Андрей Лазарчук - Мой старший брат Иешуа
Евреи называют себя народом Книги, но при этом стараются не уточнять, что они – народ одной-единственной Книги. Среди них не принято вести, подобно римлянам, повседневные записи, и даже письма друг другу с описаниями событий они отправляют чрезвычайно редко. В понимании мира они опираются на божественные откровения, а знания о прошлом черпают из народной памяти, которая причудлива и прихотлива. Стоит ли удивляться, что в римских документах мы читаем совсем не то, что вроде бы помним наизусть с детства и принимаем за непреложную истину?
С другой стороны, римляне точны, но нелюбопытны, и если их что-то не касается напрямую, то этого как бы и не существует.
Я вот о чем: народная память сохранила события Кровавой Пасхи так, как будто они происходили дважды: непосредственно в Пасху и в Пятидесятницу. Я думаю, это произошло из-за того самого упомянутого мною смещения на два месяца (из-за путаницы с затмениями) дня смерти Ирода. Получается, что бунтовщики дважды захватывали Храм и их дважды выбивали оттуда, и все это сопровождалось грандиозными кровопролитиями (причем в Пятидесятницу кровопролитие было несравнимо большим, каким оно всегда и бывает в вымышленных битвах). Нет, на самом деле к Пятидесятнице волнения как раз улеглись, Архелай и Антипа вернулись, оба не получив желаемого – император был мудр и понимал, что ни один из них не стоит и ногтя отца, – большой Синедрион провозгласил Ирода Великим, а время его царствования – золотым, тем самым заставив молодых фарисеев задуматься и хотя бы на время замолчать, а мятеж в армии еще не начался, и Шимон не возложил на себя венец…
Но это я немного забежала вперед.
Итак, накануне Пасхи в Иерушалайме наряду с паломниками собралось и немалое число людей, намеренных поднять бунт и сбросить Архелая и римлян; среди них были некий пастух Афронт и четверо его братьев, все огромного роста и нечеловеческой силы; в них сразу же признали вернувшихся Маккаби. Весть об этом облетела весь город со скоростью молнии, и как от молнии вспыхивает высохший лес, так, за несколько дней до срока, предусмотренного заговорщиками, вспыхнул Иерушалайм. Завязались стычки с римскими патрулями, но поначалу дело ограничивалось переломами и синяками; римляне тоже охотнее пускали в ход дубинки, нежели мечи. Это случилось на третий день пасхальной седмицы; кровь пролилась на следующий день.
Помните, я упоминала о начальнике конницы, Руфе – том самом, который и придумал весь этот демонический план? Полагая, что волнения в городе не нарастают и дело едва ли не идет к замирению (он ошибался, поскольку не знал того, что готовят фарисеи и Афронт, но это неважно), Руф воспользовался тем, что несколько его конников дезертировали, изобразил дело так, будто их похитили и удерживают мятежники, и бросил всю алу на поиск и вызволение мнимых пленников. Вот тут уже пошли в ход мечи и стрелы…
К концу дня находившихся в городе римлян и царских пехотинцев (их было на тот момент около трех тысяч в Иерушалайме; командовал ими Валерий Грат, фракиец и, как говорят, бывший гладиатор, прошедший на службе у Ирода путь от простого кентуриона до командира гвардии; впрочем, другие люди говорят, что он происходил из обедневшей патрицианской семьи, был в молодости продан в гладиаторы за долги, смог выкупить себя и после этого поступил на службу к Ироду; что из этого правда, я не знаю) загнали в Антонион и в царский дворец, примыкающий к западной городской стене; большая часть римского легиона и сам Сабин располагались на ипподроме, за городской стеной. Бунтовщики же заняли Храм, здания вокруг Храмовой площади, обе Иосифовы стены с воротами, весь Нижний город и часть Давидова, а также кварталы вокруг Овечьего рынка. В Верхнем городе многие дома тоже были заняты бунтовщиками, в некоторых заперлись стражники, в некоторых – солдаты.
Ночь прошла, озаренная множеством костров и пожаров.
Наутро римляне легко сбили заслоны, которыми предполагалось запереть их в ипподроме, и через Рыбные и Судебные ворота вошли в город. Бунтовщики забрасывали их сверху камнями и стрелами. Убитых у римлян было немного, но раненых до половины. Это их только разозлило. Тем временем царские гвардейцы вышли из дворца и стали методично, квартал за кварталом, вытеснять бунтовщиков из Верхнего города. Ближе к вечеру римляне с севера, а гвардейцы с запада вплотную приблизились к Храму. Конница Руфа в это время держалась за стенами, контролируя мосты через Кедрон и не давая подойти подкреплениям.
Сколько было народу в Храме, сказать трудно. Еще труднее разделить честных паломников и вооруженных бунтовщиков. Говорят, что среди молящихся вспыхнуло возмущение бунтовщиками, и именно вследствие этого множество вооруженных людей перебралось на крышу деревянных галерей, опоясывающих храмовую стену снаружи – на том уровне, где собственно подпорная стена Храмовой горы переходила в парапет, – с трех сторон: с севера, запада и отчасти с юга; галереи эти предназначались для храмовых стражников и давали прекрасный обзор в стороны и вниз, но не предоставляли серьезной защиты при осаде. Однако защитники Храма вовсе не были обескуражены легкостью своих укрытий – вернее, они решили уравновесить ее грозным оружием.
На Женском дворе хранился огромный запас деревянного и каменного масла для светильников и факелов. Кувшины с ним разнесли по галереям, а наконечники стрел во множестве обмотали паклей. Именно горящие стрелы хотели использовать бунтовщики, а также глиняные и каменные лампы, которые они намеревались метать руками и пращами.
Пращники и лучники стояли на крышах и в окнах галерей тесно, мешая друг другу. Стоит ли говорить, что огонь вспыхнул при первых же звуках боя?
Спаслись оттуда немногие…
Римляне на этот раз не стали входить в Храм. Они ограничились тем, что поставили караульных у сокровищницы, что располагалась в Царском притворе, а несколько дней спустя перевезли серебро из Храма во дворец. Как выяснилось, император приказал наложить временный арест на средства умершего царя. Увы, к тому времени от двадцати тысяч осталось только четыреста талантов…
Почти все, кто погиб в Храме, погибли от давки в воротах. Когда гвардейцы Грата, прикрываясь щитами, вошли во Двор язычников, они обнаружили страшную картину: раздавленные тела у ворот лежали в несколько слоев, и отовсюду раздавались стоны и проклятия. Самые ужасающие горы трупов лежали у Золотых ворот и у Царских…
Бунтовщики заперлись за внутренними стенами: в Женском дворе и Святилище. Поскольку большая часть гвардейцев была фракийцами, то вход им туда запрещался. Тут к Грату присоединился первосвященник Иозар, не бывший с бунтовщиками, а правильнее сказать, едва спасшийся от них по подземным переходам. Они вдвоем, презрев опасность, вступили в переговоры с вождями мятежа. Следует сказать здесь же, что и прежде Грат не раз пытался утихомиривать бунтовщиков словом, еще при неуехавшем Архелае; молодые фарисеи его не слушали, но зато к нему привыкли.
На этот раз слова Грата подтверждены были адским пламенем, пожравшим половину защитников Храма. Оставшиеся были необыкновенно удручены этим событием.
Однако и Грат с Иозаром были ошеломлены и удручены известием о том, что, пока бушевало пламя, в Святилище на голову Афронта был возложен царский венец, а сам он провозглашен новым царем и новым Маккаби…
Положение спасли двоюродные племянники Иозара, Шимон и Уриэль, боэции из Иерихона, возмущенные таким оборотом дела. Во главе сотни своих учеников, вооруженных мечами и копьями, они по подземным помещениям проникли внутрь Женского двора, в Клеть прокаженных. Они захватили и открыли изнутри ворота Никодима и схватились врукопашную за круговую лестницу, ведущую из Женского двора в притвор Израилев. Видя, что защиты от царских солдат и от римлян уже нет, большинство бунтовщиков побросало мечи, но несколько сотен их, во главе с Афронтом и его братьями, другими подземными помещениями ушли за городскую стену, а может быть, и за Кедрон – говорят, там есть и такие тайные ходы…
Я уже не раз сталкивалась с тем, что, когда я рассказываю про ту или иную осаду Храма, меня не понимают. Дело в том, что иерушалаймский Храм еврейского невидимого Бога, имя которого не произносится вслух, не похож ни на один из прочих храмов в Ойкумене – как не похож и сам еврейский Бог ни на одного из прочих многочисленных богов (существования которых он, впрочем, не признает). Храм в Иерушалайме – это мощнейшая крепость, равной которой я не встречала больше нигде. Здесь была когда-то скала и гора, позже частью срытая по краям, частью досыпанная и со всех сторон обложенная каменными брусьями, составляющими исполинскую стену; высота стены от подошвы превышает семьдесят локтей, с внутренней же стороны парапет возвышается на десять локтей. Каменные брусья в стене такие, что для доставки каждого требовались упряжки в пятьдесят и в сто быков. Таким образом, ни подкопом, ни стенобитным тараном проникнуть за стену нельзя, да и какой в этом толк, если по ту сторону стены только земля и камень? Ворота же располагаются наверху, в парапете, и к ним ведут узкие мосты или лестницы ступеней, тоже не слишком широкие. А когда неприятель все-таки пробивается за ворота, перед ним встает вторая стена, в сорок локтей. И только за той стеной возвышается сам Храм…
