Сергей Шхиян - Гиблое место
Наталья безропотно взяла горшок и растерянно огляделась.
— Колодец за баней, — сказал я, предвосхищая ее вопрос. — Я пошел…
Я несколько раз глубоко вдохнул и опять ринулся в избу. Теперь я прошел вглубь, где в самых немыслимых позах лежали тела убиенных. Вблизи стало ясно, что я не ошибся. Люди, трое взрослых и четверо детей, были жесточайшим образом убиты. У крупного мужчины в крестьянском платье горло было перерезано, как говорится, от уха до уха. У старика размозжена голова, а женщину и детей закололи то ли пиками, то ли просто зарезали. Не сдержав тошноту, я выскочил наружу, и меня вырвало.
— Всех убили, — сказал я, когда мне немного полегчало.
У моих товарищей сразу прояснились лица. Насильственная смерть крестьян не грозила им неминуемой гибелью от страшной болезни.
— Я за водой, — ожила Наталья и бросилась на зады усадьбы к колодцу.
Не дожидаясь ее возвращения, я насовал сена в дворовую печурку и принялся добывать огонь. Трут, к счастью, уже высох и после нескольких попыток задымился от искры, выбитой специальной железкой из кремня. Я раздул огонь и запалил бересту, от нее занялось сено, а когда оно разгорелось, подбросил в печурку кольев из плетня.
Кузьма, сжав зубы, неподвижно лежал на своем лежаке в дверях сарая, внимательно наблюдая за моими действиями.
— А на что тебе вода? — спросил он осевшим голосом.
— Рану промыть, — ответил я, ставя на веселый костерок принесенный Морозовой горшок с водой. — Чтобы зараза в тело не попала.
Оставив Наталью наблюдать за печкой, я принялся за раненого. Сначала разрезал кафтан и нательную рубаху, уже пропитанную кровью. Стрела вошла так глубоко в тело, что наконечника видно не было. К тому же все было так залито кровью, что рассмотреть что-либо, кроме грубо струганного древка, было невозможно.
Кузьма мужественно терпел мои прикосновения, но по его побелевшему лицу и сжатым зубам было понятно, как ему больно. Чтобы отвлечь его от боли, я применил свою экстрасенсорику — начал концентрировать биополе над раной. Ладонями чувствовались ответные болевые импульсы, исходящие от раненого места. Я представил, что чувствует человек, в которого воткнута палка с железным наконечником, и меня прошиб пот.
— Зря ты, добрый человек, мучаешься, — сказал осипшим голосом раненый. — Мне уже не поможешь… Жаль, попа нет, придется помирать без покаяния.
— Помереть всегда успеешь. Ты лучше скажи, сейчас болит больше или меньше?
— Вроде немного полегчало. У тебя от рук тепло идет, от боли отвлекает.
— Вот и хорошо, сейчас вскипит вода, промоем рану и что-нибудь придумаем. Мне придется стрелу вытащить, сначала будет больно, а потом сразу станет легче, — успокаивал я Кузьму.
Вода, однако, все не вскипала, несмотря на все усилия Натальи, подсовывающей в костер сено и сухие щепки. Я уже присмотрелся к ране, и она перестала казаться такой ужасной, как на первый взгляд. В конце концов, вытащить стрелу не самое главное, самым сложным будет продезинфицировать рану. У меня для этого под рукой было единственное народное средство, которое я только один раз применил на практике, но в действенности которого сомневался. Пришлось идти на неизбежный риск. Я отрезал от остатков своей нижней рубашки лоскут и зашел за угол дома смочить его собственным стерилизатором.
Кузьме было не до того, откуда я взял для этого воду, и я не стал его посвящать в тайну своих экспериментов. Отерев кровь вокруг раны, я, наконец, рассмотрел, как сидит в теле стрела. Острие было полностью скрыто в груди, снаружи осталось только привязанное тонкой жилой к хвостовику наконечника древко. Я немного покачал стрелу, вытягивая ее наружу. Раненый дернулся и замычал от боли, а орудие убийства даже не пошевелилось. Из раны опять показалась кровь.
— Потерпи, — машинально сказал я, занимаясь остановкой кровотечения.
— Терплю, — ответил Кузьма, скрипя зубами.
— Вода закипает, — оповестила Наталья Георгиевна, подходя к сараю и опасливо косясь на обнаженную грудь Кузьмы.
Я вышел наружу и, зачерпнув в берестяной туесок горячую воду, попросил Наталью слить мне на руки. Условно вымыв руки, я опустил в кипяток нож и лоскуты своей нижней рубахи.
— Ты что, нож варить собрался? — удивленно спросила Морозова, наблюдая за моими странными действиями.
— Грязь с ножа смываю, как в бане, — пояснил я, не вдаваясь в подробности открытия Луи Пастера.
— А тряпки зачем варишь? — не унималась любознательная женщина.
— Тоже грязь с них смываю.
— Так у тебя же рубаха недавно стиранная.
— Нужно, чтобы в рану вообще ничего не попало.
— А что в нее может попасть?
Я не ответил и вынул из горшка слегка прокипяченные нож и материю.
— Пойдем, поможешь, — попросил я боярыню, остужая на воздухе свой хилый медицинский инвентарь.
— Так я ничего не умею, — опасливо сказала Наталья Георгиевна, неохотно следуя за мной.
— А ничего и не нужно уметь, — успокоил я. — Садись Кузьме на грудь.
— Зачем?
— Чтобы он не дергался.
— А зачем ему дергаться?
— Садись, как тебе сказано, — свирепо сказал я, начиная терять терпение.
Наталья Георгиевна не решилась ослушаться и села, как я ей показал, боком на здоровую часть груди. Кузьма также ничего не понял, но ему было не до выяснения мотивов моих распоряжений. Наталья, сидя на груди раненого, загораживала ему обзор и не давала ему возможности видеть, что я с ним делаю.
Устроив себе полевой госпиталь, я приступил к самому тяжелому — операции на живом теле. Как это делать, я, естественно, не знал. Начал я с того, что слегка раздвинул рану, но в залитой кровью дырке разглядеть наконечник стрелы было невозможно. Я вновь удалил кровь и увидел два торчащие в глубине плоти шипа. Стрела, на наше с Кузьмой горе, оказалась с двумя зазубринами по краям и, как рыболовный крючок, надежно сидела в теле.
Я набрался храбрости и попытался надрезать рану. Однако руки мелко дрожали, и глаза заливал пот. Я отерся рукавом и попытался успокоиться. Ножу меня был очень острый, что плохо для последующего заживления хирургического разреза, но при такой операции это было лучше, чем тупой скальпель, рвущий мышцы.
Я закрыл глаза, сосредоточился и, когда мне показалось, что вошел в норму, надрезал рану. Опять сильно пошла кровь, но теперь шипы были на виду.
— Терпи казак, атаманом будешь, — сквозь зубы сказал я раненому и сильным, резким движением выдрал наконечник из тела. Боль, видимо, была такой острой, что Кузьма взвыл и так рванулся, что сбросил с себя Наталью. Я не дал ему вскочить и, что есть силы, прижал к земле.
— Все, все… — бормотал я, стараясь удержать его бьющееся тело.
— Убил! — только и смог сказать он в ответ, и потерял сознание.
Кровь начала хлестать из розовой дыры, и я зажал рану приготовленной прокипяченной тряпкой.
— Вынул? — первым делом спросила Морозова, поднимаясь с земли и отряхивая платье от налипшего сена.
— Вынул, — ответил я, показывая на лежащую на земле стрелу. — Помоги мне, держи здесь!
Наталья Георгиевна перехватила прижатую к ране тряпицу, а я начал готовить материал для перевязки. Потом мы приподняли бесчувственное тело. Морозова поддерживала раненого, а я забинтовал полосами от его нательной рубашки грудь Кузьмы. Теперь пришло время использовать свою экстрасенсорную терапию. Я встал на колени и начал водить руками над раной. Наталья Георгиевна со скрытой тревогой наблюдала за моими шаманскими упражнениями.
Судя по тому, как я быстро утомился, передавая свою энергетику, рана была серьезная и потребовала от меня большой мобилизации сил. Минут через пять у меня закостенели мышцы рук, и в глазах появились черные точки.
— Пусть лежит, не трогай его, — попросил я и повалился рядом с Кузьмой.
— Тебе плохо? — с тревогой спросила Наталья Георгиевна.
— Нет, мне нужно отдохнуть, — ответил я и провалился в забытье.
— Алексей Григорьевич! Откликнись, что с тобой? — послышался над ухом знакомый голос.
Я открыл глаза. Надо мной склонилась Морозова и близко смотрела зелеными глазами. Я не сдержался, обнял ее, притянул к себе и поцеловал в губы.
— Какие глупости, — сказал молодая женщина, отстраняясь. — Чай, мы не одни…
Я отпустил ее, сел и сразу увидел, что Кузьма уже очнулся и удивленно на нас смотрит.
— Оклемался? — задал я риторический вопрос. — Вот и хорошо, значит скоро поправишься.
— Добрый человек, что со мной было?
— Стрелу я из тебя вынимал, — ответил я вставая.
— А стрела-то откуда?
— Ты, что все забыл? — удивился я. — Тебя твой же товарищ ранил, решил, что ты чумой заразился.
— Здесь что, чума?
Было похоже, что у мужика от болевого шока пропала память.
— Нет здесь никакой чумы. Ты зашел в избу, там лежат убитые, ты испугался и закричал: «Чума», а один из твоих товарищей выстрелил в тебя из лука, — попытался я напомнить раненому недавние события. — Вспомнил?
