Надежда Попова - Ведущий в погибель.
— Это означает, что я должен буду каждый вечер появляться в твоем обществе на людях, блюдя легенду? — уточнил Курт неприязненно, и стриг вздохнул.
— Стало быть, мы бесповоротно переходим на «ты», — отметил он и беспечно передернул плечами: — Пусть так. Мне так привычней, в мое время все было куда проще, а в сложившейся ситуации это даже логичнее — мне двадцать пять лет, то есть, с пренебрежительно малой поправкой я твой ровесник; запомни это, дабы невзначай не брякнуть какую-нибудь столь же неумную двусмысленность в здешнем обществе.
— «В здешнем обществе»?
— Курт Гессе фон Вайденхорст, верно ведь? Местная знать сбежится посмотреть на инквизитора, выслужившего себе рыцарское звание; представление почище говорящего осла. Имей это в виду. Наверняка будет пара приглашений, уйма вопросов и пристальнейший интерес к твоей персоне.
— И для чего было раздувать этот самый интерес? — уточнил он недовольно; фон Вегерхоф фыркнул:
— А тебя здесь, напомню, никто не ждал. Эрнст же императорским благоволением не обласкан, а дело требует наблюдения за ульмским цветом рыцарства с близкого расстояния, а лучше — изнутри; и как иначе человек иного сословия может обрести такую возможность? Через знакомство. То есть, через меня. Но теперь здесь — ты, и придется мириться с большим вниманием, чем мы рассчитывали, а также проявлять больше осторожности.
— Стало быть, дело сложнее, чем просто…
— … банальный кровосос? — уточнил тот. — Да. Гораздо сложнее. Но давай по порядку.
— Давай, — согласился Курт, кивнув вслед хозяину заведения. — Он сказал, что был лишь единичный случай, причем давно. Ульм — город в некотором отношении характерный, вполне возможно, что сотворивший это уже давно покинул здешние места. Перекусил в пути, так сказать.
— Исключать нельзя ничего, — полусогласно отозвался фон Вегерхоф, — в этом мире случиться может все, что угодно, однако есть некоторые сведения, говорящие о том, что стриг — из местных.
— В таких случаях, как правило, первым делом принято подозревать местных замковых владетелей, — заметил Курт; тот улыбнулся:
— Попали в точку, майстер инквизитор… С одним из них ты сейчас говоришь.
— И впрямь, — буркнул он, — поневоле задумаешься над тем, все ли ярлыки, навешанные людской молвой, являются суевериями и пережитками. С какой, собственно, величайшей радости было решено, что это не твоя работа?
— Поскольку мое служение в Конгрегации ставится тобою под сомнение, — кивнул тот спокойно и даже чуть скучающе, — приведу другие обоснования. Во-первых, я не убиваю. Это неразумно и не необходимо. Во-вторых, я живу здесь не первый год; полагаешь, я внезапно поддался старческому слабоумию? Ничем иным объяснить тот факт, что мне пришло бы в голову бросить тело жертвы посреди улицы, объяснить нельзя.
— Пусть так, — согласился он неохотно, пытаясь удержать мысли в рамках дознания, всеми силами заставляя себя забыть, с кем говорит, хотя бы на минуту, однако выходило это не столь хорошо, как требовалось бы. — В таком случае, начинай с начала. Что здесь приключилось?
— Выпей, — предложил стриг настойчиво. — Слишком ты взбудоражен; боюсь, сейчас ты будешь смотреть, а не слушать.
— Нет, — отозвался Курт, не сумев смягчить резкость в тоне, и пояснил, вынуждая себя говорить спокойнее: — Тот яд, что убил Хоффманна… Мне он тоже достался — по нелепой случайности. Но досталось меньше, и мне повезло, я выкарабкался; меня подобрал и выходил местный травник. Однако питаться я еще долгое время буду, как немощный старец — вареной преснятиной, запивая водой.
При упоминании о погибшем следователе фон Вегерхоф помрачнел, опустив глаза в стол, и понизил голос, вздохнув уже без прежней усмешки:
— Как он умер?
— Не стану врать, что быстро, — не сразу ответил Курт, и тот зло поджал губы. — Но и не скажу, что терзался долго.
— Где это случилось и как? В трактире?.. Наверняка глювайн…
— С чего ты взял? — с подозрением уточнил он.
— Логично, — передернул плечами тот, глядя в наполненный стакан, зажатый в пальцах; настороженность собеседника стриг упорно игнорировал, и, не будь он тем, кем был, Курт поручился бы за то, что подобные мелочи фон Вегерхофа сейчас тревожат мало, и произошедшее в самом деле воспринято им болезненно. — Яд; надо полагать, не посреди дороги вам предложили выпить или съесть нечто. Значит, трактир. Отравить можно пищу или питье; ты сказал, что и тебе досталось, что досталось случайно — следственно, досталось то, что предназначено было лишь для него, что было заказано им для себя… Не могу вообразить, чтобы вы поделили его блюдо, точно пара бродяг; вот угостить вином — это в порядке вещей, это мог предложить Эрнст и это вполне воспринял бы как должное ты. А вина он не пил. Пил пиво, бывало — что покрепче, но простого вина — никогда, уже много лет. Эрнст любил глювайн. Особенно в холод. Однажды он даже посмеялся по поводу своего пристрастия, сказав, что это — наиудобнейшее питье для того, чтобы незаметно добавить яду: за таким количеством трав и специй можно и не заметить… А из того, что ты не возразил, а полез с ответными вопросами, я делаю вывод, что не ошибся. Где он похоронен?
— Не знаю, — ответил он нехотя и, встретив вопросительный взгляд бледно-голубых, почти прозрачных, точно ледниковая вода, глаз, пояснил: — Где-то в лесу, чуть поодаль от жилища того травника; это такая глушь, что я никакими судьбами не найду вновь это место, посему — не знаю. В случае необходимости, разумеется, можно попытаться…
— К чему? — отстраненно возразил фон Вегерхоф. — Пусть лежит, где лежит. Ради успокоения его души следует не перезакапывать, а завершить дело, которое ему не позволили исполнить… Следовательно, к делу, — отмахнувшись от самого себя, встряхнулся стриг, и Курт неловко согласился:
— Да, хотелось бы. Итак, как я понимаю, найден обескровленный труп со следами… укуса?
— Найден труп, — подтвердил фон Вегерхоф. — Femme de mœurs légères[23] — обнаружена возле того трактира, где обыкновенно паслась, за углом. Возле тела были брызги крови и крохотная лужица размером с пол-ладони — то, что осталось после фактически полного опустошения. Следы же — отдельная история. Артерия не прокушена, она почти порвана…
— Кто определил стрига? — перебил Курт скептически, на мгновение и в самом деле позабыв, кто перед ним; тот вздохнул:
— Я. То есть, безусловно, молва разлетелась тут же, как только обнаружили тело, однако правдоподобность этой версии установил я.
— Осматривал тело?
— Осматривал, — кивнул фон Вегерхоф и, перехватив удивленный взгляд, пояснил: — Девицу, разумеется, поначалу намеревались попросту спалить от греха, и как можно быстрее, однако я ухватил за шиворот святого отца, на чью совесть повесили эти заботы, и пожелал оплатить расходы, связанные с ее должным отпеванием et cetera. Результат: ее тело оставили в церкви на ночь… ну, а уж проникнуть внутрь — не вопрос.
— И священник не заинтересовался столь необыкновенным проявлением христианского милосердия? — усомнился Курт; стриг усмехнулся:
— В Ульме у меня слава чудика. Подобная репутация защищает от нежелательного внимания и расспросов лучше, чем попытки запереться у себя в замке, ни с кем не общаясь и каждый месяц рассчитывая слуг… Итак, раны. Тело омыли, посему видно было вполне четко, невзирая на рваные края: это следы зубов, ни малейшего сомнения. Эти отметины я узнаю всегда.
— Допустим на одну минуту, — без особенного рвения предположил он, — что все, тобою мне о себе сказанное, является истинным. Допустим, что ты в самом деле агент Конгрегации. Из этого допущения не может ли вытекать вывод, что кто-то инсценировал подобную смерть, зная о тебе и желая подставить?
— Убийца — стриг, — возразил фон Вегерхоф убежденно. — Настоящий. Очень молодой, очень неопытный. Если ты перестанешь прерывать меня, я скажу, из чего я делаю подобные умозаключения. Первое, — продолжил тот, когда Курт умолк, демонстративно подняв руки. — Это сами следы. В устном предании, всем известном и ставшем уже непреложным, всегда упоминается о двух отверстиях напротив яремной вены, однако — след от укуса подлинного стрига выглядит чуть иначе. Человеческая кожа ведь штука довольно прочная, а стенка артерии и подавно; зубы же стрига, вопреки общему мнению, остроты далеко не бритвенной, и для того, чтобы прокусить и кожу, и артерию, требуется немалое усилие. Я этого усилия не замечаю просто потому, что я de facto сильнее, однако, кроме отверстий от верхних зубов, остаются еще глубокие отпечатки от нижних, которые в момент укуса упираются в тело. На мертвой обескровленной коже их несложно обнаружить. И я обнаружил. Второе. Подобное поведение у трапезы — отличительная черта молодых, очень молодых; им не до того, чтобы блюсти пристойность, они нетерпеливы и поспешны, а бывает, что и слегка невменяемы. Они плохо переносят голод, а потому зачастую не думают ни о безопасности, ни о благоразумии. И съедают больше, чем требуется. После им становится дурно, но в следующий раз они поступают так же — не останавливаются вовремя.
