Мой адрес – Советский Союз! Тетралогия (СИ) - Марченко Геннадий Борисович
Перед тем, как приступить к пиршеству, Брежнев самолично разлил по рюмкам «Зубровку». Других спиртных напитков не наблюдалось, а из запить имелись охлаждённые морс в стеклянном кувшине и несколько бутылок эстонского лимонада «Колокольчик» [58].
На второе был курник с рисом, курицей, грибами и яйцами. Я заметил, что Брежнев ест немного, видимо, следит за весом, хотя для своего возраста генсек выглядел не таким уж и оплывшим. Виктория Петровна ела вообще мало. Брежнев, заметив, как я поглядываю на его небольшие порции, вздохнул:
– Ты, Женя, на меня не гляди, мне врачи есть много запрещают, да и жена моя, – он кивнул на чуть улыбнувшуюся Викторию Петровну, – следит, чтобы я лишнего себе не позволял. Если бы не гости – сейчас ел бы нежирный творог. Смотреть на него уже не могу!
Почему-то вспомнилось, что именно при «дорогом Леониде Ильиче» были узаконены в номенклатурной среде особые пищевые «пайки», совершенно не мотивированные в мирное и экономически благополучное время, и предназначенные вовсе не обездоленным, а, наоборот, наиболее обеспеченным категориям государственных служащих.
Вспомнилось анекдот, которой гулял в народе в так называемую эпоху застоя… Брежнев решил продемонстрировать своей матери, простой малограмотной старухе 80 лет, чего он достиг. Он показал ей свою коллекцию автомобилей, драгоценностей, свои первую, вторую и третью дачи, свозил в свои охотничьи домики и устроил царское пиршество в её честь. Когда же демонстрация богатств и власти была закончена, мать спросила: «Лёня! А ты не боишься, что придут большевики?»
Ладно, что было – то было! Вернее, ещё и будет. А может и не будет… Кто знает, на что готова пойти команда Судоплатова, дабы изменить ход истории…
– А как у тебя вообще мнение, Евгений, об Америке? – снова услышал я голос генсека.
Хе, вопрос-то, скорее всего, с подвохом, потому надо держать ухо востро.
– Что сказать… Обёртка яркая, а внутри гнильца. Так-то, конечно, на полках изобилие, но купить это всё может себе позволить далеко не каждый. Разве на наших улицах можно встретить бездомных и, тем паче, наркоманов, валяющихся прямо на улице, живущих под мостами и спящих у тепловых коллекторов? А там это в порядке вещей. Преступность в Штатах зашкаливает, опять же, зачастую на фоне наркомании. Плюс многие ветераны вьетнамской войны не могут найти себя в мирной жизни, спиваются и попадают в криминальные сводки. Я уж не говорю о заоблачной стоимости жилья, жилищно-коммунальных услуг, медицины, за обучение в колледжах и университетах приходится платить… Процветает расизм, людям с тёмным цветом кожи даже нельзя нужду справить в том же туалете, куда можно зайти белым.
– Но всё же товаров народного потребления там не в пример больше…
– С этим не поспоришь. И машина есть практически в каждой семье среднего класса, хотя многие берут авто в кредит.
– А это объяснимо, – сказал Брежнев. – Экономика США на Второй мировой хорошо поднялась. За время войны американская территория практически не пострадала, там не было таких катастрофических разрушений, как в СССР, где десятки крупных городов были буквально стерты с лица земли. Экономическая мощь США росла через предоставление займов, иностранные инвестиции и военные долги. Загрузка промышленности была на максимуме. Достаточно сказать, что с 1938 по 1945 годы производство в США выросло на 40 %, ВВП за военные годы выросло на 70 %. И в гонку вооружений, скажу тебе по секрету, они нас специально втянули, надеясь истощить тем самым нашу экономику. Миллиарды рублей уходят на ракеты, такни, корабли и самолёты, тогда как это могли бы быть автомобили для советских граждан, одежда и разнообразие продовольственных товаров на магазинных полках. Загнали они нас в эту гонку…
Он помолчал, тяжело вздыхая. Потом встрепенулся:
– А ты вот мне скажи, как представитель молодого поколения, какие сейчас настроения в вашей среде? Доносят мне, будто некоторые за модные брюки… как их…
– Джинсы? – подсказал я.
– Вот-вот, за эти самые джинсы чуть ли не Родину готовы продать. Неужто всё так плохо?
– Некоторые не только за джинсы, а и за жвачку продадут, – нахмурился я. – Но таких пока, к счастью, не так много.
– Но всё же есть, – не унимался Брежнев.
Я пожал плечами:
– В семье не без урода. Но, я думаю, те, у кого всё есть, продадут Родину быстрее, чем те, кто живёт скромно. Я имею в виду мажоров.
Брежнев отложив в сторону вилку.
– Ну-ка, ну-ка, что это ещё за мажоры?
– Так сейчас на молодёжном сленге называют детей, чьи родители занимают высокий государственный пост. Это сотрудники партийных структур или министерств, силовых ведомств, торговли, а также руководители предприятий. То есть по умолчанию имеющие хороший капитал и возможность доставать дефицит по блату. И по номинальной, заметьте, стоимости, а не втридорога у спекулянтов. Впрочем, это же можно отнести к известным представителям творческой интеллигенции. Раскрученные композиторы и издающиеся миллионными тиражами поэты и писатели, хорошо чувствующие конъюнктуру…
– Так это, получается, и к тебе относится?
– В некоторой степени да, но я надеюсь, что сумею воспитать своих детей в духе любви к Родине. Так вот, о сословиях… В Конституции, если не ошибаюсь, прописаны три класса социалистического строя: рабочие, крестьяне и трудовая интеллигенция. Вот только со временем появился и четвёртый класс – номенклатура. Конечно, не все руководители пользуются благами, которые предоставляются им по праву нахождения в этом классе, но большинство не мучаются угрызениями совести, а берут своё с лихвой. Держатся за эти блага зубами и когтями, а на тех, кто ими не пользуется, смотрят, как на белых ворон. За любой, извиняюсь, косяк, за который при Сталине номенклатурщик оказался бы на лесоповале, сейчас его просто переводят на другое место работы. Как же, он свой, в обойме! В качестве примера такого морального разложения могу привести случай, когда я сам едва не стал виноватым.
– Ну-ка, что за случай? – хмуро поинтересовался генсек.
И я рассказал ему про Язовского и его папашу. Брежнев слушал и всё больше мрачнел.
– Так вот, возвращаясь к мажорам, – сказал я, закончив с воспоминаниями. – Они составляют своего рода «закрытый клуб». Общаются лишь с себе подобными, и попасть в их компанию человеку со стороны практически нереально. Но даже если простой молодой токарь с завода и может скопить на дефицитные джинсы и кроссовки, и даже как-то достать их, то позволить себе безудержно тратить в ресторанах кровно заработанные… Ну разве что раз в полгода сводить девушку.
Да и попасть в этот самый ресторан непросто. Мажоры предпочитают собираться в заведениях для иностранных туристов при гостиницах и отелях. Или на номенклатурных папиных дачах, вход куда только для своих. Да и места учебы у золотой молодежи особенные: МГИМО, МГУ… Попасть в такой ВУЗ, не имея блата, почти нереально. А учиться – точнее, просто получать хорошие отметки и зачеты – мажоры предпочитают за магарыч, также состоящий из дефицита, ну и папино покровительство. Трудно даже себе представить, что после окончания ВУЗа такой «выпускник» попадет по распределению в какое-нибудь захолустье. Мажоров ждёт теплое местечко в столице или как минимум крупном областном центре, поближе к номенклатурным родителям. А это открывает еще более широкие возможности. Например, служебные командировки за границу, и далеко не всегда в соцстраны.
До кучи я вкратце рассказал собеседнику и про Язовского, и про взятку, которую мне предлагала жена прокурора, Брежнев, слушая меня, хмурился всё больше. Когда я закончил, он немного даже растерянно пробормотал:
– Вот оно как…
Опустил подбородок на сложенные в замок пальцы, хмуро глядя куда-то мимо меня, и выглядел он в этот момент сильно постаревшим. Вспомнилась, что в 52-м он пережил свой первый инфаркт миокарда, пять лет спустя – микроинфаркт, в 59-м сердечный приступ после оскорбления со стороны секретаря ЦК КПССС Алексея Кириченко. До перевода в Москву пахал на износ, засиживаясь в рабочем кабинете иногда до 5 утра. Всё это не могло не отразиться на здоровье будущего генсека. Да и в Москве на работу приходил первым, а покидал свой кабинет обычно не раньше 10–11 часов вечера. Да и до трёх утра случалось засиживаться…
