Юрий Корчевский - В цель! Канонир из будущего
Я вернулся в комнату, где лежали убитые опричники, нацепил на себя трофейный пояс с саблей, проверил – легко ли она выходит из ножен.
– Мужики, есть предложение!
Все повернулись ко мне.
– Ищите жердину, поднимите меня на ней к окну второго этажа – я стрельну и поработаю саблей. Думаю – они сейчас за лестницей и дверью смотрят, а сзади удара никто не ожидает. Когда начну, шумните здесь, отвлеките внимание.
Вскоре вернулся запыхавшийся мужик, притащил толстую жердину. Я уцепился за один конец, и шестеро мужиков приподняли меня к окну второго этажа. Окна были выбиты вместе с рамами, и мне не составило труда ухватиться за подоконник.
Со стороны лестницы раздавался шум, и находившиеся в комнате кромешники сосредоточили свое внимание на открытой двери, собираясь стрелять из пищали.
Я потихоньку перелез через подоконник и двумя прыжками преодолел разделявшее нас расстояние. С левой руки выстрелил в спину опричнику с пищалью, а правой заработал саблей, отрубив руку одному и ударив саблей по шее второго опричника. Еще один успел обернуться, но помешала пищаль – не для городского боя оружие, – и выхватил длинный нож. Сабли у него не было. Э, да этот урод уже мне знаком – в трактире пытался освободить себе стол.
– Умри, собака! – заорал он и ринулся на меня.
Я успел выставить вперед клинок, и кромешник сам на него напоролся. Причем сабля застряла между ребер. Я попытался выдернуть ее из тела, не смог и бросил. Дрянная сабля – сталь неважная, одно достоинство – вовремя под руку подвернулась.
Живых опричников в комнате не осталось.
Я высунул голову в дверь и прокричал вниз:
– Комната свободна!
И в это время из противоположной комнаты с другой стороны двери загрохотали выстрелы. Мою дверь изрешетило картечью, мне оторванной щепкой разодрало щеку. Черт, в пылу схватки я как-то запамятовал, что на лестничную площадку выходят двери и другой комнаты. Слава богу, жив остался.
Я бросился к убитым опричникам, подтащил их пищали к двери и улегся, взяв в руки пищаль и прицелившись в дверь. Вот она приоткрылась, высунулся ствол, и в это время я спустил курок. Площадку заволокло дымом. Я схватил вторую пищаль и выстрелил сквозь завесу дыма туда же. Когда дым рассеялся, я увидел, что дверь распахнулась, пищаль лежит на полу, а за ней видна окровавленная голова.
Я взял в руки последнюю заряженную пищаль, выскочил на площадку, ударом ноги распахнул дверь шире и приготовился стрелять. У двери лежали двое убитых кромешников, а третий – живой – пытался вылезти в окно. Я выстрелил ему в спину, и он выпал наружу.
Отбросив разряженную пищаль, я подбежал к окну. Озверевшая толпа молотила уже убитого опричника дубинами, превращая тело в кровавое месиво. Все, второй этаж свободен.
Я крикнул сверху:
– Я спускаюсь – тут уже все мертвые, меня случайно не прибейте!
Держа в руке пистолет, я спустился вниз по лестнице.
Тем временем мужики обнаружили вход в подвал и теперь пытались выломать дверь. Когда же им наконец это удалось и они по лестнице ломанулись вниз, грянул выстрел, и первые в толпе упали, обливаясь кровью. В подвале тоже прятались кромешники. Но разъяренную толпу было уже не остановить. Узкая лестница вниз, в подвал, не могла вместить всех, но, сбивая с ног и давя друг друга, мужики лезли вперед. Конечно, грамотные ратники сумели бы оборонить узкий вход в подвал – для этого вполне бы хватило двоих, но опричники не были воинами. Вскоре всех их насмерть забили дубинами и зарубили топорами.
Из небольшой комнаты, похожей на канцелярию – со столом, бумагой на нем, – вели еще две двери. Распахнув их, мужики замерли на пороге, а потом стянули шапки и стали креститься.
Я заглянул через головы. Отвратительное зрелище предстало моим глазам. На дыбе висел окровавленный человек. В правое его подреберье глубоко вонзился мясницкий крюк, все тело было изрезано, глазницы пусты.
Ужас накрыл толпу невидимым крылом.
Самые смелые вошли во вторую дверь и тут же выскочили. Их рвало, лица были искажены.
– Там…
Я подошел. В здоровенном котле с еще теплой водой плавали два обнаженных трупа, а в углу комнаты лежала голая женщина со вспоротым животом. Мерзость какая-то, человеческий мясокомбинат. Я даже слов подходящих подобрать не мог для описания этих комнат и этого подвала, в которых именем государя творились немыслимые зверства.
Толпа кинулась по лестнице вверх. Никто не хотел находиться в подвале, весь воздух которого, казалось, был пропитан страданиями и смертью.
Я задержался – меня заинтересовала бумага на столе. Коли была бумага – значит, на ней что-то писали. Где написанное? Я пошарил в ящиках стола, потом на полках шкафа, что стоял за столом, и нашел много листков, исписанных ровным почерком. Так, посмотрим: «Со слов Ерофея Бортника сосед мой…» Ага, не иначе – донос.
Я нашел в комнате мешок, свалил туда все найденные бумаги – потом разберусь – и вышел из подвала.
Мужики обшарили весь дом и тащили из него все, что представляло мало-мальскую ценность. Заводила, что перед штурмом висел на дереве и выкрикивал призывы бить кромешников, заорал:
– Пусть сгорит дом сатаны! – зажег кремнем факел и швырнул внутрь дома.
Я не стал дожидаться, когда разгорится пожар, и поспешил со своей страшной находкой домой. Когда я пришел, Дарья ахнула и забегала вокруг меня:
– Ты ранен? Что случилось?
– Ерунда, не обращай внимания.
Я умыл лицо и прошел к себе в комнату. Через какое-то время, постучавшись, вошел Илья. Он уже стал хорошо ходить, но рукой придерживал живот.
– Это правда, что есть указ государя об отмене «опричной тысячи»?
– Правда, сейчас только что сам вернулся из их гнезда – его мужики штурмовали; перебили кромешников, а дом сожгли.
– А чего это у тебя? – поинтересовался Илья.
– Добыча, грамотки интересные взял в доме кромешников.
– Да ну! Интересно, давай посмотрим.
– Для того и принес.
Я вывалил из мешка бумаги на столешницу, мы уселись за стол и стали читать. Периодически Илья вскрикивал от удивления:
– Ну надо же, чего только в доносах не пишут!
Мне же по большей части достались записки о признаниях, выбитых под пытками. Известное дело – пытки далеко не каждый вытерпит, перенесет боль, вот и оговаривали друзей, знакомых и родственников. Были признания абсолютно дикие, вроде заговора с целью убийства государя или в измене псковских бояр с целью перейти под руку Литвы. Были и несущественные – о мелких кражах или обмане покупателей на торгу.
Неожиданно Илья стукнул кулаком по столу так, что от резкого движения бумаги разлетелись.
– Вот же нехристь! Иуда!
– Ты что, Илья?
– Оказывается, сосед мой на меня донос написал – ты почитай, почитай! А я-то думаю, с чего это кромешники в мой дом ворвались?
– Думаю, кабы не указ царский о роспуске опричнины, они бы тебя в покое не оставили.
– И я так мыслю. Надо же – никак не подумал бы. Погоди же, Тимофей, даст Бог – встану на ноги, устрою я тебе! Купчишка дрянной, умения нет никакого – только пьянствовать горазд да завидовать. На добро мое позарился, не иначе. Интересные грамотки, надо все перечитать. Как много о людях узнать можно.
– А как же, вестимо – кто много знает, тот правит миром.
Мы снова углубились в чтение, и только приход Маши, возвестившей о том, что кушать подано, прервал наше увлекательное занятие.
Глава 5
Прошла еще неделя. Илья встал крепко на ноги. По утрам, после завтрака, он уходил по своим делам. Видимо, купец в красках расписал своим деловым партнерам о моих способностях лекаря, так как вскоре в дом к семье, где я нашел временное пристанище, потянулись страждущие исцеления. И я опять вернулся к прежней мысли – надо снимать в аренду дом или покупать свой.
Пациентов становилось больше, и мне было просто неудобно пользоваться благосклонностью Ильи.
Когда я попросил купца подыскать мне дом в аренду, Илья помрачнел.
– Чем тебе плох мой дом?
– Неудобно, Илья. Я у тебя живу, меня кормят, обстирывают, больные сюда ходят, беспокоят домашних.
– Плохо же ты обо мне подумал, Юра. Я и дочь моя, любимица, живы остались только благодаря тебе. И дом цел – не сожгли, не отдали клеветникам благодаря тебе. Разве не ты рисковал своей головой, вывозя на телеге убитых кромешников? Я и моя семья были для тебя тогда чужими, незнакомыми людьми. Неужели я отвечу черной неблагодарностью? Живи, сколько хочешь – ты для меня как сын, о котором я мечтал и которого Господь мне не дал. Я уже в возрасте – мне бы дело наследнику передать, да вот нету. Девка – она девка и есть, ее облапошить любой может, да и силы за ней никакой. Живи, прошу, не уходи.
И я остался. Когда так просят, грех отвергать протянутую руку, тем более вскоре события завертелись как белка в колесе.
