Геннадий Ищенко - Возвращение
Я не догадался позвонить маме из учительской, это сделал директор. Поэтому, когда мы подъехали к дому, отец уже был в квартире и помогал маме готовить стол к приему гостей. На этот раз я настоял, чтобы водитель пошел вместе с нами.
— Вас как зовут? — спросил я его. Сергеем Александровичем? Ну, а я Геннадий. Нечего вам гонять обогреватель, пойдемте в квартиру. И машину никто не угонит, наверное.
В квартиру он пошел, но перед этим закрыл дверцы. Мама редко готовила на один день, и нам всем хватило обеда. Сестру, которая пришла через час с небольшим, накормили вторым и пирожными, захваченными Валентином из Минска. После обеда родителей с полчаса мучили вопросами обо мне, а я все это должен был слушать. Ничего, я отыгрался потом, когда меня попросили взять гитару. Отыгрался и в прямом, и в переносном смысле. Песню «Песняров» я уже разучил полностью.
Песни партизан, алая заря, молодость моя, Белоруссия![3]
— допел я, и установилась мертвая тишина.
— Что это было? — минуту спустя спросил Валентин.
— Да, нам ты такого не пел, — сказала мама. — Хотя, кажется, наигрывал что-то похожее.
— Естественно, — пожал я плечами. — Это моя новая песня.
— Так ты сочинил и стихи, и музыку? — поразилась Лиса.
— А что здесь такого? — сделал я удивленное лицо. — Оно как-то само сочинялось.
— А что там было про детей? — опять спросила Лиса. — Какое-то название…
— Хатынь? Это небольшая белорусская деревня, которую фашисты сожгли вместе с жителями, — пояснил я. — Вот где я о ней вычитал, сейчас не вспомню. Кажется, в какой-то старой газете.
Гости выглядели растерянными, да и отец с матерью были не лучше, поэтому приход из школы Тани оказался как нельзя кстати. Лиса сразу же ушла с ней в eе комнату брать интервью, а Валентин начал допытываться, что у меня еще есть в репертуаре. Я сыграл ему «Вот так и живем» с учетом прошлого опыта, стараясь не вкладывать в пение душу. Когда Лиса оставила в покое голодную сестру, ей с Валентином показали мои фотографии, после чего они распрощались и уехали.
— Ты меня этой песней прямо поразил! — сказала мама. — Никак не подозревала в тебе таких талантов!
— А что он еще выкинул? — спросила Таня.
— Написал новую песню, — ответила мама. — И спел ее всем нам. Песня просто замечательная! А почему ты сказала «еще»?
— А об этом сейчас вся школа шумит! Знаешь, что он сделал? Корреспондентам отдали на растерзание седьмой класс, а он туда зашел, забрал свою Люсю и все время ворковал с ней в коридоре, наплевав и на нас, и на учителей. Сама видела их вдвоем, когда прозвенел звонок. Стоят рядышком и смотрят друг на друга! Был бы кто другой, ты бы уже была у директора, а с него все как с гуся вода.
— Что, правда, что ли? — не поверила мама.
— А что в этом такого? — пожал я плечами. — С Валентином я договорился, а с Люсей у меня был важный разговор. Мы не обнимались, а просто стояли в коридоре. А если некоторых завидки берут, при чем здесь мы? Шла бы ты, Танечка лучше обедать. Мы тебе и пирожные оставили.
— Я пойду, — сказала сестра. — А ты все-таки подумай. Может быть, в вашем стоянии ничего и не было, но всем это не объяснишь. И Новиков такое долго терпеть не станет. Школа для учебы, а личные дела решайте дома!
— Она права, Гена! — сказала мама. — Ты подаешь другим дурной пример, и директор не сможет на это никак не реагировать. Ну вызовут не нас, а родителей Люси, ты этого хочешь?
— Учту, — коротко сказал я. — Мне просто срочно нужно было переговорить, откладывать разговор я не мог.
— Как у вас все рано! — сказала мама. — Еще не целовались?
— Я тебе обещал думать головой? — спросил я. — С Ленкой я был пацан, поэтому вы и знали о каждом моем чихе, сейчас я отчитываться не собираюсь. Или вы мне доверяете, или нет.
— Ты опять пишешь повесть? — спросила мама, чтобы сменить тему.
— Так, наметки, — неопределенно сказал я. — Лиса сказала, что редакция хотела заключить со мной договор о сотрудничестве. Так что уже можно начинать писать, нужны только тетради.
— Купим мы тебе тетради, — сказал отец. — Только ты бы больше отдыхал, работаешь на износ. А песня получилась душевная. Думаю, тебя из-за нее в Минск повезут раньше, чем из-за повести, а ты ведь ехать никуда не хотел.
— Я передумал, папа, — ответил я отцу. — Все равно не отстанут, они мне так и сказали. У тебя, говорят, перед Родиной долг, будешь отрабатывать, работая примером для подражания!
— Что, так и сказали? — удивилась мама.
— Нет, это я вам своими словами пересказал то, что было сказано мне. Я сейчас сбегаю к Люсе, а уроками займусь позже. Я пропустил уроки, так что заодно посмотрю, чем они занимались. Да и с ее родителями нужно познакомиться, тогда они будут меньше верить всяким сплетням.
На этот раз вся семья Черезовых была в сборе. Перед выходом я позвонил Люсе, поэтому дверь мне открыла она.
— Папа, познакомься, — сказала она своему отцу, сидевшему в комнате у телевизора. — Это мой друг, Геннадий.
— Очень приятно! — приподнялся он мне навстречу. — Иван Алексеевич.
— Мама, ты можешь выйти? — спросила Люся мать через дверь кухни. — Гена пришел.
— А, жених! — сказала славная невысокая женщина, выходя с кухни. — Надежда Игоревна.
— Очень приятно, — сказал я. — А почему жених? Не думайте, я не отказываюсь, просто интересно.
— Даже так? — она сняла передник. — Так вас с Люсей называют в классе Ольги. Жених и невеста.
— Пока мы только дружим, — успокоил я ее. — До свадьбы еще четыре года.
— А еще он всем рассказывает анекдоты! — наябедничала с кухни симпатичная девчонка лет восьми, очень похожая на Люсю.
— Правда, что ли? — спросил Иван Алексеевич, выключая телевизор. — Расскажешь?
— А в каком вы звании, Иван Алексеевич? — спросил я.
— Как и твой отец – майор, а что?
— Тогда я про майора и расскажу, — сказал я. — Армейское подразделение окапывается. Рабинович тоже роет себе стрелковую ячейку, глубина её уже два метра. Подходит майор и спрашивает Рабиновича, зачем тот копает так глубоко? Он же не увидите неприятеля!
А вы думаете, отвечает Рабинович, что мне так интересно на него смотреть?
— Смешно, — рассмеялся он. — Ты в шахматы играешь?
— Играю, но уже давно их не брал в руки, — ответил я, подумав, что это было лет пятьдесят назад.
— Папа, Гена пришел ко мне, а не играть с тобой в шахматы! — возмутилась Люся.
— Мы еще сыграем, — обнадежил я его. — Как-нибудь потом.
— Потом, так потом, — вздохнул он. — Дочь, ты поела? Закончишь с едой, иди ко мне, не мешай сестре.
Я зашел вслед за Люсей в ее комнату.
— Кто-то меня в школе обещал поцеловать, — тихо сказала она мне. — Выполняй обещанное, пока отец удерживает Ольгу. Надолго его не хватит.
…
— Вот так бы целовалась и целовалась! — сказала она, слегка задыхаясь, когда мы оторвались друг от друга. — Мне этого мало!
— Хорошего понемножку, — ответил я. — Покажи, чем вы без меня занимались на уроках.
— Эту поговорку придумали жадины, — сказала она, раскрывая портфель. — Смотри, здесь мы закончили по физике…
Едва мы закончили с уроками, открылась дверь, в которую просунулась голова Ольги.
— А почему вы не целуетесь? — разочарованно спросила она. — Поцелуйтесь, а то маме расскажу!
— Что ты расскажешь? — спросил я.
— Как что? Что вы целовались!
— А если поцелуемся, не расскажешь?
— Не расскажу, честное слово!
— Ну раз ты так хочешь… — улыбнулась Люся, потянувшись ко мне. — Учти, только ради тебя! Попробуй потом рассказать родителям, сама же будешь виновата! А я с тобой не буду дружить.
…На этот раз она долго не разрывала поцелуй, так, что у меня даже закружилась голова. У Люси, по-видимому, тоже…
— Счастливая! — с завистью сказала сестра. — Прям как в кино!
— Ладно, — сказала Люся. — Ты играй с куклами или займись уроками, а нам нужно поговорить. Ну как все прошло?
— Нормально прошло. Сыграл я им и спел. Песня, как на заказ, патриотическая, про Белоруссию и слушать приятно. Плохо, что я еще голос не довел до нужной кондиции, хотя все равно никогда не спою так, как пели «Песняры». Будет скоро такой популярный ансамбль. Думаю, меня из-за нее пригласят в Минск. Интересно, что эта Василиса обо мне состряпает. Материала она набрала много, даже пару моих фоток забрала.
— А фотографии ей зачем? — ревниво спросила Люся. — У меня, кстати, ни одной твоей нет.
— С ума сошла к ней ревновать!
— Видела я, как ты по ней прошелся взглядом! — сказала подруга. — Не хуже Семеныча, только тот еще облизнулся. Не знаю, сколько ей лет, но на вид больше шестнадцати не дала бы. Только груди торчат, а так девчонка девчонкой! А тебе из-за твоих занятий спортом и пятнадцать можно дать! Может быть, ты не видел, зато я заметила, как она на тебя посмотрела и вздохнула! Небось, будь у вас поменьше разница в возрасте…
