Самый лучший коммунист 2 (СИ) - Смолин Павел
День предстоял важный, поэтому по пути в Канцелярию я напитывался решимостью и репетировал в голове выступление перед Съездом — собрать его в кратчайшие сроки получилось, механизм-то отлажен. Всю сегодняшнюю ночь в Москву самолетами и поездами собирались члены ЦК ВЛКСМ. Большинство от этого будут невыспавшимися и растерянными — это помогло бы даже без учета масштаба моей личности, а с ней проблем вообще не будет. Со снятием Тяжельникова сложностей никаких, но оно — тоже маскировка, и на этапе подготовки к «фазе 2» может прилететь сверху. Будем надеяться на эффект неожиданности, неповоротливость государственной машины и попустительство любимого дедушки.
Впервые на моей памяти парковка у Канцелярии была забита целиком — подавляющее число высокопоставленных комсомольцев в Канцелярии полный рабочий день не проводят, занимаясь делами на местах.
— Вон, на месте для инвалидов давайте встанем, — указал я на свободный пяточек с пиктограммой. — Я же негодный, мне можно.
Фыркнув, Пятый припарковался, и мы пошли в Канцелярию. В коридорах и кабинетах царили суета и непонимание.
«Что-то в Секретариате решили…»
«До вас тоже повестку не доносили?»
«Не люблю я эти внеочередные собрания»
«Может из-за автоматизации? Я слышал, планируют ЭВМы выдавать…»
«Опять какой-то дебил из Секретариата нажрался, а снимать без решения Съезда боятся…»
«Вон Ткачев идет, спроси, он точно знает».
«Сам спроси!».
«Да ну, ты этого мордоворота видел? Ну его»
Не дав товарищам набраться решимости и таки спросить, я ускорил шаг.
«Таньку кооператор еёный в Италию увез, на весь отпуск».
«Моему лишь бы на диване лежать да на даче шашлык жарить — тьфу!»
«Хотел Лёшку в МГИМО пристроить, а никак — даже Илья Андреевич посодействовать не смог — квоты, говорит…»
«Гайкова сняли, неужели под Тяжельникова копают?»
«Тсс, ты чего? Уши везде!».
В приемной обнаружился Никита Антонович — секретарь привычно тарабанил по клавишам ЭВМ, а стоящий на тумбочке принтер с натужным скрипом выбрасывал из своих недр отпечатанные листы. Многозадачность — это важнейшая фича, и башковитые товарищи успешно ее реализовали уже сейчас: Никита Антонович может запустить условные шахматы, а комп продолжит распечатывать документ и держать в оперативной памяти текстовый редактор.
— Передовикам автоматизации — киберпривет! — поздоровался я.
Хохотнув, секретарь ответил стандартным «добрым утром», мудро воздержался от вопросов касательно начинающегося через час с малым Съезда, и я прошел в кабинет. Опустившись в кресло, тоскливо вздохнул на свободный от корреспонденции стол — сегодня снова почти никакой работы! «Секретарь ЦК ВЛКСМ» это что, синекура? Надо будет залезть в немножко секретные документы, проверить — вдруг нагрузку распределяют так, чтобы мне не досталось? Ладно, сам придумаю.
Включив комп, я как-то машинально открыл «Шахматы». Вызвать кого-нибудь? Нет смысла — с такой башкой из меня получится ультимативный шахматист мирового масштаба: я знаю все общепринятые комбинации, могу просчитать партию любой сложности, а самое главное — в отличие от компьютера, я могу импровизировать и блефовать. Короче — даже в моих глазах нечестно, поэтому даже соваться не стану. Вздохнув — вот бы с Лехой в приставку порубиться! — я переключился на текстовый редактор и набросал план конкурса среди кинологов — отборы как обычно, на местах, а большие финальные соревнования — в телеке. Среди конкурсов — поиск взрывчатки, сигарет, алкоголя. Все на время и никаких наркотиков — этой заразы в Союзе нет и не будет, если не считать любителей покурить всякого из южных республик — это на их совести, и в центральные регионы как правило не просачивается. Но как только уровень жизни и объем грузоперевозок позволят сформировать черный рынок нехороших веществ, придется разворачивать профильную пропаганду и жестоко карать интересантов сроками вплоть до пожизненного, а особо крупных «игроков» — смертной казнью. Мы, конечно, не Филиппины, мы побольше будем, но у нас и силовой аппарат несравнимый, а у людей к выпадающим из симулякра гражданам околонулевая терпимость. Появится на районе притон, и через несколько часов о нем уже будет знать участковый со всеми вытекающими — нам тут такого не надо, потому что забив на проблему на год-два, мы получим неискоренимую наркоманию на всех уровнях, в войне с которой государство безуспешно будет сжигать многие миллионы рублей и человеко-часов. Лучше давить в зародыше и «не пущать»! Напишу-ка докладную записку про это — уже писал, но вдруг забыли? Эх, вся страна на одном мне держится, а я ведь даже к срочной службе негодный!
Через двадцать минут распечатка была отправлена в Кремль. Делать снова стало нечего, поэтому я подошел к окну посмотреть на очередную экскурсионную группу, прибывшую посмотреть Политехнический музей. Больше всего на свете ненавижу даже не капитализм — он, как ни крути, приятен, если деньги есть — а вот такую вот работу, когда на рабочем месте ты быть обязан, но делать нечего. Время тянется ленивой коалой, скука поглощает естество, в голову лезут тысячи вариантов того, как можно было бы потрать «нерабочее» рабочее время полезнее или хотя бы веселее. Когда рабочая нагрузка распределена равномерно, рабочий день проходит почти незаметно, но в Канцелярии, похоже, мне такого счастья не светит.
Выглянув в приемную, я не без зависти посмотрел на стучащего по клавиатуре секретаря и спросил:
— Никита Антонович, у всех секретарей ЦК ВЛКСМ работы так мало, а у секретарей секретарей — много?
Перестав набивать текст, секретарь откинулся на стуле и пожал плечами:
— Я бы не сказал, что у меня много работы. Обыкновенный документооборот. Касательно вашей нагрузки — она точно такая же, как у других секретарей ЦК.
— Мы что, тунеядцы? — грустно вздохнул я.
— Если у секретаря ЦК ВЛКСМ мало работы — значит аппарат работает, — успокоил меня Никита Антонович.
— Дайте мне каких-нибудь бумажек попечатать, — попросил я. — Скучно.
— Берите конечно, — проявил щедрость секретарь и дал мне пачку набранных на машинке листов. — Эти данные нужно занести в таблицу — очень удобно на ЭВМ это делать, кстати, а эти — просто перепечатать.
Стало совестно — без ЭВМ «перепечатывать» бы не пришлось. Пофигу — даже в мои времена документооборот во многих структурах не стал сугубо «дигитальным», и положенные физические бумажки продолжали класть в не менее физический сейф.
До начала Съезда я успел перепечатать все, отправить файлы Никите Антоновичу почтой и попить чаю под привычный «видеоряд» за окном. Профессиональная деформация налицо — никакого волнения. Когда я первый раз лез под пули с целью подставить товарища Брежнева, меня натурально трясло, и только осознание значимости дела позволило мне не подавать виду. Ну а теперь, после долгой череды неприятностей, я смотрю на эту аппаратную борьбу как на детскую песочницу — тоже мне подвиг, одного деда на другого заменить. Да страна и не заметит! Но заметит «фазу 2» — она получится громкой, и за нее мне может прилететь. Ну а кто Андропову виноват, что он меня не спрашивает? Я же на нормальное дело всегда подпишусь, просто, блин, скажи: «Сережа, надо!».
Карту мира «мягкой силой» перерисовываю, денег стране приношу уже почти как торговля нефтью, про внутренние реформы и ускорение научно-технического прогресса и говорить нечего. Да на мне шрамов как на прошедшем путь от 41-го до 45-го года ветеране! Неужели хотя бы иллюзии контроля над собой не заслужил? Слишком велика разница в возрасте все-таки: с высоты прожитых лет кремлевские старперы воспринимают меня малолеткой, которого можно нагружать явочным порядком. А сами, мать вашу, до сих пор не осознали пагубности маргинализации социалистического «движа». Вон на Азию в нынешней версии посмотреть — мир и благорастворение, все замирились, везде нормальные диктаторы сидят, торгуем в свое удовольствие. А ведь в моей реальности Китай был утрачен до самого крушения страны, Вьетнам воевал с Китаем, Пол Пот исполнял такое, что у всего мира волосы дыбом вставали. Сильнейший пропагандистский рычаг для врагов. Американцам «наших сукиных сынов» иметь можно — они же на силы добра в эти времена не претендуют. Да они и потом не стеснялись — в мире, где кончились враги, гегемону можно всё. Ну а у нас одно слабое звено во внешней политике осталось — черное телом и душой. Грустно, но быть нормальным империалистическим хищником мы себе позволить не можем — придется притворяться до победного конца.
