Всемирная выставка в Петербурге (СИ) - Конфитюр Марципана

Каждый день с ним вели политические беседы. Сперва Михаил воспринимал их как какое-то мошенничество, уловки смутьянов, попытки вовлечь себя в нечто неподобающе-извращённое. Потом — как непонятное занудство. Но затем ему закралась мысль вдруг, что ведь в этих политических речах будто что-то есть! Фабриканты не должны мучить рабочих, помещики крестьян, господа все вместе — обывателей... Правительство должно радеть о народе и устраивать такие законы, чтобы свести к минимуму страдания такового... Выкупные платежи несправедливы, штрафы за опоздания на фабриках несправедливы, ограничения для инородцев несправедливы... Да, все эти вещи звучали слишком хорошо, слишком соблазнительно, чтобы не быть обманом! Но в чём тот обман, Миша всё же не понимал и всё более позволял речам таким проникнуть в свою голову. В конце концов, они сообразовывались с учением Христа! И, по чести сказать, куда больше сообразовывались, чем наличествующие порядки! В конце концов, Коржов даже подумал, что, может, раз он влип в эту историю, то Бог и вправду хочет, чтобы он, невесть откуда родившийся, сыграл роль царя и облегчил народную участь... А может даже и подготовил бы страну ко второму пришествию.

— В общем, я всё понял. Я готов, — сказал он как-то утром Герману Александровичу, больше всех остальных говорившему с ним о политике.

— Превосходно, Михаил! Мы не сомневались! — Ответил тот, обняв того, кого совсем недавно обзывал «Ваше Величество». — Наконец-то нашей стране выпала удача — получить истинно народного Государя! Государя, который вырос не во дворце, а в тёмном углу петербургской доходной квартиры, между дымных труб завода, а цеху, на стройке! Царя, который знает нужды трудового класса не по наслышке и будет править для народа, а не для господ! Царя, который позволит нам отказаться от крайнего средства, террористической борьбы, и построит социализм, как мечтал сделать Герцен, бескровно!

— Кстати, вот о терроризме, — сказал Миша. — Так вы точно не взрывали мою мать? Ведь вы не врёте?

— Нет, конечно! — Герман Александрович немного переменился в лице. — Да вы ведь знаете, её вообще никто не взрывал! Взрывали-то Синюгина! Она там просто рядом оказалась.

— Это — знаю. Но Синюгина — не вы, да?

— Нет, не мы. Наша организация лучшая и крупнейшая в России, но есть, ведь вы знаете, и другие... Бывают ничего ребята, честные, толковые, которые рабочих агитируют у проходных, то нет-нет, да и пристрелят какого-нибудь особенно бессовестного начальничка, обижающего народ... А есть просто разбойники: грабят больницы, бани, лавки, что угодно, берут там по десять-пятнадцать рублей, называя всё это экспроприацией... Это мог быть кто угодно. Синюгина, знаете, многие ненавидели!

— Ладно, хорошо, — ответил Миша. Он вообще-то уже слышал это объяснение, но теперь как-то захотел получить его еще раз, для пущей верности. — Ну, а если я буду царём, вы ж поможете мне, да? О народе я радеть хочу, а что за «социализм» такой, честно говоря, так и не понял.

— О, поможем, конечно! И думаю, что не только мы! — Герман Александрович снова переменился в лице и стал очень радостным. — Когда станет известно, что к власти пришёл настоящий народный царь, я уверен, что тысячи образованных людей, тысячи профессоров из университетов, народных учителей, земских статистиков, всех, кто знает науки и любит Россию, придут к вам на помощь! От вас, Михаил, нужны лишь воля, честность и справедливость! А интеллигенции для помощи достанет!

— Предложим. Ну а как я власть возьму? Царь Сергей-то, небось, не горит желанием уступать мне место!

— Когда станет ясно, что вы настоящий, живой Михаил, что потомок Романовых, власть Сергея потеряет легитимность, — туманно ответил глава революционеров.

— Кого потеряет?

— Законность. Ну, в смысле, когда все узнают, что царь по закону не он, а вы, от него наверняка отвернутся и царедворцы, и просвещённая публика, и весь народ. Его уже не будут признавать за императора.

— Его выгонят из Зимнего дворца и позовут туда меня? — С сомнением и надеждой спросил Коржов. — А если не захочет уходить?

— Ну, как это всё технически будет осуществляться, мы пока точно не представляем, — признался Герман. – Может статься, он просто сбежит. Может быть, собственное окружение шарахнет его табакеркой по голове, словно Павла I, или заставит отречься и уйти в монастырь, как Шуйского. Лично мне, конечно, нравится картина, как народ поймёт, что узурпатор не пускает во дворец истинного монарха оттого, что тот готов радеть о простом люде; тут случится восстание; рабочие Петербурга ворвутся в Зимний дворец... Хотя это, в общем, маловероятно. За последнюю четверть века мы выяснили, что поднять русский народ на революцию — непросто.

— И что тогда делать?

— Вам? Не подвергать себя опасности. Сидеть пока у нас и не подставляться жандармам и прочим агентам Сергея. Ну, а мы работу уже начали! Через чайные, газеты, профсоюзы и рабочие кружки мы распространяем сейчас сведения о том, что существует законный царь, что он выжил в Петропавловке, и если придёт к власти, будет править для народа! Я видел уже несколько газет, где с пеной у рта уверяли, что вас нет на свете! Судя по тому, как старательно внушают обывателям эту мысль, наша информация циркулирует хорошо и уже начинает пугать царедворцев!

— И долго мне прятаться?

— Ну, до тех пор, пока наши сведения не распространятся в достаточной степени, и пока общество не наполнится ожиданием и готовностью вас принять. А затем вы им явитесь... Мы вас покажем народу...

— Покажете? — И Миша усмехнулся. — Вы так говорите, словно я какой-нибудь экспонат со Всемирной выставки...

— А что, это идея! — Герман Александрович встрепенулся. — Всемирная выставка и в самом деле была бы прекрасным местом, чтобы явить вас миру! Огромное стечение людей со всего света, тысячи глаз, кинокамер и фотографических аппаратов... Если вы там появитесь, то у Сергея не будет шансов сказать, будто вас там не видели! О, я уже представляю, как французы из «Патэ», не веря глазам своим, будут фиксировать на киноплёнку решающий поворот в судьбе нашей страны... То, чего мы все так долго ждали... Да, и времени, оставшегося до Выставки, нам должно хватить!

— Но как мы докажем, что я — настоящий царевич? — спросил Михаил. — Разве мало было самозванцев? Меня сразу же сочтут одним из них.

Мечтательное выражение сползло с лица Германа Алексадровича.

— Да, — сказал он. — Вот это проблема. Вообще, мы уже думали над этим... Вот пишут, в Австро-Венгрии какой-то учёный выявил, будто кровь каждого человека принадлежит к одной из четырёх групп. Эти группы, разумеется, как всякая особенность организма, должны передаваться от отца к сыну. Мы думали о том, что, если выяснить группу, к которой принадлежит кровь наших Голштин-Готторп-Романовых, сравнить её с вашей...

— Но если групп всего четыре, получается такая же кровь у четверти людей на Земле, — сказал Михаил.

— Да. К тому же, может статься, что открытие ошибочное, да и времени на то, чтобы выписать этого профессора к нам из Вены, уйдёт Бог знает сколько... Если он, конечно, не приедет сам на Выставку... В любом случае, сильно рассчитывать на этот метод не стоит. Так, дополнительный аргумент, если вдруг получится... Фотографии ваши и ваших родителей, разумеется, мы задействуем. Кстати, Михаил! Отпустите бороду. Так и в целом солиднее будет, и на Александра Александровича ещё больше станете походить!

— Это всё не очень убедительно, — заметил Коржов.

— Да, — Герман Алексадрович вздохнул. — Ещё мы подумали о том, что хорошо бы найти няньку царских детей, которая возилась с ними двадцать лет назад. Кажется, одна из нянек погибла в Петропавловском соборе вместе с семьёй, но ведь у неё наверняка должна была быть сменщица, а то и не одна!..

— Что проку с няньки? Как она узнает? Я же вырос...

— Но если она вас купала и одевала, то может помнить какие-нибудь особенные приметы на вашем теле. Есть у вас, предположим, родимые пятна?