Владимир Поселягин - Командир
— Все! Приехали!
В ответ я быстро приказал:
— Суриков, Молчунов, покинуть танк с личным оружием. Ребята, попробуйте захватить целую машину, мы с Истоминым вас прикроем, пока немцы не пришли в себя.
Старшина с радистом со всей возможной скоростью покинули танк через нижний аварийный люк. И броском, под свист пуль, преодолели расстояние до штабного бронетранспортера, стоявшего недалеко.
— Бронебойный! — крикнул я Истомину. И, наведя на появившийся из-за крайнего дома бронетранспортер с зенитным пулеметом, выстрелил.
— Осколочные! Все! Подряд! — От стрельбы мы были оглохшие, поэтому приходилось кричать, чтобы быть услышанным.
Посылая снаряд за снарядом в уцелевшие штабные машины, я вызвал пожар на одной из них. После чего, развернув башню, открыл огонь из пулемета по мелькавшим между техникой солдатам противника. Вдруг один из грузовиков с натянутым на кузов тентом отлетел в сторону, и предо мной оказался немецкий танк со своей короткой пушкой.
— Бронебойный! — тут же заорал я, чуть повернув башню, благо она была повернута в нужную сторону.
Мой выстрел был первый, немец не успел довернуть пушку в нашу сторону, что и решило исход схватки. От удара болванки почти в упор башня «тройки» сползла на корму, а потом свалилась на землю. Продолжая поливать немецкую пехоту из пулемета, я приказал Истомину готовиться к эвакуации из машины, вместе с раненым.
— Понял, командир. В стволе бронебойный.
— Знаю. Всем покинуть машину!
Справа от танка тихо урчал на малых оборотах подогнанный Сурковым бронетранспортер. Выпустив по немцам последний диск и выстрелив болванкой по двигателю стоящей без башни тройки, я быстро покинул машину через нижний люк и, стреляя из автомата по пехотинцам, запрыгнул через боковую дверцу внутрь бронетранспортера. Истомин вместе с раненым Осокиным уже находились там. Не дожидаясь пока я закрою дверцу, Суриков, дав газу, рванул вперед. Рыча и подпрыгивая на кочках и ямах, бронетранспортер мчался на максимальной скорости к выезду из села. Посмотрев на перекошенное от боли лицо Осокина, — тряска не так полезна для раненых, как мягкая койка, — я, высунувшись над бортом, открыл огонь по мелькавшим тут и там немцам.
Вдруг Суриков заорал:
— А-а-а! Су…и! — После чего под нашей машиной раздался взрыв, и бронетранспортер перевернулся.
Меня выкинуло из кузова. Так и не выпустив автомат, я, оглушенный, перекувыркнулся через голову, распластавшись на земле, и попытался справиться с головокружением. Наставив автомат на мелькавшие перед глазами человеческие фигурки, открыл огонь. Автомат, выдав короткую очередь на три патрона, заткнулся. Я потянулся за последним магазином, чтобы перезарядить оружие, но кто-то выбил его у меня. Последнее, что помню — опускавшийся на лицо окованный металлом приклад немецкого карабина.
Пробуждение было тяжелым. С трудом смог открыть только один склеенный чем-то глаз, после чего посмотрел вверх. Судя по всему, я лежал на спине в каком-то сарае, перед глазами были балка и стропила, обшитые досками. Чувствовал я себя весьма хреново, как и любой человек, получивший контузию. Попытка глубоко вздохнуть привела к тому, что я закашлялся и после щелчка в голове вдруг стал слышать звуки. Справа раздалось шуршание соломы, и я понял, что сам лежу на ней. Перед глазами показалась голова Молчунова, перевязанная разорванной нижней рубахой.
— Товарищ капитан, вы очнулись! — Он попытался улыбнуться разбитыми губами. Два синяка под глазами симметрично располагались на его избитом лице.
— Помоги подняться, — прохрипел я пересохшим ртом.
Подхватив меня под мышки, Молчунов с трудом помог мне усесться, привалив спиной к стенке сарая. Дотронувшись до головы, я понял, что у меня такая же повязка, как и у радиста. Видимо, удар прикладом не прошел даром.
— Дывы, Фома Ильич, командыр проснулысь.
— Ну и что, Мыкола? Все равно немцы нас за комуняк принимают, несмотря на добровольную сдачу… — Справа сидели двое в форме красноармейцев и криво улыбались, глядя на меня.
Посмотрев на радиста, я спросил:
— Что за чмошники?
— Кто, товарищ капитан? Извините, не понял!
— Эти двое, кто такие?
— А, предатели, к немцам переметнулись. Сдались, а те их в сарае заперли, вот и злобствуют. Один вроде украинец, другой наш, русский, судя по говору — из Рязани.
Так как мы оба были контужены, то говорили громко. Предатели, с интересом прислушивающиеся к нашему разговору, недовольно заворчали.
— Ниче, и на нашей улице будет праздник. У немцев порядок. Попили нашей кровушки, хватит. Поступим к ним на службу — возьмем свое. Все, что у отца советы забрали, все вернем.
Слушать этот бред мне быстро надоело, и я спросил у Молчунова:
— Остальные где? — Радист молча показал глазами в угол. Повернув голову, я увидел двоих в комбинезонах. Лиц различить не смог, поэтому спросил: — Кто?
— Истомин. Его придавило кузовом, когда перевернулся бронетранспортер.
— Жаль парня. С остальными что?
— Немцы злыми были. Осокину еще и руку сломали, когда ногами били. Старшина до сих пор в сознание не пришел. Врач, когда нас осматривал, сказал, что у него контузия; когда старшина очнется, он не знает.
— Что за врач? Из наших?
— Да, товарищ капитан, военнопленный.
— Эти давно здесь?
— Когда нас принесли, они уже были.
Наши громкие переговоры были услышаны часовым. Дверь со скрипом открылась, и в сарай вошли три немца. Один из них был офицером СС в звании штандартенфюрера. Ого, целый полковник нас посетил. С интересом осмотрев меня, он сказал солдатам на немецком языке:
— Офицера ко мне в кабинет, — и вышел наружу.
Послышался звук запускаемого двигателя, машина, шурша покрышками, удалилась. Странно, что я не расслышал шум двигателя подъехавшей машины; наверное, на заглушенном моторе прикатились, вот и не слышал.
— Вставай, русская свинья.
Меня подхватили под локти и волоком вытащили из сарая. Как ни странно, обращались со мной довольно прилично. Держа за плечи, терпеливо ждали, когда у меня закончится головокружение. Откуда-то справа подошел невысокий худощавый мужчина лет сорока, в нашей форме и грязном когда-то белом халате, с медицинским чемоданчиком. За ним следовал немецкий солдат.
— Ну что же они вас так резко подняли. Осторожно нужно. Осторожно. — Открыв чемоданчик, он достал пузырек с прозрачной жидкостью и, смочив марлю, ткнул ее мне под нос.
От запаха нашатыря меня чуть не стошнило, но голова просветлела. Убедившись, что я более или менее в порядке, врач кивнул немцам. Те осторожно повели меня по улице, направляясь в сторону площади, где меня подбили. Идя по улице, я с удовлетворением смотрел на раздавленную и уничтоженную технику. Немцы, почувствовав мое настроение, больно сжали руки. По улице ходили солдаты и местные жители. Вдруг откуда-то справа выскочила старуха со злым лицом и заорала, что я уничтожил ее огород и разнес весь двор. Нагнувшись, она зачерпнула свежую коровью лепешку и швырнула ее в меня. Попала. Коровьи экскременты потекли по лицу. Немецким солдатам, державшим меня, это не понравилось, им тоже досталось. Поэтому они стали гнать ее от меня, не отпуская рук. Сразу обнаружилось, что конвоиров больше, чем я думал. Со спины показались еще два солдата и стали шугать старуху. Но та, вырвавшись, успела подбежать ко мне и плюнуть в лицо. Увернуться я не смог из-за державших меня солдат. Это им, похоже, понравилось, но старуху они все-таки отогнали. Постаравшись вытереть лицо о плечи, я продолжал идти вместе с конвоирами к площади. Бабка двигалась в отдалении, не переставая выкрикивать угрозы и оскорбления, я пристально посмотрел на нее, стараясь запомнить, и продолжил осматривать проделанную нами работу.
Из-за кунга «Опель-Блица» показался корпус моего танка. Уже не моего. Около него суетилось несколько ремонтников, восстанавливая гусеницу. Черт, надо было хоть гранату кинуть вовнутрь, чтобы он никому не достался. Хотя там оставалось очень мало снарядов для детонации. Подходя к дверям трехэтажного здания, в окна которого я выпустил несколько бронебойных снарядов, обернулся, бросив последний взгляд на свой бывший танк.
В кабинет я так и зашел с испачканным коровьим гов…м лицом. Штандартенфюрер с улыбкой наблюдал, как меня сажают на стул, и знаком отпустил конвоиров. Достав из великолепного портсигара папиросу, штандартенфюрер закурил. После чего спросил на плохом русском:
— Ну как вам гостеприимство местных жителей?
— Так себе. Оставляет желать лучшего, — ответил я на немецком языке, что заставило немца удивленно приподнять брови.
— О, ваше произношение великолепно. Для русского просто отлично!
— О, герр штандартенфюрер, вы мне льстите. Позвольте представиться. Вацлав Швед, служу в полку «Бранденбург». В шве моих галифе вы найдете мой опознавательный знак. В эту группу окруженцев попал совершенно случайно. Позвольте рассказать вам после того, как ваши солдаты достанут код. Сам, извините, не могу, все тело болит.
