Темноводье (СИ) - Кленин Василий

— Никшни, ирод! — шепнул Иван сын Иванов. — Всё равно не пущу. Умишка-то хоть хватит себя не выдать?

И Санька затих, с тоской глядя, как в темноте растворяются два силуэта. Ничего больнее он в жизни не видел. Картины рисовались одна ужаснее другой, но не думать об этом парень не мог. Ивашка подержал толмача еще пару минут и выпустил.

— Утрись снегом, дурень. Остынь, — с усмешкой посоветовал он. — Вот уж верно тебя Дурным прозвали. Самое тебе имечко.

Санька стоял, набычившись.

— Благодарности от меня не жди.

— Класть я хотел на твои благодарности, — хмыкнул «Делон». — Старика только жалко. И чего он к тебе прикипел?

Ивашка повернулся и спокойно пошел прочь.

— Ужо в спину хоть не ударишь? — небрежно бросил он на прощание, а Известь бессильно застонал. Потому что, не зная, куда избыть накопленную боль и ярость, именно так и захотел сделать. Слова же надменные остудили его, как клинок в ледяной воде.

…На следующий день Санька люто напился. Платить ему было нечем, так что от ненависти к Хабарову он стал его должником. Вернее, должником Петриловского.

«Ну, ничего, сука-атаманишка, — цедил он про себя, елозя деревянную кружку по грубо отесанной доске. — Хрен тебе, а не мои знания! Под пыткой ничего не скажу! Пусть тебя Зиновьев на Москву утащит, на дыбу! Я еще и сам в ту кляузу чего-нибудь допишу, чтоб ты, гандон штопаный, с дыбы уже не слез…».

Так Известь весь день себя и изводил. Погруженный в свою боль, он даже не замечал, что в тот вечер подле него всё время крутился Тимофей Старик, а, когда «клиент достиг кондиции», осторожно уволок парня в землянку.

Сказать, что утром ему было хренов — ничего не сказать. От местной сивухи ранимая печень выходца из XX века должна в трубочку сворачиваться. Выходец отмокал в снегу, а про себя думал, что мысли-то у него были не такими уж и плохими.

«Я ведь точно знаю, когда всё случится, — рассуждал он, стирая с лица подтаявший снег. — Когда и где Хабаров встретит Зиновьева, когда тот увезет атамана. Вот и будет лучшее время, чтобы освободить Челганку».

Так в голове у Саньки появился план. Не просто план спасения, по сути, незнакомой ему девушки, а вообще цель по жизни в этом неприветливом мире. Обдумав детали, толмач вдруг понял, что Ивашка-то его спас. И его, и Чалганку, которой безумная ночная выходка Извести никак бы не помогла.

«И чо теперь? — пробурчал Известь сам себе. — Спасибо, что ли, Делону говорить?».

Его план обрастал множеством ответвлений. Санька теперь знал, где держат даурскую аманатку, и искал способ снова завести с ней общение. Опять же, надо Мазейку потрясти на предмет информации. Куда-то ведь Чалганку надо деть… А куда?

Особым пунктом для беглеца из будущего стал Кузнец. Главный пушкарь хабарова полка Онуфрий сын Степанов уже в сентябре станет новым приказным. Так что с ним стоит завести знакомство. Кузнец неожиданно легко откликнулся на инициативу найденного в реке толмача. Ибо откровенно скучал. Пушки большого ухода в мирное время не требовали. Пить беспробудно Онуфрий не любил. А тут юный казак, интересуется искусством пушкарским! А уж делиться тайнами любимого дела (в меру, конечно!) весьма приятно.

К тому же, и у Саньки тут всё здорово получаться стало. Концепция огнестрельной стрельбы ему была хорошо известна, уроки НВП дали немало полезных навыков. Правда, в армии побывать не успел. Но это не страшно. Он быстро изучил устройство фитильных пищалей (таковые у казаков были лишь трофейные) и гораздо более прогрессивных кремневых самопалов. С пушками оказалось и проще, и сложнее. Проще зарядить и бахнуть, но сложнее достичь поставленной цели. Правда, «бахать» Кузнец не позволял — порох в дефиците. Но кивал одобрительно, когда Дурной лихо выполнял все операции по заряжанию и разряжанию орудий, наводил пушки на цель, отмерял потребные порции пороха.

Радовало и то, что Кузнец тоже нравился Саньке. Спокойный и надежный, основательный и вполне уверенный в себе. Такой хороший батя (какого Извести не суждено было встретить в далеком будущем). Будучи в статусе, он особо им не кичился, самоутверждался нечасто. А зачем? Цену он себе знал, в местном войске заменить его практически никто не мог, Хабаров ему благоволил, хотя, большими ближниками они не считались.

Но при этом, Дурной ясно видел, почему после Хабарова Онуфрий сын Степанов, несмотря на отчаянную борьбу, на выигранные битвы, полностью проиграет войну и погубит войско. Он не был создан для власти. Авторитет был, умение ломать об колено строптивых — вроде бы тоже. А вот жажды власти не было. Возможно, потому что в ней Кузнец не видел никакой выгоды. Цели у него не было. Даже цель Хабарова — разбогатеть, наконец! — толкала того порой на великие и героические поступки. А Кузнец приехал на Амур, как на работу. На ответственную, важную для царя-батюшки… Но не более. И мысли его были о том, как скорее ее закончить и вернуться… куда-то там. А потому ни особой инициативы, ни творческого подхода в главе пушкарей не проявлялось. Что и приведет в итоге к поражению на Корчеевской луке.

Но это будет еще очень нескоро. Пока же они увлеченно заряжали и разряжали пушки да пищали. Даже винтованную пищаль Кузнец показал: мушкет с нарезным стволом, «коя бьет зело далеко и точно».

«Нда, с концепцией стрельбы у меня хорошо, — закусывал губу вечно недовольный собой найденыш. — А вот с концепцией сабли…».

Фехтовать у него не выходило совершенно. Поначалу выяснилось, что у него на это просто руки не заточены. Для эффективной рубки потребны совсем иные мышцы, совсем иная гибкость суставов. Но это развить можно. А вот технику… Окружающие казаки, казалось, из утробы вышли вместе с саблями. До того ладно выходило у них, когда очередные бездельники выбирались на чистое поле перед городком и начинали фланкировать, а то и шутейные сшибки устраивали! Глядя на них, Саньке даже стыдно было, что он на поясе саблю носит.

А потом он увидел Ивашку сына Иванова.

Тот с легким шорохом вынул длинную и сильно закругленную саблю с полузакрытой рукоятью… и резко из плавного движения перешел в резкое! Клинок, украшенный гравировкой, размазался в воздухе, оплетая фигуру казака. Красота! «Делон», явно красуясь, закручивал саблю, посылал ее птицей вверх, а потом, не глядя, ловил ее в руку за спиной. Широкие махи рукой — и клинок с мощью рассекал воздух косым крестом. И сверху вниз, и снизу вверх. Казалось, в оружие сосредоточено столько силы, что оно рассечет всё на своем пути!

«Попрошу, пусть научит! — завороженный Санька не мог удержаться. — Заодно и повод спасибо сказать».

Одержимый новый желанием он решительно двинулся к «Делону». А тот только бровь выгнул.

— Дурной, да ты, верно, решил, что мы с тобой теперя друзья? — искренне изумился он и хмыкнул. — Ой, зря!

И запоздалое «спасибо» застряло ежом в горле у Извести.

— Ну чо за урод? — только и прошипел он в спину сероглазому красавцу.

«Сам научусь!» — мысленно топнул ногой покрасневший Дурной и впервые прилюдно вынул саблю. Рука к оружию уже привыкла. И он был уверен, что уж просто махать-то у него получится. Крутанул влево-вправо. Саньке казалось, что на него смотрят все. Смотрят и хихикают. Но казакам было как-то пофиг на глупые кривляния Дурнова. Тогда он снова стал махать. Невероятный жонгляж клинком — это еще не для него. Ему бы просто рубить научиться. И себя защищать…

— Никола-угодник!

«Делон», оказывается, никуда, скотина такая, не ушел. Стоял поодаль и старательно закатывал глаза к небесам. К которым и взывал. Без тени улыбки он подошел к найденышу.

— Ты и верно смерти ищешь, Дурной, — покачал он головой и задумчиво почесал свою идеальную бороду. — Вот что. Запомни: любой удар идет от задницы. Вбей это в себя. До самого зада чтоб дошло. Вобьешь — может, еще поговорим.

И ушел.

Глава 27

— Открывай, православные! — голосил перед воротами Василий Панфилов.

Посланный на север за ясаком, он вернулся более чем с прибытком. Нашел в тайге оленных тунгусов, да разжился у них тремя санками, в которые были запряжены тихие северные олешки. На них ясак оказалось в разы сподручнее везти. Олешков даже кормить особо не требовалось, те на отдыхе из-под снега еду выкапывали и отъедались.