Марик Лернер - Врата учености
— Фредерик Август слаб, — упоенно принялся делиться личным опытом Густав Бирон.
Это в смысле — сын прежнего короля и курфюрст Саксонии.
— Он в подметки не годится Станиславу Лещинскому, — сказано на некоем странном суржике немецко-польского. Здешние давно притерпелись к речам начальства. Вот я в первую секунду и не сообразил. Еще и акцент мешает.
— Так тот уже старый!
— Пятьдесят шесть лет — не так уж и много.
— Может еще лет двадцать запросто протянуть.
— У Лещинского последний шанс вернуть себе корону, опираясь на поддержку своего могущественного зятя, — оживленно обменивались репликами офицеры.
Думаю, дело не в жарких родственных чувствах. Здесь скорее присутствуют веские государственные, и точнее, имперские интересы. Влияние в Польше требуется на будущее. Вмешавшись в спор трех великих держав и посадив своего человека на трон, Париж получит возможность и в дальнейшем вмешиваться в далекие от него дела, получив немалое влияние.
— Россия не допустит возвращения на трон своего врага!
Возглас поддержали пламенными выкриками:
— Война будет!
Еще бы. Тут и гадалка не нужна. Совсем недавно, в декабре 1732-го, подписан между Россией, Австрией и Пруссией договор, по которому договаривающиеся стороны обязались сохранять внутреннее устройство Речи Посполитой и не допускать на польский престол лица, выдвигаемого Францией. Правда, австрияки договора до сих пор не утвердили, зато для Петербурга вопрос окончательно решен.
— Тут и деньги шляхте не помогут!
— Поход скоро!
Ну вот, радости полные штаны. Глядишь, в сражении кого убьют и более высокая должность станет вакантной. А прочие соображения — в принципе мелочь. Для того офицеры и живут, чтобы храбрость на полях кровавых демонстрировать. Кого не пошлют, а хоть один гвардейский батальон из полка непременно в столице останется, добровольцем станет проситься. Слава и награды товарищей не дадут спать спокойно.
— Ты здесь по надобности? — спрашивает Густав, когда страсти слегка поутихли и толпа рассосалась, открыв меня пред его ясные очи. — Чего хочешь?
Про грубость Густава Бирона я наслышан и ничуть не удивлен. Это у них семейное.
— Предписание, — вручая бумагу из канцелярии Миниха, без особого счастья доложил. Как раз Густава видеть при предъявлении и не хотелось. Несвоевременно прибыл.
— «Выдать по требованию сему господину Ломоносову пушки в количестве двух, с лошадьми, амуницией, зарядными ящиками, обслугой и офицером»? — вчитавшись в немецкий текст, изумился. У него глаза полезли на лоб от подобного приказа.
Я специально попросил указать все подряд. Иначе недолго дождаться, что предложат самостоятельно катить ручками до потребного места и людей не дадут с порохом. А при стрельбе лучше иметь профессионалов. Мы с Геной и сами справимся, но то чужое ремесло. Каждый должен знать свое место и маневр.
С его точки зрения, безусловно, смотрится дико. Нормальное дело — заявился сомнительный человек и хочет для личных надобностей использовать полковую артиллерию. А для каких — не прописано. И бумага с самого верху, послать крайне далеко в пешее путешествие на три буквы нельзя.
Он ощутимо ворочал мозгами, размышляя на бессмертную тему, как бы и рыбку съесть, и в общем выполнить, и притом не дать ничего. Чисто из вредности и чтобы казенное имущество под рукой находилось, а не в неизвестном медвежьем углу. Особенно в преддверии горячих событий. Скоро двинутся полки, и артиллерия совсем не лишняя. А срок, на который одалживаю, в бумаге не прописан. И кто крайним окажется? Командир!
— А! — внезапно его осенило. — Это тот спор? Действительно нечто занятное выдумал?
Я заметил, как насторожились ближайшие офицеры.
— А что?
— Испытать нужно, — отвечаю по возможности нейтрально.
— А посмотреть на проверку? — спросил хищно, очень напоминая выражением лица старшего брата.
— Если выйдет, для всех демонстрацию устрою. А так… Неделя-две, не больше, — заявил я уверенно.
Если кто ставки делал, пусть радуются. В результате я уверен. Доводка, конечно, потребуется, за тем и на полигон в окрестностях отправимся.
На этот раз Густав долго не думал. Почти сразу принялся раздавать указания. Может, я чересчур предвзято к нему отнесся и правы офицеры, уверяющие: храбр, честен, снисходителен к мелким промашкам. А что образования особого нет и ведет себя иной раз хамски — так он таков не один в армии. Каждый второй ничуть не лучше. Тут еще столица и развлечения, а где-то в Воронеже и вовсе примешься с тоски через пару лет выть на луну и пить горькую. И то не самый худой гарнизон.
— Гена, а что ты думаешь про Польшу? — спрашиваю у своего верного телохранителя, прекрасно проведшего время в компании солдат снаружи. Его здесь уже знают не хуже меня или Лизы. И угостит при случае, причем спиртным из моих запасов, и байки травит про чужедальние края занимательные.
— А ничего не думаю: где Польша — а где я, — ответил он очень логично.
— Но ты же казак, должен ляхов ненавидеть…
— Никому я ничего не должен. Еще скажи — с басурманами за веру биться. Я сам слегка мусульманин. Был, — добавил, подумав. — Настоящий казак птица вольная. Допрежь на Дону и Яике и жениться запрещалось, дабы не привязывались к семье. Девку татарскую поймаешь, попользуешься, а как снег сошел — в реку ее.
— Вот так прямо. И за борт ее бросает в надлежащую волну…
— Чего?
Мы залезли в карету и поехали. Настроение бодрое, почему не развлечься. Исполнил почти целиком про Стеньку Разина. На этот раз без шуток, правильно: «в набежавшую волну». Все равно юмор с первого раза не дошел. Объяснять анекдот смысла нет. Кто не понял, тому глупо разжевывать.
А «почти» потому, что после бросания в волну еще нечто присутствовало. Или припев, или куплет. Наверное, с таким же успехом мог потерять и в середине. Я ее специально на манер Пушкина не разучивал. Так, привязалась. Почему-то по пьяному делу у бабушки во дворе обожали исполнять. Еще про камыш, который гнулся.
Она хоть и проживала в папашином особняке, однако прописку сохранила, и как бы та квартира мне в наследство не осталась. Случалось, заезжали проведать сохранность.
— Слышал я эту байку, — сказал Гена, — в народе ходит, как и про клады его заговоренные. — И хитро посмотрел.
Я переспрашивать не стал. Знаю я эти древние страшилки. Типа пока столько не замочишь, сколько прятавший, золото не откроется. Какие там сокровища, когда за сотни лет ничего толкового не обнаружили. Парень был простой: награбил, выпил, роздал — и на плаху. Кстати, его в Москве под следствием пытали. Будь чего — выдал бы. Ох, не верю я в закрытые рты при умелом палаче. Молчат, когда срок оттянуть надо. Дать спастись кому. А чисто запираться, проиграв, в чем смысл? На волю не выйдешь. Было бы что — отдал бы под раскаленным железом.
— А песню нет, — добавил после паузы разочарованно. — Не народная. Опять, что ль, выдумал? Ты того… не кажи другим. Опасно.
— Чего?
— Ну это… анафеме его предали, а здесь вроде как похвала звучит. Церковь поминает, а ты стихи творишь. Крикнет кто «слово и дело» — не отбрешешься.
— Пожалуй, ты прав, — согласился я после легкого обалдения от глубоко смотрящего вглубь Гены. Никак от него столь правильного анализа ситуации не ожидал. Одно слово — местный. А я опять носом в грязь. Договорюсь однажды без оглядки — донесут. — Не стану другим.
— А мне понравилось.
— Ну спасибо! — Еще немного — и попросит слова списать.
Хотя чего это я. Гена читать не умеет. Ни на одном известном ему языке. И учиться не желает. Ему без надобности, стар уже. Как с бабами — заставлять посредством битья по кошельку не выйдет. Он у меня без жалованья живет. То есть когда чего нужно, запросто попросит, а в целом что дам, то и ладно. Я типа брательник, и ничего зазорного не имеется за мой счет жить всласть. А когда понадобится, он за меня горой и всей душой.
Ну, как-то так. Совсем другая психология. Не удивлюсь, коли однажды все надоест, встанет и, ни слова не говоря, уйдет опять в неизвестность. Потому и стараюсь отправлять с поручениями куда подальше, когда нужно съездить в Москву, например. Самому неудобно, а ему хорошо — отвлечется и развеется от сидения.
— Ты давай, вертайся к бабам. Делись сказками.
— Зря смеешься. И посейчас казачки в церквях ставят свечки в память о бабке Гугнихе. Первый атаман — ее муж, воспротивившийся бессмысленному смертоубийству. Люди такого зря делать не станут. Сохранилось от прежнего.
А может, и правда, лениво подумал. Жили те казаки на краю обжитых территорий, без власти и законов. Существовали набегами, постоянного дома не имели, чтобы выследить труднее. Со всех сторон враги, и у каждого обида. Где скот угнали, кого обчистили или убили. Украдут при удачном налете бабу, попользуются, а оставлять одну, пока вновь грабить отправился, боязно. Сбежит к родичам и лежку секретную выдаст.
