Александр Рубан - Феакийские корабли
— Может быть, ты хоть теперь объяснишь, зачем тебе это было нужно? — спросил Посейдон.
— Что?
— Зачем ты тянул время?
— Я тянул время? — удивился Гефест. — Демодок с тобой, дядя, я этого не умею. Просто я не люблю, когда меня торопят.
— А я не люблю, когда меня задерживают! — взревел Посейдон и поднялся, нависая над устьем пещеры, почти сравнявшись ростом с горой, и пяткой раздавил кресло…
— Зря. Вот это зря, Демодок… — (Окиал не сразу понял, что это голос учителя прорвался сквозь песню, но слепой аэд и вовсе не услышал голос Тоона).
Морской бог был страшен в бессильном гневе, бледная радужка его водянистых глаз потемнела и подернулась рябью.
— Ты вот что, дядя, — забормотал Гефест, боком-боком придвигаясь к своему молоту, ухватил его и выскочил из пещеры на солнечный свет. — Ты не забывай: Гелиос всё видит! И если я тебя ненароком стукну — так только из верноподданнических соображений. Чтобы исполнить волю отца моего — Вседержителя Зевса. Уйди с дороги, а то молот тяжелый — уроню на ногу!
— На земле очень много смертных, — уже спокойно и раздумчиво проговорил Посейдон. — Даже Урания вряд ли сочтет их — собьется. Многие из них некрасивы и хромы, как ты. И, как ты, искусны в ремеслах… Если тебе надоело бессмертие — так и скажи. На Олимпе незаменимых нет — кроме тех, кто всегда помнит об этом… Не дай тебе Демодок, — Посейдон усмехнулся, — проверить на себе это правило.
Окиал с удивлением посмотрел на певца и заметил, что не он один удивлен. Песня уже не оказывала своего волшебного действия на слушателей: боги не вставали перед глазами во всём своем блеске и гневе, они вихлялись плоскими дергаными тенями, пещера Гефеста померкла и расплылась, куда-то пропал, как и не был, забытый аэдом золотолобый слуга. Аэд подолгу шевелил губами и морщился перед каждой новой строкой гекзаметра, но слова были просто словами (далеко не всегда внятными), а мелодия — просто мелодией.
Что-то мешало им вновь обрести свою силу, что-то вклинивалось в них, рвя и корежа ритм, и Окиал не сразу понял, что это «что-то» исходит из металлического ежа. В нём скрежетало, хрипело и отрывисто сипло попискивало, а потом густой металлический голос произнёс: «Мужская логика, Юрий Глебович». — И ещё более низкий, на почти неслышных басах: «От Надежды Мироновны слышу».
Аэд выронил лиру, и она жалобно зазвенела, ударившись о скамью. Он повернулся к Окиалу, слепо вытянул руки, шагнул и чуть не упал, споткнувшись о свой инструмент. Окиал поспешно вскочил, уступая дорогу и одновременно заслоняя ежа от кормовых гребцов, которые тянули шеи и тоже прислушивались, но пока ещё сидели на месте.
— Я так и знал, — бормотал аэд, слепо ощупывая руками металлические штыри. — Я так и думал… Один непредвзятый ум, всего лишь один… Ну, два — ты и твой ученик…
В еже щёлкнуло, пропали скрежет и хрип, и неожиданно чистый баритон воззвал, словно стараясь докричаться через много стадий: «Восемнадцатый бэ! Алло, восемнадцатый бэ! Есть там кто-нибудь?»
— Есть! Это я! — закричал аэд помолодевшим голосом. — Это ты, Юра? Командор!
«Ну, вот видишь? — обрадованно сказал баритон. — Это кто-то из наших… Восемнадцатый-бэ, кто ты?»
— Это я, командор! Я, Демодок… То есть, Дима…
«Держись возле маяка, Дима! Сейчас я врублю хрр-р-р…»
Голос, грубея, перешел на немыслимые басы, затем, произнеся почти нормальным тоном: «…стоп!» и «Держись возле…», сдвинулся в писк и, резанув по ушам, пропал. Окиал изо всех сил сдерживал напиравшую толпу, что-то орал с кормы Акроней, судно, накренившись на левый борт, чуть не зачерпнуло волну и, продолжая некоторое время крениться, застыло в неестественном положении. Не меньше двадцати гребцов навалились на Окиала сзади, а он, разведя руки и упираясь ногами в палубу, держал их. Напор становился слабее, наконец пропал, но Окиал не мог не только оглянуться — он не мог шевельнуть ни единым мускулом, даже моргнуть не мог. Аэд суетился возле ежа, перехватывая штыри, руки его мелькали так быстро, что их не стало видно, аэда трясло, он расплывался мутным грязно-белым пятном, что-то сверкающее и длинное упало с неба и тут же унеслось прочь, обратно, а потом все двадцать с лишним человек навалились на Окиала, и он вытянул руки вперёд, чтобы не упасть грудью на штыри, грохнулся на голые доски палубы, и всю толпу накрыло волной. «А Навболита здесь нет, — спокойно подумал он, ускользая в небытие. — Это хорошо, что его здесь нет, это я молодец…»
Очнувшись, он обнаружил себя лежащим навзничь на палубе, увидел над собой неподвижный Перст в неподвижных, заклиненных рамах, услышал мерный скрип уключин и мерное, в такт, пощёлкивание Акронеева бича. Плавание продолжалось. Учитель убрал с его лба мокрую тряпку, Окиал приподнял голову, оперся на локти и сел. Гребцы (хмурые, со свежими рубцами на плечах и на лицах) работали молча, Акроней прохаживался между ними, пощёлкивая и тоже хмурясь. Обломок мачты торчал посреди палубы. Аэда не было на корабле, и ежа его тоже не было, лишь крепившие его найтовы валялись у борта.
— Где он? — спросил Окиал.
— Ушел в свой мир, — непонятно ответил учитель и улыбнулся. — И тебе, мой мальчик, тоже надо уйти в свой мир, на Андикиферу. А мне — в свой. Ты здесь бессилен, а я там — бесполезен. Уже бесполезен.
— Не понимаю, — сказал Окиал. — Но тебе виднее, учитель.
— Да, — согласился Тоон. — Мне виднее. Но всё же там, на Андикифере, постарайся не употреблять эту формулу. Никогда. Постарайтесь жить без богов…
— Земля!
— Посейдон!
Эти два возгласа раздались почти одновременно. Окиал понял, что подспудно давно ожидал одного из них, и вскочил на ноги. Заболели измятые в свалке мышцы на спине и груди, резануло в правой коленке. Он пошевелил пальцами, нащупывая в воздухе рукоять своего меча. Нет, надо что-то другое…
Учитель тоже отреагировал быстро — но очень странно. Он встал на колени, в упор глянул в прозрачные водянистые глаза бога и покорно опустил голову.
— Уходи, Окиал, — шепнул он. — Прыгай за борт, мой мальчик. Не думай о нем — и он не заметит тебя. Не думай о нем, ты ведь умеешь…
Окиал не слушал его. Она наконец сообразил, что ему нужно, сжал дротик и швырнул его прямо в переносицу бога.
«Мал!» — с сожалением подумал он, когда Посейдон, взревев, выдернул дротик и, почти не целясь, послал обратно. Окиал увернулся и, закричав от усилия, бросил громадное — в два своих роста — копье с тяжелым зазубренным наконечником. Гребцы лежали ниц, побросав вёсла, и даже Акроней, выронив бич, медленно подгибал колени, повторяя позу учителя. Копье пробило голову бога насквозь, и Посейдон, обливаясь кровью и хрипло рыча, вслепую занес над кораблем тяжелую длань.
«Гефест… Где ты, дружище?» — подумалось вдруг Окиалу, и он удивился, потому что никогда прежде не думал о богах с такой теплотой и… надеждой? жалостью?
— Я всего лишь бог, — услышал он отчётливый голос Гефеста, словно тот был не на далеком Олимпе, а рядом. — Я — ничто без таких, как ты. Но ведь ты не единственный. Вас много…
И это было последнее, что Окиал слышал.
* * *…могучий земли колебатель
В Схерию, где обитал феакийский народ, устремился
Ждать корабля. И корабль, обтекатель морей, приближался
Быстро. К нему подошел, колебатель земли во мгновенье
В камень его обратил и ударом ладони к морскому
Дну основанием крепко притиснул; потом удалился.
Часть III. Нет бога, кроме…
«Читатель ждет уж рифмы розы…»
Глава 15. Мир без Власти
«— Вот так здесь появляются острова… Ты всё успела записать?
— Всё. А ты?
— И я успел. Дома сравним?
— Там видно будет. Маяк оставь.
— Я помню. Который на очереди?
— Эс-пятый.
— Сто двенадцать-эс-пять… Пошел. Куда опустим?
— Прямо на этот островок — он здесь уже навсегда.
— Ох, надеюсь… Хотя, какая разница — всё равно замолчит. Они всегда замолкают в античных сферах. И навсегда.
— Восемнадцатый-бэ-три не молчал.
— Да — пока здесь был этот парень. Кстати, как он там?
— Спит. Ты вкатил ему слишком большую дозу — хватило бы и полкубика. Он так истощен… И, ты знаешь, у него что-то с глазами.
— Это я ещё там заметил, внизу. Ничего, дома разберемся… Обратный старт?
— Давай. Маяк не забыл включить?
— Ни в коем случае. Даю обратный старт.»
Запели, удаляясь, позывные «сто двенадцатого-эс-пять», по экрану побежали светлые полосы, исчезли, и в уголке вспыхнули титры: «Экспедиция 112-С, античные сферы. Информация широкого доступа».
«А бывает ещё и узкого, — подумал Демодок, отключив терминал. — И узкоспециального. И «только для исполнителей»… Не было у нас такой информации — «только для исполнителей». А тут есть. Бессмыслица какая-то: записывают всё, но кое-что может просмотреть лишь тот, кто записывал. Ну и хранили бы в личных магнитотеках — зачем загружать Информаторий?»
