Андрей Дай - Поводырь
Генералу Густаву Васильевичу написал три строки: "Отлично. Сберкасса вполне подойдет. Я вас тоже люблю и уважаю, отец". Гера фыркнул, но возражать не стал.
Борткевич с Хныкиным заявились с утра пораньше. Пил кофе и слушал их жалобы на окружного судью. За стол звать не стал. На фиг они мне нужны, настроение только портить. Пообещал разобраться с каждым и наказать кого попало. Сладкая парочка благодарила до слюней и, радостная, ускакала в предвкушении. Почему-то ни одному, ни второму в голову не пришло, что "прилететь" может и им.
"Стяжатель и скрытый якобинец" Мясников явился как немецкий поезд – точно по расписанию. И принес с собой пухлую папку с подборкой выписок из законов Российской Империи, согласно которым он имеет право заниматься производством в Каинске. Поинтересовался у него, в каком именно месте упоминается именно Каинск? С юмором у сально-свечного короля оказалось не очень, и минут пять был вынужден слушать цитаты из следующей пачки. Гера плакал от хохота, а я попросил Артемку принести еще кофе. Законы под оладушки шли лучше, чем без них.
Когда надоело и напиток в кофейнике кончился, спросил:
— В вашей папке, Дмитрий Федорович, случайно не найдется прошения на строительство тех фабрик, что уже имеете?
Вы когда-нибудь видели растерявшийся компьютер? Я раньше тоже. Теперь знаю, как он мог бы выглядеть. Особенно когда добил:
— Что ж так? Пришли к губернатору, а тому и подписать нечего! Сегодня же! Слышите? Сегодня же прислать мне документы! И потрудитесь присовокупить к ним прошения на обустройство суконной мануфактуры и валяльной фабрики. Поставки шерсти от инородцев организовать сможете?
— Не смел и надеяться, ваше превосходительство, — пролепетал скрытый якобинец и открыто затюканный тупоголовыми туземными князьками Мясников.
— Плохо, господин купец! Плохо! Отправляйтесь оформлять бумаги. И впредь потрудитесь приходить лучше подготовленным!
В общем, вторник начался гораздо лучше понедельника.
И представляете! Тело само вспомнило, как держаться в седле. Стоило отвлечься – оно, мной нежно любимое, крепко усаживалось и уверенно поводья держало. А как только глупым мозгом пытался понять – что происходит, тут же съезжал набок, и коняга надо мной ржал. Так что удовольствие оба получили – и я, и лошадь.
На конную прогулку, конечно же, сотник вытащил. Третий десяток его казаков встречать. Пришлось соответствовать.
Хорошо, Варежка вовремя пришел. Опоздай минут на пяток – и могло некрасиво получиться. Сидел бы ждал, пока я по окрестностям на резвом хохотуне разъезжаю. А так и поговорили по дороге. В общем-то, ни о чем. "За жизнь", как говаривали в мое время. Мне было важно понять, что он за человек и можно ли ему доверять. Я ж его на место главного добытчика чужих и хранителя своих тайн прочил. Как такому не доверять. Либо так, либо ну его на фиг. Пусть бы и дальше в своей Барабинской степи обглоданные волками трупы по дорогам собирал.
Парень не разочаровал. Умный, наблюдательный. Язык за зубами умеет держать. Я ему свою сказку рассказал – о том, как молодой и ничего не умеющий поручик с Кавказа домой вернулся… Слушал внимательно. Иногда бросал на меня взгляды. Но молчал. Лишь кивнул, когда я поделился планами – навестить окружного судью по месту его основной работы. Договорились встретиться на следующий день. Пообещал рассказать ему о возможном грядущем.
Куперштох пришел все же немного раньше назначенного времени. Так чтобы мало ли что. Правый карман его… ну не знаю, как эта одежда называется… вроде длиннополого сюртука… заметно оттопыривался. Рентгена у меня нет, но я и так знал, что там. Конечно, деньги! Зачем бы еще честный иудей понадобился гражданскому губернатору?
Приятно было его разочаровать. Впрочем, он в долгу не остался. Просто убил меня наповал, открыв страшную тайну – зачем подавал прошение на открытие винокурни, если знал: обязательно откажут. Думаете – на авось? А вдруг гои все-таки разрешат и нескладный, угловатый такой весь, еврей сможет поправить свое финансовое положение? А вот и нет.
Оказывается, в Каинск постоянно, пусть и не по доброй воле, приезжали на жительство иудеи из европейской России. Естественно, мошна у них не занимала много места. Местная община, конечно, помогала единоверцам, пока не был открыт исключительно тонкий способ образования первоначального капитала. На вновь прибывшего покупалось разрешение винной торговли. Небольшая рюмочная у тракта за год легко зарабатывала хозяину на открытие "красивой" торговли или ремесленной мастерской. Забегаловка передавалась следующему страждущему, и цикл повторялся.
Так вот именно тут и пряталась основная проблема. Сибирские виноторговцы вовсе не стремились продавать евреям водку. Ибо все годами наработанные схемы и каналы оптовой торговли разбивались о безусловный торговый талант этого гонимого племени. Там, где русские продавали сто ведер хлебного вина по рублю оптом, какой-нибудь Изя выторговывал то же количество в розницу по три.
Последнее же время, когда успехи русского воинства в продвижении границы все дальше на юг открыли новые рынки сбыта, каинским евреям и вовсе хоть плачь. Нет для них жизненно необходимой жидкости, и все тут. Вот и собрали гигантскую по местным меркам взятку – аж десять тысяч серебром. Уговорили Мойшу Цехевского стать Алехиным и подали прошение. Борткевич деньги взял, но положительного решения все еще не было. Чиновник отговаривался тем, что будто бы отправил бумаги в Томск. Это я знал, что окружной начальник их попросту кинул, а деньги присвоил. Они же продолжали ждать…
— Господи милостивый, зачем же так сложно-то? — возопил я. — Что ж вы, богоизбранное племя, все в лоб, как турок какой, кидаетесь! Наш государь император, в бесконечной мудрости своей, запретил иудейскому народу производить спиртное. Но ведь владеть и производить – это разные вещи!
Лейбо Яковлевич меня не понял. Закатил свои большие, влажные, грустные – словно со святых ликов – глаза и принялся спорить. Пришлось объяснять, что закон не препятствуют евреям владеть долями в любом производстве. Потому что доля – это имущество, а империя чтит право своих подданных владеть имуществом. Производить ведь и другие могут… Вон, те же Ерофеевы, например. И продавать водку вкладчикам в совместное предприятие точно не откажут. Получится, что и волки сыты, и овцы съедены.
Но в оплату за дельный совет и даже, если нужно, за посредничество в этой сделке потребовал от еврейской общины содействия. Не денег. На фиг мне их деньги не нужны. Связи! Они ведь со всей Россией в сношениях, да и в Европе о них не забывают. Этот вот самый Куперштох, судя по хныкинской справке, аж в Лейпциг на ярмарку меха отправляет. Подозрение есть, что белка там соболя изображает. Да только мне-то что с этого? Желают европейские господа сибирских мехов – получите.
Люди! Специалисты! В разных областях. Механики, судостроители, агрономы, железнодорожники. Причем только те, кто в Сибирь навсегда, на постоянное место жительства переехать согласен. Мне даже "с доставкой на дом" не надо. Сам могу. А вот найти, договориться – тут помощь ох, как нужна. Нет у меня сети агентов по всему миру. А у этого мосластого Куперштоха – есть.
— Я не еврей, — заявил я, отправляя Лейбо Яковлевича на совет к лучшим представителям немаленькой иудейской общины. — Я русский немец и евреем никогда не стану. А вот врагом или другом евреям на моей земле могу стать. Передайте, любезный, это своим… единоверцам. Мы можем враждовать или быть полезными друг другу. Именно об этом сейчас идет речь…
Скромно одетый богатей покосился на валяющийся без дела на столе пистоль – наверняка уже наслышан о моих подвигах – и заторопился. Думаю, никогда еще, ни один "новоиерусалимский" иври не приносил в кеhила такой многообещающей вести.
Минут десять после того, как за Куперштохом закрылась дверь, выдумывал способ казни для Борткевича. Фантазия разыгралась не на шутку. Гера орал "хватит, хватит" и бился в истерике от хохота. Я вообще заметил – чувство юмора у нас с ним нивелируется. Он теперь легко понимает мои шутки, я – его. И подсказывать он стал до того, как спрошу. Иногда кажется – сам знал, сам помнил, — настолько естественным стал чужой шепот в голове.
Причем ему, похоже, к моей памяти доступ открылся. Копается там, роется. Порой за объяснениями обращается. Как-то он спросил – я ответил. Про уран и атомную бомбу. Он часа три молчал. Пока не заявил, что ему жаль этот мир в будущем. Жить с занесенным над головой мечом… Рожать детей и знать, что все висит на волоске… Вялотекущий кошмар! Потом еще добавил, будто теперь понимает, почему ему иногда кажется, что у меня мозги набекрень…
В конце концов наш с Герой военно-полевой суд постановил: окружного начальника обобрать и сдать судье. Если, конечно, с Нестеровским получится договориться. Я же не хочу оставлять за собой пепел и тлен. А если ничьей стороны в этом затянувшемся противостоянии не выбрать, тут начнется такое! Атомной бомбы на Каинск тратить не понадобится.
