Вадим Полищук - Боевой расчет «попаданца»
— Я из вас сделаю настоящих бойцов Красной армии! — грозится Филаткин.
Вроде и не дурак, но не смог приспособиться к новым требованиям. На следующий день «бьем чечетку» на плацу. А в парк комбат еще и не заглянул. Проверка техники выполняется дистанционно. Расчеты крутят механизмы, открывают затворы. В стволы комбат заглядывает издалека, как будто боится запачкаться. После проверки мы закрашиваем звездочки на стволе. Дронников на них внимания не обращал, Филаткин решил, что дополнительные регалии нашей пушке не положены. Петрович схлопотал три наряда вне очереди за ободранные кузов и кабину единственного в батарее транспортного средства.
— У меня коробка на ладан дышит, магнето барахлит, фрикционы подгорают, — бурчит Петрович, — а он мне «не покрашено»! А где я краску возьму? Лучше бы запчасти помог достать…
С наряда красноармейца Семяхина снимают в тот же день, другого тракториста в батарее нет. На следующий день Петрович устраивает забастовку. Демонстративно разбирает двигатель и на все вопросы, когда трактор будет на ходу, отвечает:
— Регулировка клапано́в суеты не любит, как сделаю, так и будет готово.
Филаткин злится, но одернуть наглеца не может — трактор с трактористом на батарее в единственном экземпляре. Привыкайте, товарищ старший лейтенант. Это еще не фронт, но уже и не совсем запасной полк. Здесь с людьми надо мягше, а на вопросы смотреть ширше.
Батарея почти укомплектована, во всяком случае, огневые расчеты, расчеты ПУАЗО и дальномера доведены до штатной численности. И даже, как показала последняя стрельба, более или менее подготовлены. Осталось только отделение материального обеспечения и тяга. Тягачи нам обещают перед самой отправкой на фронт, а пока Петрович отдувается за всех, благо позиции батарее менять не надо. С отправкой нас из Горького тоже не спешат, артиллерии в дивизионном районе ПВО отчаянно не хватает, особенно современных 52-К, и мы несем дежурство буквально не выходя с территории полка.
Между тем в городе царит приподнятое настроение, люди собираются у черных тарелок репродукторов и слушают последние сводки Совинформбюро, которые своим неповторимым и сразу узнаваемым голосом читает Левитан. По его интонациям, уже с первых слов понятно, какие это будут новости, хорошие или плохие. В последнее время звучат хорошие: враг разгромлен и отогнан от Москвы, наше наступление продолжается. Слышатся разговоры, что немец окончательно выдохся и вот-вот стремительно покатится на запад, видимо, Наполеона вспомнили. И хотя от столицы до линии фронта меньше сотни километров, уже началась реэвакуация. Надеюсь, что выпуск наших орудий тоже возобновят. Тогда нас, наконец, отправят на фронт, а то капуста в разных видах и пшенный суп, в котором крупинки гоняются за селедочной головой, уже смертельно надоели.
На дворе начало февраля, а мы все еще в запасном полку. Человек ко всему привыкает, вот и я привык к этой жизни. Даже к закидонам Филаткина привык. В январе немцы город почти не беспокоили, только изредка, на большой высоте проходил «юнкерс»-разведчик, а потом опять затишье на несколько дней. Когда появилось больше свободного времени, захотелось осмыслить свое появление здесь и прикинуть планы на будущее.
Вся батарея уже давно спит, и только ко мне сон никак не придет. Я осторожно ворочаюсь с боку на бок под тонким красноармейским одеялом, стараясь не разбудить соседей. Бесполезно, что-то рановато меня начала одолевать бессонница. В конце концов я отбрасываю попытки заснуть и начинаю думать о своей жизни в этом времени.
Итак, что мы имеем в активе? Самое главное, что я до сих пор жив и, в общем, здоров. Более или менее легализовался, во всяком случае, до конца войны меня серьезно проверять уже вряд ли будут. Даже если я попаду в окружение, то, скорее всего, ограничатся запросом в часть, а там подтвердят мою личность. О плене думать не хотелось, лучше сразу сдохнуть, но в жизни все бывает. Что еще? Ну, конечно, род войск, в который я попал. Во-первых, почти по специальности, только пушка другая. Во-вторых, до передней траншеи километр-другой всегда наберется. Но обольщаться этим не стоит, сам убеждался, сколько времени нужно немецким танкам на преодоление этого расстояния.
А что у нас в пассиве? Моя легенда шита белыми нитками, и стоит копнуть поглубже, я моментально оказываюсь в застенках НКВД с клеймом «немецкий шпион». А там из меня начнут выбивать явки, пароли, имена сообщников. А поскольку ничего этого я не знаю, то могут и до смерти забить. Бр-р-р, даже холодом потянуло. Да, лучше сидеть тихо и не высовываться. В самом лучшем случае меня ждет местная психушка, в худшем — стенка и безымянная могила или крематорий. Никто и не вспомнит, как звали.
А между тем год нам всем предстоит веселый. Из всей хронологии точно помню только одну дату — 19 ноября, начало нашего наступления под Сталинградом. Немного. А ведь были еще Воронеж, Харьков, Керчь, вторая ударная, Сычевка… Да много чего было, все и не упомнишь. Может, анонимку написать? Так ведь далеко она не уйдет, а про эти события знаю только то, что они были. И в Интернете не посмотришь. Не поверит никто, а автора могут и найти. Тьфу, тьфу, тьфу. Извини, Петрович, случайно вылетело. Остается влиять на события только на микроуровне. Ну хотя бы батареи, да даже одного орудия. Уж это-то мне по силам. Ну да, ну да, не стоит свои силы переоценивать, прикажет Филаткин, и встанешь поперек пути немецких танков, которым плевать на все твои исторические послезнания. Намотают мои кишки на гусеницы и дальше поедут. Ну вот уж хрен! Трое таких мотальщиков уже отъездились, один точно вместе с экипажем. Только бы под гаубичный или минометный обстрел не попасть, тогда вся надежда на глубокую щель, удачу и магию больших чисел.
Интересно, а это вообще наша история или какой-нибудь параллельный мир? Судя по всему, наша. По крайней мере никаких расхождений или несоответствий я пока не заметил. Правда, и знаю я немного, так, пару-тройку дат, но все пока совпадает. И как мое появление здесь скажется на дальнейшей истории? А мое исчезновение из того времени? Конечно, мои действия здесь с исторической точки зрения исчезающе малы, но все-таки. Вдруг подстрелю кого-то не того? Вопросы, вопросы, а ответов нет. Пока нет, да и вряд ли когда-либо будут.
Бух. От негромкого хлопка задрожали стекла в окнах казармы. И еще раз, бух. И снова дребезг. Да это же бомбы! Только далеко. Опять посты ВНОС налет проспали.
— Тревога!
Я с воплем катапультируюсь на пол и начинаю лихорадочно одеваться. Народ еще не проснулся окончательно и только хлопает глазами, пытаясь понять причину беспокойства. Бах! Уже ближе, и еще раз. Бах! Народ кидается к сложенному обмундированию, в проходах сразу становится тесно.
— Тревога!
Кричит дневальный по батарее, когда все уже давно на ногах. Используя свою фору во времени, первым вылетаю из казармы и по ночному морозу рысью на огневую позицию. В небе яркая полная луна и пронзающие ночь сигнальные ракеты. Кто и кому ими сигналит, абсолютно непонятно. Над заречной частью города поднимается зарево, похоже, горит автозавод. Где-то там затявкали малокалиберные зенитки, и небо расцветилось трассерами снарядов. Забухали батареи СЗА. Часть этих батарей, прикрывающая завод «Красное Сормово» и железнодорожный мост, размещены на баржах в заливаемой весной части города. Меня обгоняют более молодые.
— Орудие к бою! — кричу я.
— Батарея к бою! — доносится из-за спины голос Филаткина.
Ствол орудия приходит в движение, но куда стрелять, абсолютно непонятно. В Брянске мы получали хоть какое-то целеуказание от прожекторно-звуковых станций, здесь их нет. Прибежавший комбат пытается поставить завесу на подходе к ГАЗу с запада. Ночное небо пятнают разрывы наших снарядов. Получается завеса плохо, организовать стрельбу удается не сразу, а когда наш огонь становится более или менее упорядоченным, раздается:
— Прекратить огонь!
Мы выпустили в ночное небо почти сотню снарядов без всякого результата. Немецкий самолет уже давно улетел. Еще около часа мы находимся на позиции, но повторного налета не последовало. Наконец нам командуют «отбой воздушной тревоги», и мы идем в казарму досыпать.
— От бисови души. Поспати спокийно не дали.
По-украински ругается кто-то из первого взвода, выражая общее настроение. До подъема остается не более четырех часов, когда мы добираемся до наших разворошенных внезапной тревогой постелей. На этот раз я засыпаю быстро, стрельба из пушки на ночном морозе, оказывается, отличное средство от бессонницы. И от всяких лезущих в голову мыслей о прошлом. Или о будущем? Что-то совсем я запутался.
Розовое февральское солнце разогнало ночную темноту над городом. В морозный воздух над заречной частью почти вертикально поднимается большой столб черного дыма. Понизу клубится белый пар от тушения пожаров. По городу ходят слухи о сотнях сигнальщиков, указывающих цели немецким самолетам. В данном случае самолет был один, и эффект от бомбардировки далеко не стратегический, а скорее психологический. Для нас этот налет ознаменовался внеплановой чисткой орудийных стволов. С наступлением темноты на город наползло тревожное ожидание, повторится налет или нет. Повторился. Только на этот раз сигнал воздушной тревоги прозвучал еще до того, как упали первые бомбы. А в остальном… Мы все также пытаемся вести заградительный огонь, так же полосуют темноту сотни сигнальных ракет, а результат опять нулевой. Ночное небо большое, и одиночный самолет прячется в нем без труда.
