Картограф (СИ) - Москаленко Юрий "Мюн"

– Давно я так лежу? – спросил я у всех сразу.

Они опять переглянулись, наверное, снова решали, кто будут отвечать. Снова выпало поручику:

– Не шибко. Можно сказать, только принесли. Рушник тебе на голову повязали, ты почти тут же в себя и пришёл.

И это тоже походило на правду: полотенце на голове совсем ещё мокрое. Я его снял сложил покомпактнее и снова приложил к затылку.

Тонкое оно какое-то. Вот словно и не полотенце, а просто холстина какая-то. Хотя, здесь ведь не то что махровых полотенец, здесь и обычных армейских вафельных нет. Да и откуда бы им взяться тут, посреди двадцать пятого века от сотворения Рима?

Шишка, наверное, вырастет знатная. Ну а, чего вы хотели? Цеп – это вам не нунчаки! Как совсем недавно выяснилось, цеп — это и мне не нунчаки. Цеп, он поздоровее будет.

Ну, ладно, шишка шишкой, а игры в территориальную самооборону надо все-таки возобновить. Для достоверности. Ну и, чтоб никто не расслаблялся.

Так! А если все начальники здесь, то кто тогда войсками рулит?

– Господа хорошие, – слова эхом отозвались в голове. – Раз уж выяснилось, что я жив и сегодня ещё не умру, то давайте-ка вернёмся к нашему основному занятию, – в носу защипало, и я чихнул. – Какой ужас! – кажется я это в слух сказал. Да и неудивительно: такая резкая боль в затылке.

– Андрей! Ты чего? Болит? – всполошился поручик. – Ты эта… ежели голова болит, ты тогда полежи ещё. Мы и сами… если что…

Голос его как-то стих, а потом и вовсе сошёл на нет.

Ага! Сами они! Вот особенно «если что», то тут как раз только на них одних и полагаться можно. В смысле, с ними уже всё понятно: ни чё не смогут. Хотя, может, они сейчас про меня точно также думают. В конце концов, если я на глазах у такой большой толпы народа так опарафинился, то авторитет мой просто обязан был понести серьёзный урон. Надо идти восстанавливать. Доказать господам офицерам, да и гопоте этой сельскохозяйственной, что я всё-таки пластун из спецназа, а не навоз на лопате.

– Эта… – начал я, всё ещё кривясь от затылочной боли. – Господин поручик, насколько я помню, именно Вы у нас сейчас являетесь тут начальником гарнизона. Я ведь ничего не путаю? Вы ведь здесь у нас самый старший по званию офицер?

Елизарыч посерьёзнел и выпрямился:

– Совершенно верно. Здесь и теперь самый старший офицерский чин у меня. К чему Вы это всё, господин прапорщик?

– А раз так, то не смогли бы Вы, господин поручик, на правах начальника гарнизона и самого старшего офицера приказать подпоручику Ракову вернуться к порученной ему организации огневой точки? А то, не ровён час… Ну, Вы знаете, как там дальше…

Оба офицера в недоумении переглянулись. Потом Старинов сказал Ракову:

– Лёша, ты, правда, иди, наверное. Бесчинства закончились, Андрей, как видишь, в себя пришёл… Иди, продолжай там, а то, действительно, не ровён час… а мы все тут.

На лице подпоручика явственно читалась нешуточная внутренняя борьба досады со здравым смыслом. Здравый смысл одолел сомнения в правильности слов командира, и Алёшенька Николаевич, резко выпрямившись, коротко кивнул, развернулся на каблуках и молча вышел.

Данилыч, по ходу, давно служит, поскольку махом сообразил, что сейчас и его припашут. Поэтому заранее встал по стойке «смирно» и в таком положении принялся ожидать приказаний начальства.

Приказания? А какие могут быть приказания для Данилыча в сложившейся ситуации?

– Я так понимаю, с ополчением из местных крестьян у нас ничего теперь уже не получится? – спросил я, ни к кому конкретно не обращаясь, но при этом как бы и у всех сразу.

В наступившей тишине я поочерёдно заглянул в глаза и старосте, и сержанту, и поручику. После пары минут молчания председатель сельсовета произнёс:

– Отчего ж? Мужики, каким не сильно досталось-то седни, они такту не прочь ишшо малясь подучиться ухваткам… токма ежели барин, значится, самолично им покажет, как надыть цепом-те махать. Уж больно ловко у Вас, Ваше благородие, вертеть йим получатся! Да и сами Вы, такой вёрткий, что и не пересказать! – староста помял шапку в руках поклонился, правда, не в пояс, и смиренно проговорил: – Не откажите, Ваше благородие. Крепко они Вас зауважали. Как Вы их ногами-то… Ххэх! У нас случатся, чтобы кто кого попинал… Но эдак-ту, как Вы их нонче-то… Эдак-ту не-е-ет! Эдак-ту и не видал нихто. Да что там! Нихто и слыхом не слыхивали, будто можно вот эдак-ту ногами, – староста замолчал, снова помял в руках свою шапку, потом прижал её к груди и, чуть не плача, взмолился, только что на колени не рухнул: – Андрей Иваныч! Батюшка! На тебя вся надёжа! Не откажи! Обучи мужиков, как нам от татей оборониться! Уж больно они просили…

Я посмотрел на поручика. Вид у него был довольно обескураженный. Ну, я бы на его месте, наверное, тоже удивился. Да вы сами подумайте: тут два офицера, с ними дюжина солдат с ружьями, пусть с кремневыми карамультуками, но всё-таки с ружьями, а надёжа вся на штатского прапорщика. Пусть он хоть самый мегапластунский из всех суперпластунов на свете, но сейчас-то он штатский. И у него не то что ружья или пистолета, у него даже шпаги своей нет. А надёжа вся на него.

Да. Я бы тоже удивился.

В общем-то я и удивился, но не этому. Рома не с того не с сего вдруг просветлел в лице и почти радостно провозгласил:

– Так это же хорошо! Это же просто отменно! Андрей! Ты сможешь? Я имею ввиду, твоё самочувствие, оно тебе позволяет? Было бы превосходно, ежели бы ты их действительно обучил.

Честно говоря, я ещё не очень хорошо себе представлял, чему бы я успел бы обучить четыре десятка крестьян за пару-тройку часов групповых занятий, но желание поручика самому избавиться от подобной головной боли, понимал довольно неплохо.

– Василий Герасимович, а чего это они у тебя сразу так стенка на стенку-то кинулись? Вражда какая-то старая, или что там у них между собой?

Староста покряхтел, почесал в затылке, повздыхал и, наконец, поведал нам грустную историю:

– Оно жишь, эта… как в Самару-те солдатиков-то понагнали, она, Самара-то, возьми, да и начни разрастаться. Ну, вот акромя служилых-то и простой люд в её потянулся. А какие и к нам сюды на поселение прибыли, значит, – он тягостно вздохнул и продолжил: – Ну а, оно жишь как? Есь которые тута из покон веку, стал быть, живут, а есь какие пришлые, значится. Вот промеж йих оно по-всякому и выходит. То, значится, оне вместе пашут, вместе косют, с бедешком на реке рубу промышляют, а то вот эдак-ту мордуют друг дружку. И завсегда, стал быть, тутошные с пришлыми. Вот, значится, как…

Что ж, история самая обычная. Можно даже сказать, заурядная. Только в ней один момент меня сильно смущал:

– Уважаемый, – сказал я, обращаясь к старосте. – Если я сейчас всё правильно понял, то те, которых было больше – это местные, а те, кого было меньше, соответственно, пришлые. Так?

Тот согласно закивал.

– Тогда вот что скажи мне, а те, которые в ихних забавах участия принимать не стали, они кто? Ты смекай: если я начну их сейчас учить, а какой-нибудь Тимошка, какому-нибудь Захарке опять… Само собой не нарочно, конечно, своим цепом по балде заедет… Я же должен понимать, у них по новой начнётся серьёзная потасовка, или в этот раз обойдётся? – заглянул председателю местного колхоза в глаза, силясь понять, дошло до него, или же нет. – Ну, ты как, Василь Герасимыч, скумекал, о чём я?

– Дак жишь эта… и йенти пришлые тож, токма оне у нас тута третий годок всего. А те-то, оне ж какие по десять, а есь какие уж и по пятнадцать-ту лет живут… Вот оно так и выходит, что у йентих-то с нашими уж сколь годов война, а с йентима ишшо покедова нет.

Вот теперь весь расклад как на ладони. Имеем три группировки, живущих в относительном мире.

Ага! И вот стоит мне только научить их драться более эффективно, как потери со всех трёх сторон многократно возрастут. Весело. И никакие бандиты уже не нужны: сами друг друга поубивают.

Блин! Вон оно вообще кому-нибудь надо? Чтоб я их учил? Ну, хоть зачем-нибудь? И как быть мне? В эдакой вот организации объединённых наций?