Владислав Кузнецов - Крылья империи
— Уже не сидишь. Я тебя освободил. Причем с соблюдением всех формальностей. Видишь, на мне кирасирская форма, я при бляхе, означающей, что на службе. Только знамени в кармане нету. Так что никакой подлости, честный бой. Просто ночной и внезапный. Но раз ты под арестом, то не знаешь, как теперь все устроено. Кто из наших может свободно ходить по городу?
— Все мои офицеры под арестом, как я.
— А просто — из сторонников Петра?
— Не знаю. Я со штатскими штафирками знакомств не вожу.
— И напрасно. Ладно. Будем исходить из того, что есть в мире и постоянные вещи. Пошли в комендатуру.
Вадковский откинул штору. За ней, точно, стоял человек. Самый необычный из всех знакомых коменданта. Такое чудо пернатое ни с кем не спутаешь.
— Князь Михайло Петрович Тембенчинский, ежели вы запамятовали, — отрекомендовался он.
Вадковский оторопел.
— Что же вы, князь, аки тать ночной. Подъехали б парадному, мне б о вас доложили.
— Не мог, увы. Дело у меня деликатное, с позволения сказать — конфиденциальное. Кстати, как вы можете видеть по кирасирскому мундиру, в последнем беспокойстве — я за Петра.
Вадковский было хвать за шпагу — но Баглир уставил ему в лоб шестигранный ствол изящного дуэльного пистоля, и он успокоился. Баглир отобрал у коменданта шпагу, и, не сводя с майора гвардии пистольного зрачка, присел на край начальственного стола.
— Не трудитесь поднимать шум, посоветовал он, — ничего дурного я вам сделать не желаю, мало того, я уполномочен вас облагодетельствовать. Разумеется, сначала я вас напугаю — но не вот этим.
Говоря так, он отложил в сторону пистолет, но так, чтобы Вадковский не мог схватить его раньше. Однако настроение у майора как-то разрядилось, и он стал вполне пригоден для серьезного разговора. А то — не до речей и посулов, когда тебе в глаза смотрит пустая точка китайской туши, которая так и норовит прыгнуть тебе в лоб.
— Я пришел к вам — именно к вам, потому, что не вижу у вас на руках потоков русской крови. Вам, наверное, забавно, что это говорит монстра в перьях? Да, я, положим, инородец, но я воюю престол для внука Петрова, а кого на русский престол втаскиваете вы? Ангальтскую принцессу? Но и это неважно. Я сейчас исполняю лишь функцию рта и языка моего императора. Так вот. У императора есть такая крепость — Кронштадт, знаете?
Вадковский знал.
— Но вы, верно, не знаете, что там уже и он сам, десантный корпус в двадцать тысяч, и весь Балтийский флот. Но император ждет, дер тейфель, и чего же он ждет?
— Да, — спросил Вадковский, — чего же он ждет?
— Он ждет услуги! Не скажу, что небольшой, но не слишком сложной, и ждет ее — от вас. Я полагаю, нет нужды говорить, что его благодарность в случае вашего согласия значительно превзойдет полное прощение всех ваших прегрешений.
Вадковский заинтересовался.
— И какая это услуга?
— Да так… Надобно организовать одну встречу.
— Какую встречу?
— Тише. Обыкновенную. Видите ли, император очень хочет видеть сына, — сказал Баглир, и пояснил, — Видеть в Кронштадте.
Вадковский развел руками.
— Один я сделать ничего не смогу. Но если бы его величество столь же благосклонно отнесся еще к нескольким хорошим людям, офицерам моего полка…
Баглир улыбнулся. Вадковского с непривычки передернуло. Баглир это заметил и повторил улыбку — еще полнозубее, во все тридцать острых и загнутых.
— Даю слово, Петр будет по отношению к ним щедр и великодушен. Разумеется, если это не братья Орловы или, скажем, Хитрово.
— Ротмистр Хитрово помер третьего дня, — сообщил Вадковский, — все кричал: «Хватай Измайлова, руби его!» Так и отошел — в атаке. Кстати, а как там Михаил Львович поживает?
— Живой, почти здоровый — кашляет от Кронштадтской сырости, — сочинил Баглир, — Уверяет, что лучший для него климат — здешний, петербуржский. Собирается поправить здоровье.
Оставив Вадковского размышлять и вербовать сообщников, Баглир сделал еще одно небольшое дело. Вымазал лицо сажей и слетал к главной резиденции Екатерины.
Старый зимний никогда не блистал особым изяществом, даже когда сверкал позолотой на ярком солнце. Почему-то было заметно, что под сусальным золотом скрываются гнилые доски. Ночью же производил впечатление сарая с окнами. Пелымский «дворец» Миниха и то выглядел внушительнее.
Часовые здесь еще служили на совесть. То есть, не спали, а прохаживались да перекликивались. Лепота! Почти как в армии у Румянцева. Но вверх не смотрели.
Вот тут Баглиру и пригодились когти на ногах. Дворец-то был деревянный. Поэтому он просто ходил по стене и заглядывал через узорчатые решетки в те окна, в которых света не было.
В этом окне свет был. Очень слабый. И побивался он из-под одеяла, укрывающего пустую постель, преизрядно сползая при этом на пол. Баглир вспомнил себя в детстве, и, постаравшись придать перепачканной физиономии возможно более добродушный вид, тихонько постучал в окно. Сперва тихонько, потом и погромче.
Свет потух. Потом зашевелилось одеяло, и из-под него вылез мальчишка лет шести в ночной рубашке. Баглир снова постучал. Мальчик повернулся к окну.
— Не пугайся, — сказал Баглир, — не пугайся… Ты Павел? Цесаревич?
Мальчик кивнул. Даже в темноте было видно — ему очень хочется заорать и спрятаться под одеяло. Но и кошмар тоже хочется посмотреть.
— Тогда слушайте, ваше высочество. И не бойтесь меня — я русский офицер. Только лицо сажей вымазал. Для ночной незаметности.
— А в перьях зачем вывалялся?
— А они у меня свои. Я князь Тембенчинский, про меня много слухов ходило…
— Мне Никита Иваныч про тебя рассказывал! — Павел был рад, что чудище превратилось в кого-то известного и не очень страшного. И тут на месте испуга проступил восторг, — Да вы же лейб-кирасир! Вы же за отца! Я слышал, я слышал! Кирасиры конногвардейцев разбили, воронежцев разбили, потом и самого гетмана Кириллу с целым войском и то — разгромили под Нарвой! Послушайте, господин офицер — заберите меня к отцу. Он добрый, он мне мундир прислал! А Никита Иваныч отобрал и велел в статском ходить. И меня совсем не выпускают из комнаты. И книг не дают.
— А что ты читал под кроватью?
— А со стола у Никиты Иваныча взял. Ну, скучно же!
— И как называется?
— «Гамлет», господина Сумарокова сочинение…
— Готов спорить — Панин не зря ее перечитывал. Злободневно.
— Только батюшку моего не убили. А Гришку Орлова, Полония презренного, убили!
— И хорошо. Извините, ваше высочество, я тут долго висеть не могу. Заметят.
— А вы еще придете?
— И скоро. Завтра, что бы ни произошло, не пугайся. До свидания.
И Баглир одним движением взмыл на крышу, тяжело развернулся и направился к дому Кужелева.
Короткая летняя ночь уже заканчивала свой набег на город. Эскадра облаков, уже подкрашенных рассветом, тянулась на безнадежный бой с Солнцем. Но дело было сделано. Ночная фаза операции завершилась, начиналась работа утренняя!
В Зимнем еще продолжалось вчера.
Граф Сен-Жермен добродушно наставлял гетмана Кирилла, объясняя новую политику. Разумовский внимал.
— Знаменем вашей партии должен стать цесаревич! Упирайте на нарушение его прав императором Петром, на намерение отказать законному наследнику в престолонаследии, на желание арестовать, постричь в монахи, убить, наконец. Причем все одновременно! Воззвания должны быть не столько логически убедительными, сколько пылкими. Толпа — это женщина, причем не слишком умная. А ваша гвардия — это именно толпа. По настроению и уровню организации. Так что — берегите Павла! Он наша последняя надежда на успех. Сентиментальность должна получить объект для жалости — но такой, который не возбудил бы презрения к нашей стороне. Екатерина должна демонстрировать достоинство и силу, но в настоящем невеселом положении нам, как стороне слабейшей, необходимо сочувствие народа! А ребенка и пожалеть не грех…
Мимо них, незамеченным, несмотря на вежливый поклон, проскользнул гвардии майор Вадковский. Во дворце он был совершенно своим, привычно бегающим по мелким практическим делам соратником второго сорта. То, что этим утром он вел собственную игру, на лице у него написано не было. Зато на Вадковском был уставный прусский плащ, мало того, что не по погоде, так еще и не по политике!
Так комендант, улыбаясь, ручкаясь и кланяясь знакомым, бочком, бочком пробрался к Панину. Тот ранней птахой не был, однако уже проснулся. А может, еще и не ложился. Пил кофий. Притворив дверь, Вадковский уставил ему шпагу в брюхо:
— Жить хочешь? Тогда веди…
Закричать Никита Иванович не посмел.
Великого князя Павла содержали не разберешь как — то ли под арестом, то ли под охраной. Поэтому Никита Иванович и ночевал в Зимнем — боялся, как бы чего не случилось. Вот и дождался. Надежда была на караулы — но утреннюю смену во дворец Вадковский подбирал сам, из своих семеновцев.
