Ротмистр Гордеев 2 (СИ) - Дашко Дмитрий

Слава богу, Ванновский спонсировал полутора сотнями рублей. Протягиваю кузнецу десятку.

— Надеюсь, этого хватит? Для начала.

— Для насяла? Конесно хватит, господина штабс-ротмистра…

Забираю с собой Будённого, у нас с ним, по плану, занятия по английскому и написание наставления по использованию пулемётных тачанок в обороне и наступлении.

— Пойми, Семён, нам, людям военным, тонкости произношения не так важны, тем более что сами англичане порой так говорят, что ощущение, будто рот набили горячей картошкой. А американцы, поскольку происходят из разных народностей и того пуще — кто во что горазд. Слушаешь, бывает, такого и не понимаешь, на каком языке он с тобой разговаривает. Главное, нам донести до собеседника свою мысль и разобрать, что он в ответ говорит. А также всё то же относительно написанного — то есть понимать, что написано и уметь свою мысль изложить буквами по белому, — излагаю в завершение нашего первого занятия по английскому языку.

Будущий маршал тяжело вздыхает. Ободряюще хлопаю его по плечу.

— У меня и самого произношение не ахти, так что не тушуйся, казак. Давай поглядим, что ты насочинял по тачаночному наставлению.

Семён протягивает мне исписанную убористым почерком тетрадку. Ну, если не считать орфографических и пунктуационных ошибок и некоторой путаницы в изложении, совсем неплохо.

А это вообще можно в бронзе отлить по граниту: «Мобильная огневая точка (МОТ), каковой является тачанка, служит для доставки пулемёта или иного средства огневого поражения в нужную точку наступления или обороны для создания перевеса в огневой мощи, дабы прорвать боевые порядки противника при наступлении или рассеять их при обороне».

Правлю красным карандашом ошибки, возвращаю тетрадь Будённому.

— Молодец. Перепиши набело. И будешь с нами с Маннергеймом докладывать в офицерском собрании.

— Робею я, Николай Михалыч, — мнётся Семён, — там одни господа офицера будут, а кто я рядом с ними? Простой казак…

— Не журись, Сеня. Не боги горшки обжигают. Ты и сам с твоей головой и талантами выбьешься не просто в офицеры, а в генералы.

— Господин штабс-ротмистр, по вашему приказанию господа офицеры и вольноопределяющиеся прибыли! — рапортует с порога поручик Цирус.

— Вольно, господа. Располагайтесь. Сей момент стол будет накрыт. Кузьма!

А Скоробут уже тут, как тут, накрывает скатертью стол, расставляет обеденные приборы — с бору по сосенке, но хоть что-то. Будённый совсем тушуется, козыряет и уходит.

Рассаживаемся за столом. Я выставляю на стол бутылку «казёнки», Каульбарс — бутылку «Смирновской».

— Неужто с самого Петербурга везли?

— Шутите? В Харбине взяли в вокзальном буфете. Чуть не с боем. Спрос на спиртное среди господ офицеров на высоте.

— Оно и понятно, под смертью ходим, — включается в беседу Канкрин. — В смысле, нам-то ещё предстоит, а вы-то уже который месяц.

Кузьма расставляет на столе закуски: исходящие паром горячие паровые булочки баоцзы со свининой и овощами, маленькие шарики куриного фарша, завернутые в листья лука-латука и обжаренные в масле, паокай — острую маринованную местную капусту с морковкой и сваренные вкрутую яйца, приготовленные в смеси чайных листьев, сахара, соевого соуса и специй. На правах хозяина откупориваю «Смирновскую», разливаю по рюмкам.

— Господин штабс-ротмистр, решили заняться английским в порядке самообразования? — Каульбарс кивает на грифельную доску с нестёртыми нашими упражнениями с Будённым.

— Занимаюсь языком с Будённым, барон. Казак, которого вы застали здесь…

— Я смотрю, вы вообще озаботились грамотой в эскадроне… Стоит ли трудов?

— Стоит, Василий Александрович. Недостаточно бойцу быть просто исполнительным. Он должен понимать боевую задачу и иметь собственную инициативу в исполнении отданного приказа.

— Да вы, никак, социалист? — это уже Канкрин.

— Николай Михалыч — русский офицер, а не вот это вот, что вы сейчас изволили сказать, господин вольноопределяющийся! — гремит от порога голос со знакомым скандинавским акцентом.

Оборачиваюсь — на пороге Маннергейм. Тролль держит в руках бутылку «шустовского».

— Пьёте, господа, и без меня? — Карл Густав — воплощённая укоризна.

Господи, как я ему рад!

— Виноват, господин барон! Исправлюсь!

Выбираюсь из-за стола и заключаю барона в дружеские объятия.

— Кузьма! Ещё рюмку и прибор на стол!

Барон устраивается за столом.

Поднимаю тост:

— За победу русского оружия, господа!

Звон рюмок мне в ответ.

[1] C рождения такой (бел.)

[2] Так в том суть моя (бел.)

[3] Со своими могу себя сдерживать, а против врагом даже стремиться не стану (бел.)

[4] Это плохо. У нас с ними всегда вражда (бел.)

[5] За плечами, как и положено по Уставу (бел.)

[6] Я туда всю радость и добро складываю, у кого отнимаю (бел.)

[7] Князь Андрей Васильевич Трубецкой, сын камер-юнкера Императорского двора, учёба в Лицее не слишком ему давалась, так что юноша перевёлся в военное училище. Характер, по словам, педагогов у князя был не сахар.

[8] Граф Кирилл Канкрин, внук министра финансов России на первой четверти 19 века и сын камергера Императорского двора.

[9] Хрипунов в своём выпуске окончил Лицей с золотой медалью.

Глава 12

Спиртное, хоть его и немного, быстро развязывает языки, особенно у моих «вольноперов». В принципе, понятно — люди молодые, организмы нетренированные. У офицеров — пусть они и, практически, сверстники, ситуация получше, разве что щёки слегка разрумянились. Чувствуется изрядный опыт.

А вот у лицеистов дела плохи.

Особенно развозит Канкрина. Лицо краснеет, становится одутловатым. Дотоле изящная линия пробора его причёски, которая делила пышную шевелюру на две почти одинаковых части, куда-то исчезает, вместо него торчит куча растрёпанных волос.

Думаю, что наливать ему больше не стоит, хочу максимально тактично это заметить, но тут «пробивает» Каульбарса. Корнет, назвавший меня социалистом, никак не желает успокоиться.

— Господин штабс-ротмистр, позвольте задать вам вопрос?

— Задавайте. Мы с вами — боевые товарищи, между нами секретов быть не должно.

— Прошу заранее извинить меня, но… не кажется ли вам, что вы несколько перебарщиваете, заигрывая с подчинёнными? Вы же сами понимаете, что, в своём большинстве, это необразованные серые люди, преимущественно, из деревни, которые прежде дальше родного села не выезжали и ничего толком не видели… Жили в лесу, молились колесу… Вы считаете, что они оценят ваши труды?

Тяжело вздыхаю.

— Начнём с того, корнет, что никто с подчинёнными не заигрывает и заигрывать не собирается. Это раз, — перевожу дух, чувствуя, что меня начинает распирать от злости.

Всё-таки некоторые выходцы из аристократических семей изрядно оторваны от жизни. Будем считать, что это в них играет юношеский максимализм и неверные психологические настройки, которые мне ещё предстоит сбить.

— Теперь — два: это наши, русские солдаты. Да, зачастую это простые деревенские мужики, взятые прямиком от сохи, но именно им предстоит идти в атаку, они будут прикрывать вас в бою, от них зависит то, ради чего мы здесь — победа! Поэтому к ним нужно относиться так, как вы бы хотели, чтобы относились к вам: с максимальным уважением и пониманием. Само собой — без панибратства и сюсюканья! Но — по-человечески, вникая в их нужды, прислушиваясь к их пожеланиям и не игнорируя их дельные советы. Запомните, вы за них в ответе!

— И всё-таки вы — социалист! — пьяно бросает Канкрин.

— Как вам будет угодно, — морщусь я и успокаиваю сам себя: ребята молодые, в голове гуляет ветер, но ведь они сами по своей воле отправились в действующую армию добровольцами.

Почти у всех влиятельные родители с кучей связей, впереди, после окончания престижного лицея, большие жизненные перспективы и карьерный рост. Но они по велению сердца идут на войну. Скажу больше — их родители одобряют такой шаг.