Дмитрий Полковников - Опытный кролик
Казалось, еще немного, и раздастся лязг ржавого металла. Любой приятель Сары Коннор предложил бы терминатору… Тьфу, Максиму отпуск или полную перезарядку батарей.
Напротив Панова стояли не ангелы. Скорее, до неприличия херувимы. Причем, первый слог, характеризующего их слова надо произнести четко и громко, а остальные, едва слышно и скомкано.
В строю шепталась публика, готовая, хоть сейчас, голосовать сердцем за недлинные самоволки, перебранку с командирами и неуемное потребление пива. Но Панова радовал факт, что в связи с введением нового Устава, «профессиональны» по водке или дракам с командиром из армии исчезали или, хотя бы, затаились.
В прошлом году, через некоторое время после Дня взятия Бастилии, вступило в силу положение о дисциплинарном батальоне Красной Армии [105]. Дисбат, упраздненный в 34-м году, вернули вновь и оперативно созданные части немедленно приняли в себя двенадцать тысяч бойцов.
Те очень любили службу, желая задержатся в армии на срок от шести месяцев до двух лет. Время пребывания в дисбате за срок службы не считали, а подневольный труд по двенадцать-четырнадцать часов в день вместе с боевой учебой являлся главным методом исправления «добровольцев».
Ненашев Иволгина не обманул, во время финской войны в армии просто «расцвел букет» из воинских преступлений [106].
Однако, Панов знал, что если попытаться полностью остановить все раздолбайство, то можно остаться вообще без армии. Вот и стараются везде, где есть казармы, держать процент нарушений и «ЧП» на около процентном уровне, «отстреливая» особо «активных» товарищей в дисбат, и прогоняя мелочь через внеочередные наряды, гауптвахту или введя финансовые санкции.
Столкнулся капитан и с другой армейской традицией, спокойно выслушав шепоток Суворова.
Естественно, в его батальон постарались сплавить самых «лучших» и наиболее «подкованных» бойцов. В итоге Максим ожидаемо получил людей, из которых служба персонала сегодня обычно формирует команду на разовый «распил-проект».
Какие матерые богатыри! В сумме на двадцать восемь человек набралась пара сотен трудодней, засчитанных гарнизонной гауптвахтой.
Максим тяжело прошел вдоль шеренги перешептывающихся бойцов и начал:
— Что, славяне, проквакались? А теперь — марш в тину! Задача поставлена товарищем Сталиным и вы все отныне подчиняетесь мне лично! — голосом удава, предваряющего «танец голода», начал Ненашев.
Послышался глухой говорок. Для бойцов заявление означало, что «любить» комбат их будет лично. По сути: пятнадцать суток ареста вместо пяти и, одно легкое шевеление пальца Максима, означает направление любого их них сразу в жуткий дисбат.
Увы, далее из-за цензурных соображений можно привести лишь краткий пересказ последующей речи. Впрочем, настырный читатель может направить запрос и попытаться получить полный вариант текста Панова, засекреченный трижды — на следующий день, немцами (как особо почетный трофей) и после войны. Бумага с тремя штампами ждет вдумчивого историка в архиве Управления НКГБ по городу Бресту.
Пусть все готовят дырки для гвоздей. Но массовых расстрелов не будет. Соображает Максим туго, видит, как носорог, но не это его проблема. Пока он думает, какой состав эликсира бодрости начнет глотать виновный боец, вешать друг друга личный состав примется сам, оставаясь без сна, «кина» и увольнений.
Ни каких коллективных расстрелов, все выходные уже учтены в плане.
Вязь слов, странная для уха иностранца и понятая, как статья Ленина о вечно текущем моменте, вызывала в массах глухое бурчание.
Эй! Кто там вякает, под эшафотом? Гауптвахта есть пережиток, неуклонно умирающий под упорным натиском неуклонно растущего культурного уровня красного бойца. Прохлаждаться там, работая «на дядю», он никому не даст. Взамен пережитка — свободный труд свободных людей во благо батальона, на страже которого штык часового. А для особо одаренных — соревнования по чистке сортиров, где, набравший меньше всего килограмм, получит главный приз — путевку в дисбат.
Ненашев процитировав по памяти статью шесть и семь Дисциплинарного устава, выразительно пощелкал пальцами по кобуре.
Права его, действительно, драконовские. Начиная от обоснованного мордобоя, до применения оружия. По любому поводу и без последствий, стоит лишь бойцу проявить неповиновение, начать возражать или, не дай бог, не выполнить его любой приказ [107]. Любая мораль ограничена лишь его совестью.
Так что, последующие слова, что Максим — гуманист и руками никого бить не будет, но отправит домой в двух мешках, имели под собой солидное обоснование.
«Применяй силу оружия, иначе сам будешь отвечать», «Видишь, что койка не заправлена, дай красноармейцу в зубы». Перед войной ряд командиров и так «правильно» понимал лозунг текущего момента [108]. Мол, теперь не грех заняться и рукоприкладством.
Но дурацкое, бездумное завинчивание гаек неизменно ведет к срыву резьбы. Кулак офицера, бьющий в морду бойца, как воспитательное средство, использовался и будет использоваться всегда, но лишь крайнем случае и по делу, когда это соответствует обстановке.
Применяя его в быту следует помнить, что некоторые пули на войне имеют крайне странную и запутанную траекторию.
Кровожадный процесс запугивания закончился, речь плавно перешла на следующий шаг универсального флотского алгоритма — запутыванию мыслей [109]. Тем более, что Суворов отобрал хлопцев, имеющих личный интерес в городе.
Голосом сытого удава Ненашев продолжил.
Комбат беспощаден, но имеет обостренное чувство справедливости. Не порезались бы, ребята. Помните, лагерь в шести километрах от города — не более, чем полтора часа ходу. А еще, рядом станция и скоро поедет отсюда порожний грузовик.
Если хотят увольнений, для батальона надо делать добрые дела. Такие люди будут безмерно поощряться, хоть каждый день. Стране нужны здоровые дети, значит, пора помогать делать будущих героев. Остальные, в очередь и вкалывать, вкалывать, вкалывать, пока не наступит общее счастье, благодать и…
Панов осекся, чуть не добавив «коммунизм». В его былой Империи, в застойную эпоху это слово в разговорах все чаще означало что-то далекое, несбыточное и часто встречалось в анекдотах. Он, как и конец света мог наступить и в одной, отдельно взятой стране.
Как показалось старшему лейтенанту Суворову, комбат, выдохся. Нет, это Саша теперь тоскливо думал, что бабы, как в тринадцатом, сравнительном году рожать не хотели [110]. Еще он вспомнил, как на старой черно-белой фотографии громить японцев в августе сорок пятого года шел отряд, наполовину состоящий из пацанов, хорошо, что под командой опытных старшин и сержантов. Усатые, бывалые мужики и с орденами на груди.
Иволгин, впечатленный предыдущим разговором, фиксировал реакцию.
Услышав почтительный шепоток в строю, Максим мысленно раскланялся перед благодарной публикой. Все происходило в лучших армейских традициях, заведенных еще в греческих когортах и римских легионах. Суть подхода веками не менялась.
И не зря Панов так старательно выучил большой морской и большой петровский загиб [111]. Правильно вплетаемая в речь идиоматическая лексика все же снимает напряжение и бесценна в критические моменты боя. Обычно, после слов «долбани по этому хрена», наводчик интуитивно клал снаряд рядом с самой опасной целью.
Грубая мужская правда и хозяйственные работы никто не отменял.
Ага, народ потихоньку расслабился. Спектакль особо их не напугал, но они чтили традицию, заодно оценивая Ненашева теперь как личность.
— Тихо, бойцы лазарета, — толстый кусок палки, который Максим крутил в руках, старясь скрыть волнение, неожиданно сломался. Он сердито повертел обломки в руках и отбросил в сторону. Но почему теперь нет лукавых взглядов и наступила тишина?
Ладно, будем считать финальный треск, концом первого акта. Вот он, первый достигнутый эффект от нового устава.
А теперь — следующая часть «марлезонского балета». Кнуты, вместо вас на сцене пряники! Первое увольнение Ненашев готов назначить прямо сегодня, в шесть вечера. Он знает, у каждого есть в Бресте найдутся дела: танцы, девушки или даже жены.
Одна проблема, как оформить увольнительные. Почерк у комбата ужасный и печатать ему документы не на чем. Глаза Панова немедленно сделались очень добрые. Наивность взгляда усилили ресницы, ходящие вверх и вниз с определенной частотой. Лишь дурак не поймет, чего хочет капитан.
Окончив монолог многообещающей и знаковой фразой из далекого будущего — «я еще вернусь», Максим распустил строй.
Старший лейтенант Суворов несколько опешил. Что-то было такое в речи командира… не наше, но очень знакомое. Пусть не стал взывать к сознательности и цитировать наркома, зато как поднял личный интерес. И ему бы научится вызывать энтузиазм.
