Вторая жизнь Арсения Коренева (СИ) - Марченко Геннадий Борисович

— Ну что ж, Андрей Иванович, — вздохнул я с видом идущего на эшафот висельника, — если такое безвыходное положение…

— Вот и молодец, Арсений Ильич, что не испугался, — похвалил меня Настин. — Тем более через месяц-другой всё равно к нам вернёшься, и я почему-то уверен, что характеристика твоя к окончанию интернатуры окажется весьма похвальной. Что, Фёдор Кузьмич, каков орёл⁈ Бери, пока дают!

— Да уж, орёл, — всё ещё с сомнением разглядывал меня председатель. — А если не справится? Угробит мне кого-нибудь? Кто отвечать будет?

— Справлюсь, — опередил я уже открывшего рот главврача. — Можете даже не сомневаться. Если случай окажется тяжёлым, то отправим больного сюда с оказией.

— Дело говорит, — кивнул Байбаков. — Тем более при амбулатории имеется свой автотранспорт. Тогда поехали.

— Не спеши, Фёдор Кузьмич, человеку собраться надо, выписаться из квартиры, ключи сдать… Боюсь, сегодня и не успеет, время пятый час уже. А так-то мы это как командировку проведём, Арсений Ильич, увольняться тебе не придётся, заодно избежишь всей этой бумажной волокиты.

— Ну хорошо, — согласился председатель, — давайте завтра подъеду часа в три… Или в четыре. Мне всё равно в Пензу с утра заскочить надо будет по делам, на обратном пути заберу. Пусть интерн после обеда у тебя в приёмной, Андрей Иваныч, сидит, чтобы не потерялся. С вещами! Бывал в Куракино когда-нибудь?

— Не-а, — честно признался я, и не удержался я от насущного вопроса. — Кстати, а что с жильём?

— Думаю подселить тебя к разведёнке одной. Евдокией звать. Она женщина тихая, хозяйственная, детей нет, трудится у нас на птицеферме. На пару лет где-то старше тебя. Будет за тобой, как за собственным сыном ухаживать. Правда, она ещё не знает, что жильца к ней привезу.

— Так может она против будет…

— Евдокия-то? Не, не будет. Сама жаловалась как-то мне лично, что одной тоскливо, хоть бы, говорит, командированного какого подселили. Так что на этот счёт не переживай.

Про зарплату спрашивать я не стал. Раз меня командируют, то и ставка останется при мне.

Остаток дня и чуть ли не полночи я обдумывал, правильно ли поступил, может, ещё не поздно отказаться… Нет, поздно, я уже согласился, а мужчина слово своё держит.

На следующий день утром сдал ключ от квартиры Сергею Сергеичу, в отделе кадров оформился переводом в Куракинскую амбулаторию. Новость о моей «ссылке» несколько встряхнула коллег из терапевтического, особенно, как мне показалось, расстроилась Лена Иванова, когда я заходил попрощаться. Ну, Бог даст, найдёт себе мужика. С соседями утром попрощался, хотя новость о моём переезде в Куракино они узнали ещё накануне вечером, а с Петром мы в больницу поутру отправились вместе.

Успел и письмо матери отправить, в котором сообщил, куда переезжаю, и что в ближайшее время навестить её, видимо, вряд ли получится. В эти выходные тоже не ездил домой, думал, раз в месяц можно наведываться, а тут вот чего… Это ж надо будет как-то из Куракино в Сердобск добираться, а уже из Сердобска в Пензу. На одну дорогу полдня минимум уйдёт.

Когда я наконец закрыл все гештальты, сходил пообедал в местное кафе под игривым названием «Василёк», не желая, будучи уже снятым с довольствия, напрашиваться на казённый обед в больнице. После чего сытый и с чувством выполненного долга принялся в приёмной Настина дожидаться появления председателя колхоза. Андрей Иванович лишь однажды вышел, увидев меня, пожал руку, поинтересовался, давно ли сижу, и отправился по своим делам. А буквально двадцать минут спустя появился Байбаков. На часах было почти половина четвёртого.

— Здравствуй, Ольга Ивановна! — поздоровался он с секретаршей.

— Здравствуйте, Фёдор Кузьмич! А Андрей Иванович вышел.

— Да ну и ладно, я, собственно, вот за ним приехал.

Он повернулся ко мне, желтоватые от табака усы приподнялись вместе с верхней губой, обнажая в улыбке крупные, щелястые зубы.

— Ну, здорово, Арсений! Не передумал?

— Нет, Фёдор Кузьмич, — ответил я, вставая и пожимая протянутую мне лопатообразную ладонь.

— Молодец! Вещи все взял? Тогда нечего ждать у моря погоды, поехали. А Андрею Иванычу привет от меня, — напоследок кинул он секретарше.

Вскоре мы уже сидели в болотного цвета «УАЗе-469», за рулём которого расположился сам председатель.

— Ты сам-то откуда родом? — спросил меня Байбаков, когда мы выехали на трассу.

— Пензенский.

— А я из Куракино. Где родился — там и пригодился. Хотя, конечно, жизнь помотала. Служил на Тихоокеанском флоте, четыре года плавал мотористом на эсминце «Стойкий». Так полюбил море, что хотел даже на сверхсрочную остаться. Но тут мать плохая стала, она ж одна меня растила, пришлось вернуться. Сестра ещё есть у меня, старшая, но она к тому времени с мужем-военным в ГДР была, где тот службу проходил. Мать ещё три года мучилась, прежде чем отошла. А я ж не могу без дела тунеядцем возле неё сидеть. Прибился в РТС[2] нашего колхоза помощником комбайнёра, потом был командирован на курсы механизации — землеустроительный техникум к тому времени в селе закрыли, после курсов принят в нашу РТС комбайнёром. Когда уже женился, сын родился — отправили учиться на три года в Пензенский сельхозтехникум, после которого я вернулся уже агрономом. Пять лет проработал в этой должности — а тут наш председатель Волков Иван Васильевич решил, что пора на заслуженный отдых. Да и здоровье у него уже крепко пошаливало. Вместо себя выдвинул мою кандидатуру. В Пензе утвердили, хоть и молодой ещё был, тридцать пять лет, однако сказали, мол, работай, но спуску, если что, не дадим. Вот и работаю уже считай четверть века председателем.

— Неплохо работаете, если колхоз миллионером стал, — немного подыграл ему я.

— Это да, колхоз богатый, — с довольным видом согласился Байбаков, не отрывая взгляда от дороги. — Но главное наше богатство — люди. Я за каждого своего механизатора, за каждую доярку…

Он сжал свой кулачище, демонстрируя наглядно, что тем, кто обидит его подчинённого, придётся несладко.

— Молодежь уезжает, вот что плохо, — продолжил Байбаков. — Все после 8-летки нашей сразу в город едут, в училище поступать. Оно и правильно, с одной стороны. Но там прописываются в общежитии, получают паспорта — и всё! Мальчишки после армии в село уже не возвращаются, в городе-то интереснее жизнь. Ну и девки, понятно, им тоже в деревне скучно, вкусили уже городских соблазнов. А чем у нас плохо, а? Вот скажи, Сень, чем? Школу-восьмилетку отремонтировали, детский сад, считай, новый построили… Дом культуры отгрохали — дворец! Кино каждые выходные показывают, танцы по вечерам, кружки всякие, чтобы детишки занимались. А художественная самодеятельность у нас знаешь какая⁈ Хоть сейчас на гастроли отправляй! Я и сам на гармошке играю, да и пою неплохо… ну, народ говорит так, во всяком случае. Иногда даже выступаю с нашим хором. Несолидно для председателя колхоза-миллионера, орденоносца, да ещё депутата областного Совета народных депутатов? Может быть. Но я сам из народа вышел, чем я лучше их? Тем, что меня председателем назначили? А может, Антонина Петровна Сидорова, наша знатная доярка, была бы лучшим председателем? То-то и оно!

Он замолчал, глядя на пустую дорогу перед собой. Но долго не выдержал, кивнул в сторону моего окна:

— Вон, гляди, комбайны наши пшеницу убирают. Пшеница уродилась — зёрнышко к зёрнышку. Сейчас самая страда, даже в ночь люди работают. Берём по 20–25 центнеров с гектара… А вон, гляди, усадьба княжеская, вернее, то, что от неё осталось.

Мы как раз оказались на взгорке, и отсюда я увидел буквально пронизанное лучами солнца внушительного вида строение красного кирпича. Пронизанное — потому что крыша отсутствовала, и свет беспрепятственно лился сверху наискосок сквозь большие оконные проёмы. Да-а, когда-то это был настоящий дворец.

— Я в истории не силён, — продолжал Байбаков, крутя баранку. — Мне бабка моя рассказывала, что ещё Пётр I пожаловал эти земли своему свояку князю Куракину. А его сын уже, будучи сосланным сюда Екатериной II за слишком длинный язык, отстроил вот эту прелесть. Тут среди местных из поколения в поколение передаются рассказы, какие балы Куракин закатывал в своей усадьбе, какой парк он отгрохал, каких гостей принимал… Ну ничего, со временем и у нас будет не хуже. Дворцы, конечно, строить не собираемся, не при царском режиме, чай, живём, но достойную жизнь сельчанам обеспечиваем уже сейчас. Лучшие комбайнёры вон все уже на своих машинах раскатывают, на «Москвичах» да на «Жигулях». Дорога-тог вон асфальтовая, следим за ней, ну а мне и по полям приходится мотаться, и в распутицу тоже, так что на этом козлище, — он похлопал ладонью по рулевому колесу, — мне везде дорога.