимания женщина совсем раскраснелась и растерялась, в ответ на тост только головой помотала.
Разухарившийся казак, наполнив сосуд ещё, вдруг сообразив, что пьёт один, поинтересовался: — А не выпье ли прекрасна пани зи мною?
Однако тут его ждал облом. Анна энергично замотала головой и очень решительно отказалась:
— Ни! Простить ради бога, но пить наливку или горилку не буду, зарок дала.
В голосе её при этом будто сталь прозвучала, собеседник это уловил, и настаивать не стал. Молча опрокинул в себя, немного погодя возместил потерю жидкости организмом выпив большую кружку рассола.
* * *Не сразу, по кусочкам, но вспомнил Юхим обстоятельства своего знакомства с Анной.
Поход на Гданьск откладывался из-за сведений о наличии на Висле льдин. Скорее всего это сообщение уже устарело, но само мероприятие планировалось с расчётом, прежде всего, на внезапность и остановка чаек для выжидания улучшения ледовой обстановки могла всё погубить. Хмель приказал ждать полного освобождения реки ото льда, он много ставил на этот удар и рисковать лишний раз не собирался. Поэтому-то трое друзей и позволили себе расслабиться.
Сели за стол в обед и до полного опустошения среди стоявших на нём кварт с горилкой вставать не собирались. Вопреки обычному распорядку таких посиделок, плотно поели кулеша с мясом, конечно же, обильно запивая еду спиртным. Затем, когда хозяйка дома убрала пустые миски и поставила новые, после чего ушла в пристройку, куда временно переселилась её семья, просто сидели за столом, болтая о том и о сём. И, естественно, регулярно смачивали глотки, занюхивая и загрызая покупную горилку небольшими, остро пахнущими и едкими до слёз луковицами.
Хорошо сиделось. Тепло — печка добротно протоплена, тихо — только потрескивает лучина, торчащая из подставки над миской с водой, да хрустят на крепких казацких зубах луковки. Ну, само собой, ещё булькала наливаемая и опрокидываемая в глотки горилка, стукали по столу стопки, звучали в хате голоса общающихся. А что темновато, так пронести стопку мимо рта никто не боялся. Воистину, что ещё казаку надо на отдыхе?
Разговаривали о разном. Об оружии, например. Как старом, веками проверенном — саблях, что за казак без сабли? Так и о новомодных придумках общего друга, Аркадия. Пулях, летящих чуть ли не на версту, крутяках, из которых можно пальнуть несколько раз подряд, ракетах способных сжечь большой корабль или подпалить целый город. Все присутствующие соглашались, что не к добру такое усовершенствование смертоубийственных устройств, однако раз они достались правильным людям, казакам, так оно и не ко злу. Ясное дело, что в добрых руках и оружье служит доброму делу.
Перемыли немного косточки тому же самому Аркадию — тоже характерник, а дома сидит под каблуком у жены как мышь под веником. По аналогии вспомнили и гетмана — грозный воин, а супротив своей бабы со скалкой ему не выстоять. В этом выпивающие сошлись единодушно и также единогласно выразили удовлетворение своим холостым положением и отсутствием над ними власти баб, от которых, как известно, всё зло в мире. Впрочем, все при этом сошлись во мнении, что если уж привела бы нелёгкая судьба к женитьбе их, то уж они-то жён быстро сумели укротить.
Через некоторое время Юхим вдруг почувствовал, что окружающий мир теряет резкость, голоса друзей как бы отдаляются, а голова начинает идти кругом. Такое быстрое опьянение его встревожило, сидели-то совсем ничего, выпили не так уж много… Он поднапрягся, отгоняя вялость, прислушался к голосам товарищей. Те были, как говориться, ни в одном глазу, если в лицо не дыхнёт, то и не догадаешься, что употребил.
«Щось со мной не то в последнее время. И сил стало меньше, хочь не дидуган ще, он Васюринский, старше, а як був бугаюкой, так и зостаеться. И пьянию намного быстриш, ранише я вид такойи малости горилки и шуму бы у голови не почуяв, а сейчас веде, голову так закружило, що…»
— Наливай! — донёсся до него, будто издалека, голос кошевого, он прервал размышления, наполнил стопку, опрокинул её в рот после команды: «Будьмо!» и срочно стал грызть луковицу боковыми зубами (передние повыбивали после его проделок). Плохо пошла, не соколом, а колом.
«Так про що ж я думав? Про щось важлыве… О! Про опьянение я думав. Мене будто хто зачаровав, выпьешь зовсим чуток, считай ничого и брык пид стол. Но друзяки-колдуны говорят, что не зачарованный. Значить що? Значить… значить… святость клята виновата! От як прызначили мене святым, так и пропало мое вминня питы. И як теперь от цией биды збутыся?»
Друзья, Васюринский и Пересериднипро, не замечая отстранённости Срачкороба, продолжали болтовню, перешедшую почему-то с оружия на баб и их неспособность понять настоящего казака, в чём у них расхождений не проявилось. Зато в отношении «правильной» женской фигуры возник спор.
— Главное у бабы сиськи! — горячился Иван, одновременно отводя от себя полусогнутые руки, будто держал две большие тыквы. Пожалуй, даже очень большие. С вилкой в руке (увлёкшись разговором, куренной забыл положить новомодный столовый прибор на стол, хоть немалый шмат сала уже покоился в его брюхе), он, наверное, такую тяжесть и не удержал бы.
— Ни! Головне — це срака! — твёрдо стоял на своём Фёдор, также сопровождая слова жестом — выводя руками окружность не менее метра в диаметре. Глаза раскрасневшегося уже от выпивки казака при этом масляно блеснули.
Юхима всегда животрепещущая для мужчин тема женских прелестей на данный момент не интересовала. Он прилагал титанические усилия, пытаясь сообразить, как ему избавиться от великой беды — быстрого опьянения.
Однако ничего неистощимые на проказы и шутки мозги ему не подсказали. Вместо прямого ответа на чётко заданный вопрос они ему карусель вздумали казать — завертев всё вокруг. Казак ухватился покрепче за стол, пытаясь остановить это безобразие, но проклятое кружение прекращаться не пожелало. Мужественно переждав головокружение, он, наморщив лоб и таращась в неведомую даль, сосредоточил все усилия на решении жизненно важной задачи, ведь если так и дальше будет продолжаться, то сама жизнь потеряет для него смысл. Что это за жизнь, если не можешь посидеть за чаркой с добрыми друзьями? А какой смысл и садиться-то, если, толком не начав гулянку, сползёшь под стол?