Андрей Саргаев - Е.И.В. штрафные баталлионы. Часть 1.
Б) Семьи крепостных крестьян, добровольно поступивших в службу штрафную, получают вольные, а сами они по выходу срока, жалуются званием вольного хлебопашца с наделом в сорок десятин в центральных, или восемьдесят в сибирских губерниях по выбору.
В) Помехи и препоны к поступлению в службу со стороны любого лица являются фактом вопиющей государственной измены и покушением на Императора и Отечество.
Г) Крестьяне крепостные и экономические, изъявившие желание оружно послужить Отечеству в войсках обычного строю, подлежал призыву на срок в двенадцать лет, по истечении которых пользуются вышеозначенными жалованными льготами.
Д) В боевых действиях выслугу офицерам сих батальонов считать втрое, но со строгим учётом, дабы впоследствии количество генералов не превысило разумные пределы.
– Догоняют, Ваше Императорское Величество!
– Кто и кого? – недоумённо оборачиваюсь к Аракчееву.
– Губернатор следом за нами последовал.
Перевожу взгляд за корму. Ага, точно, длинная шестивёсельная лодка чуть не выпрыгивает из воды, настигая неторопливый караван. Вот настырный! Совсем как французский посланник, прожужжавший все уши криками и мольбами о помощи Египетской армии Наполеона. Он и турецкого пашу с собой приводил, как доказательство того, что султан ни в коем случае не против прохода русского флота через проливы. И намекал, свинья, будто в противном случае Бонапарт может задуматься о союзе с англичанами. Ну-ну… вот прямо таки сейчас и бросятся друг к другу в пламенные любовные объятия. С разбегу.
Но посланник, похоже, и сам не верил собственным завуалированным угрозам, потому что продолжал лебезить и прогибаться. Впрочем, это его дело. Пусть хоть наизнанку вывернется и в таком виде по Петербургу бегает, но пока не увижу наличных и не услышу их благородный звон, ни один боевой корабль не выйдет из Севастополя в сторону Египта. Или, на худой конец, можно расплатиться расписками о погашении наших долгов голландским и итальянским банкирам. Они, помнится, уже наполеоновы подданные? Как, ещё не объявлял себя императором? Досадно, право слово, но исправимо – разве не стоит признание сего титула законным каких-то жалких пятидесяти миллионов?
Да, о чём это я? Вроде бы начал о губернаторе, а перешёл плавно на политику…
– Алексей Андреевич. Распорядись послать всех визитёров и посетителей к чертям собачьим.
Аракчеев морщится украдкой, когда полагает, будто никто не видит. Очень его коробит моя манера упоминать нечистого, более приличествующая какому-нибудь раскольнику. Вот для них слово чёрт не является грубым и бранным, и употребляется столь часто, что поневоле начинаешь подозревать и тех и других в близком родстве. Приходилось по долгу службы присутствовать на допросах старообрядческих начётчиков – после услышанного там, ругань босяков в пивной на Миллионной кажется верхом благопристойности.
– Будет исполнено, Ваше Императорское Величество!
Граф ушёл отдавать распоряжения, а я направил трубу на стены Печёрского монастыря, высотой и количество башен немногим не дотягивающие до кремлёвских. Эх и жирненький карасик… был! А мне только чешуя с косточками досталась. Нет, так нельзя – самодурство хорошо до определённых пределов, а в некоторых ситуациях лучше действовать убеждениями. Впрочем, при известной степени красноречия, с предъявлением одновременно кнута и пряника… Вот мамаша их и применила – обнищала стараниями многочисленных хахалей, да и наложила длань… то есть, лапу волосатую, на земли и денежки монастырские. Называлось это словом столь неприличным, что до сих пор запомнить не могу – то ли секелизация, то ли ещё как… В общем, только колокола у святых отцов и остались, да и то повезло не всем. Печёрские из удачливых, а свыше семисот обителей вообще закрыла, сучка похотливая…
Между мной и монастырём безлесный остров. Если здесь и росли когда-то деревья, то давно уступили своё место капустным и огуречным огородам – почти основному источнику дохода местных жителей. Остальное лишь мелкие подработки. Ну да, если в иной местности заводик по производству полотна из гусиного пуха, два десятка кузниц, варенные предприятия, дающие в год двадцать четыре тысячи пудов паточного варенья из вишен, малины да гонобобеля, и могли являться основой благосостояния, то для Подновья это приятные дополнения. И ещё сады, занимающие крутые склоны высокого, до двухсот саженей, берега.
– Павел, ты так долго под дождём, – Мария Фёдоровна подошла совсем неслышно и встала рядом. – Промокнешь.
– Ничего, – смеюсь в ответ. – Пусть поливает, может, ещё чуток подрасту.
Императрица тоже смеётся – до неё недавно дошли слухи о моих выдающихся… хм… особенностях организма, так что не упускает возможности лишний раз пошутить по этому поводу. И сама же мило краснеет от двусмысленностей. Но смущение не мешает ясности мыслей. В данный момент – излишней ясности.
– Почему мы не остановились в Нижнем Новгороде, Павел?
– Соскучилась по цивилизованности? Балы, натёртый паркет, тысячи свечей в хрустальных люстрах, лакеи в белоснежных чулках… Этого хочешь?
– Твоими стараниями белые чулки можно увидеть разве что в глуши, куда не дошли веянья новой моды, – усмехается Мария Фёдоровна и кокетливо поправляет сарафан.
– Правильно, нехрен тратить деньги на щепетильное убожество, ввозимое со всех помоек развратной Европы. Или вологодское кружево хуже брабантского?
– Лучше, но его нет почти.
– Конечно мало. Любое излишество должно быть редким и дорогим, иначе, что оно за излишество? Вот лапти – товар первой необходимости, потому имеют низкую цену и есть везде в достатке.
– Предлагаешь обуть высший свет в лапти? Тебя не поймут.
– Вот уж на что наплевать, так это на мнение света. Не поймут… а если я их не пойму?
– Ах, Павел, ты такой… такой… – императрица хитро покосилась, вздохнула прерывисто, и прижалась пухлым плечиком, как бы намекая, что слухи слухами, но и подтверждать их нужно как можно чаще.
Не будем поддаваться на провокации, товарищи! Тем более остров заканчивается, и сразу за ним открывается небольшой затон со спокойной водой – наша сегодняшняя цель. А тут почти ничего не изменилось! Всё те же лодки на берегу, символически привязанные тонкими веревочками к вбитым колышкам, мосток для погрузки телят на баржи. Зачем, спросите, их грузить? Так ведь здесь каждый клочок земли занят под огороды, и молодых бычков развозят на лето по волжским островам, еще не занятым капустными плантациями, на заливные луга, где нет волков, а постоянный ветерок сдувает надоедливых слепней и оводов. Здешняя телятина супротив всей самая дорогая.
На соседней галере бухнула холостым зарядом пушка – местные жители извещались о прибытии горячо любимого монарха. Или просто обожаемого, но всё равно монарха. Да они уже и привыкли, наверное, к подобным визитам – сам Пётр Великий тут изволил собственноручно липовую рощу посадить***, да и мамаша заезжала к Кулибину за его знаменитыми часами. Мелочная баба…
*** Примечание автора – на сегодняшний день сохранилось шесть деревьев.***
– – Здесь так мило! – Мария Фёдоровна помахала ручкой выскочившим из воды мальчишкам, совершенно не стесняющимся отсутствием штанов. – Они живут в воде?
Ага, русалы бесхвостые… Это для нас купание является развлечением, а пацаны до посинения и до злой судороги в сведённых ногах ловят раков и вьюнов, сбывая их потом в нижегородские кабаки да трактиры. Или к Макарию отвезут, выпросив у кого-либо из отцов лодку, благо до ярмарки всего вёрст семьдесят. Добытчики малолетние… И во взглядах не восторг от лицезрения высочайших особ, а будто счёты щёлкают – не удастся ли ободрать дорогих гостей на пару пятиалтынных, сбагрив улов вместе с корзиной и дырявыми портками в придачу. Прямо сердце радуется – в помолодевшее зеркало смотрюсь.
Пушка стреляет ещё раз, заслужив одобрительные крики детворы, и первая галера тыкается носом в песок. Эти плоскодонки мелей не боятся, тем более взятый в Ярославле лоцман родом из Кадниц, а тамошние мужики из колыбели выходят с точным знанием всей Волги и её притоков. Наследственное, наверное…
Егеря прыгают за борт, не дожидаясь сходней, и рассыпаются по кустам. Ни за что не поверю, будто им всем срочно приспичило по малой нужде – наверняка сейчас засядут в зарослях, чтобы даже наглая чайка не смогла нагадить на охраняемый объект. Этим объектом являюсь я лично, императрица Мария Фёдоровна, и самый младший из Великих князей – малолетний Николай Павлович. Если остальных детей удалось оставить в Петербурге без особых проблем, то этот проявил твёрдость характера, буквально с боем вырвав обещание взять с собой в путешествие. Подозреваю, что надеется встретить по пути придуманного мною колобка…
Аракчеев морщится, углядев в отсутствии встречающих умаление императорского величия. Смотрю на него с укором:
