Артём Рыбаков - Три кольца (СИ)
А годовалый Ахмет был захвачен во время одной из стычек. Вся его семья, включая мать и сестёр, стреляла по софринцам до последнего. Разъярённые бойцы уже собрались прислать окопавшимся на втором этаже большого кирпичного особняка «Шмелей»[77], когда молодой отец Андрей, носивший в ту пору лейтенантские погоны и бывший командиром штурмовой группы, услышал негромкий детский плач. «Представляешь, заглянул я за угол, а он там сидит. Голожопый, в одной рубашонке. Над ним пули визжат, мат до неба стоит, а он сидит и тихонько так поскуливает… Ну и не выдержал я — заорал ребятам, чтоб прикрыли, и к нему. А эти как ждали — из всех стволов как дали, но, спасибо Богородице, не попали. Ну а там я уж из дома выскочил и в грязь вместе с Ахметкой закопался. Тут уже и наши жахнули!».
По словам всё того же отца Андрея, «Ахметом» мальчонку назвали сами бойцы, были предложения переименовать его на русский лад, но он настоял на сохранении «национального» имени. И вот уже двадцать семь лет живёт в Посаде русский боевой монах брат Ахмет, правая рука местного тренера и наставника отца Никодима. А поскольку мы с последним весьма дружны, то для Ахмета я — старший брат, и, сойдясь поближе, мы с чувством похлопали друг друга по плечам и даже приобнялись.
— Илья, ты хоть бы предупредил, что приедешь! — с непритворным возмущением сказал он.
— Извини, в спешке ехали, не успели.
— А что такое? Проблемы какие-нибудь? — Ахмет даже остановился. — Ты скажи, поможем, сам знаешь! — импульсивность характера соответствовала происхождению, но акцента у него не было вовсе.
— Всё хорошо, друг, не переживай. По следу нехорошего человека идём да потеряли его.
— Вы? Потеряли?! — изумился он. — Не верю!
— Хитрый, словно лиса, попался — водой ушёл!
Мы подошли ко входу, и инок распахнул дверь:
— Вы, ребята, проходите, отец Никодим ждёт, а я пока до трапезной дойду, насчёт обеда распоряжусь.
Отказываться мы не стали, дабы не обидеть хорошего человека, но и привычка экономить свои припасы в каждом Следопыте в кожу и в кости въелась. Про все «кладки» не скажу, но у первых восьми, ещё заставших пешие и конные рейды — точно!
Предложив ребятам обождать на лавках в «предбаннике», я разулся и толкнул массивную дверь в тренировочный зал. Никодим был здесь.
— Отроки, поприветствуем гостя! — зычным голосом скомандовал он, заметив меня в дверях.
— Здрав будь-и-благослови-тебя-Господь! — хор молодых, сильных голосов.
— И вам не хворать, Божьи воины! — я знал, что такое обращение им очень нравится.
— Алексий, над партером поработайте, — бросил Никодим своему помощнику и, раскинув руки в стороны, пошёл ко мне.
Надо сказать, что зрелище было впечатляющее — размахом плеч наставник если и уступал мишке, то не намного. А вот росту был среднего, на пару сантиметров пониже меня. Но силы в нём… Мы, когда первый раз подрались (в шутку, конечно), долго под впечатлением были. Иноки и Следопыты тогда об заклад бились, кто выиграет. С их стороны — грешно, а с нашей — глупо, к тому же проиграли все, и те, кто на Никодима ставил, и те — кто на меня. Поскольку ничья случилась.
Я, признаться, будучи весьма самоуверенным молодым человеком, сам не ожидал тогда подобного результата, ведь до встречи с Никодимом у меня «большой шкаф всегда громко падал». Но первая же плюха от этого «квадрата», как я про себя называл противника, снесла мой далеко не вялый блок, и только винчуновская привычка работать корпусом позволила мне «слить» удар и устоять на ногах. Впрочём, и моя стремительная контратака оказалась для оппонента полной неожиданностью. Получив раз пять по всяким неприятным местам, монах с трудом разорвал дистанцию и, постояв пару минут друг напротив друга, мы рассмеялись и, поклонившись, пошли обниматься. С тех пор десять лет прошло, а дружба наша только крепнет.
Вдоволь наобнимавшись, мы прошли в каморку наставника.
— Всё бегаешь, Илюшка? — спросил Никодим, доставая из шкафчика стаканы и вазочки с мёдом и вареньем.
— А что делать, служба такая, — мой друг относился к тем немногим за пределами нашего «государства», кто знал как задачи, так и возможности нашего Братства и потому более подробные объяснения ему не требовались.
— А чего к нам прискакали? — щелкнув клавишей доисторической редкости, электрического чайника, монах присел на стул.
— Пришлых гнали, — посвящать даже его во в с е подробности нашего дела я не имел права. — Издалека пришли гости дорогие, аж с янтарных берегов.
— Да ну! — Никодим недоверчиво изогнул бровь. — Всё не успокоятся, ироды? Чего на этот раз хотели?
— Странного. Ты отца Андрея когда увидишь? У меня для него от Виталия Андреевича весточка.
Никодим переменился в лице и смущённо затеребил бороду.
— Что не так, Никодимушка?
— Отче вчера преставился — грусть в голосе монаха была не показной ни разу.
Я опешил, отцу Андрею ведь и шестидесяти не было!
— Болел он, — после долгой паузы произнёс инок. — В феврале месяце слёг, почитай сразу перед днём Русского воинства, да и сгорел в три месяца. В нём едва половина от прежнего осталась. Вы людей на улице должны были видеть — прощаться народ с раннего утра идёт, хорошего человека Господь к себе прибрал…
Я достал маленькую фляжку и, пробормотав «Помянем!», сделал большой глоток. Настойка обожгла глотку, выбив слезы из глаз, но стало легче. Я протянул фляжку Никодиму. Обычно он спиртного не употребляет, но сейчас приложился. Помолчав с минуту, он сделал ещё один глоток и тряхнул коротко остриженной головой:
— Вот так вот, брат. Батя твой два года назад, отче сейчас… Уходят старики. Уходят. Как хоть, Андреич ничего?
— Нормально с ним, здоров и силён пока, вот полковник Поликанов из псковских зимой умер. Сердце.
— Эх, судьба, судьбинушка… На себе вытащили нас, кровь проливая… Прощаться пойдёшь?
— Конечно! Он мне не чужой был!
— Я отведу. Позже. Что за послание? — он перешёл на деловитый тон.
— А кто вместо наставника теперь? Отец Владимир?
— Пока он, а там видно будет.
— Этот поймёт, тоже из прежних. Послание такое: «Трехголовые начали игру. В деле и те, с кем дедушки бились. Юг готов проснуться, и прислал карфагенские яблоки раздора. Солёные уши что-то затевают не во благо всем».
— Вычурно, ничего не скажешь! — хмыкнул Никодим.
— Это что, вначале вообще в стихах было.
— Мне подсказку не дашь?
— Нет. Но своими словами расскажу, что со своего шестка вижу.
— Давай, а я уж мужикам нашим пошепчу.
— Ну, слушай… Всплыли шведы, причём у нас они давно. Базировались между вами и нами. Серьёзно вросли. Кликуха «Дуб» тебе о чём-нибудь говорит?
— Да.
— Так вот, пришлые под него косили. Шалить начали с недетского наезда на меня лично, — заметив удивлённое выражение на лице собеседника, пояснил. — Как барана увезти попытались, еле отбился. Мы их зажали и затрамбовали.
— Охотно верю, — улыбнулся Никодим.
— Но их главный соскочил, причём так хитро, что мы только диву давались. Гедеван его пробил по старым документам и выяснил, что он ещё из «древних». Прикинь, одним из вариантов ухода был вертолёт.
— Щедро, ничего не скажешь!
— А на борту были мальчики со шведскими «собачьими бляхами», не фальшивыми ни разу.
— Весело у вас!
— И у вас — тоже будет. У пришлых — база под Кимрами.
— То есть они могут на все стороны работать.
— Я думаю — недолго, Андреич сказал «фас», потому я и сюда заехал, чтобы вы веселье не пропустили.
— Я понял, Илюха! Вы пока в трапезную сходите с Ахметкой, а я к Старцам нашим пойду.
Глава 13
Уже стемнело, когда мы, вместе с Тушканчиком и Шляпой, тоже знавшими отца Андрея, пришли в Цитадель. Никодим пошёл с нами, и потому нас пропустили через Каличьи ворота, в отличие от обычных посетителей, которым вход был разрешён только через главные, Святые.
Прощание с Наставником проходило в церкви Зосимы и Савватия, что примыкала к белоснежным Больничным палатам. Даже сейчас, в половине девятого вечера, длинная вереница людей тянулась от входа в храм мимо церкви Смоленской Богоматери и скрывалась за колокольней. Никодим, понимая, что времени у нас немного, сразу направился к дверям, махнув на ходу служкам, чтобы они отодвинули загородку.
Своё снаряжение мы, дабы не смущать окружающих, оставили на тренировочном подворье, и теперь отличались от основной массы разве что покроем одежды. Большие скопления людей не люблю, и чувствую себя в них очень неуютно, но не придти сюда я не мог. Вот так, в толпе, почти физически ощущалось большое горе, сплотившее всех присутствующих. Не думаю, что все из пришедших лично знали почившего, однако отдать дань уважения человеку, так много сделавшему для анклава, решили многие. На людях я увидел и служебные робы рабочих многочисленных предприятий посада, и камуфлированную форму местных вояк, но преобладала одежда, характерная для «подпосадских» крестьян[78].
