Вадим Сухачевский - Завещание Императора
— Да не стоит и разговоров, — махнул рукой господин Хлюст, и в результате этого взмаха в руке у него опять образовался конверт, в точности такой же. Снова распечатал. — Ну-ка, ну-ка… Ага, уже кое-что позанятнее… Впрочем, не более чем для какой-нибудь бульварной газетенки… Признание в адюльтерчике, вполне, по-моему, простительном… Но не станем же мы скатываться… Ого! Уже поинтереснее: про содомский грех!.. А это еще что?.. Нет, нет, и читать дальше не желаю!.. — И снова камин во всех зеркалах полыхнул пламенем, как Ваал пожирая бумагу. А в руке Хлюста, на миг вытянувшейся куда-то запредельно, появился еще один конверт, неотличимый от предыдущих двух. — Поглядим, здесь, может, что потолковее… — Вскрыл, пробежал глазами. — Ах, опять разочарование!.. Нет, может, оно и небезынтересно – но разве что для господ историков, с их страстью ковыряться в небытии. Надеюсь, вы уже начинаете понимать, мой друг, сколь неблагодарно это занятие? Да хоть бы на примере публикаций о гибели нашего купца имели уже возможность удостовериться. Может, оно и правда – для одного какого-то крохотного мирка; но если шоры снять, да пооглядеться… Вон, извольте слышать, как наш покойничек-то…
Из-за стены, откуда еще недавно слышались взывания к герцогине, теперь – снова под свист розг – отчетливо гремел уже голос Грыжеедова: "Давай, матушка, давай!.. От так! Хорошо! Как в баньке!.. Еще давай, вжарь матушка моя, Генриетта Самсоновна… Только тятя в детстве так потчевал!.. Еще, голубушка моя, еще, милая, давай!.." – "…Услышь, Господи, правду мою, внемли воплю моему, прими мольбу из уст нелживых. От Твоего лица суд мне да изыдет; да воззрят очи Твои на правоту…" – вторили ему из-за другой стены звуки теперь уже православного молебствия.
— Вот и здесь… — ткнул Хлюст в письмо, поморщившись. — Снова про младенца, Ворёнка этого, повешенного на Спасских воротах. Целый историографический опус. Эх, господа историки, господа историки, дорого бы вы дали, попадись это к вам… Ну, а мы что будем с сим делать?
— К черту! — по-ведьмински весело крикнула Мадлен-Шамирам; пламя камина отсвечивалось в ее глазах, повторенное всеми зеркалами. — Lass an brennt in der Holle! [41] Chez le diable cela merd! [42]
…"…Ах, вжарь, ах, здорово, матушка моя!.."…
…"…что Ты поднял меня, Господи, и не дал моим врагам восторжествовать надо мною…"…
Хлюст. Bravo! Bravo, Сибилла! Так и поступим! (И эта бумага извивается в камине. А в руках у Хлюста уже новая.) Ну-ка, что там на сей раз?.. Боже мой, астрологические прогнозы! Предначертания! Довольно мрачные, скажу вам. Гибель династии, да какая страшная, о, ужас!.. Что будем делать? Может, оставим для господ гадателей на кофейной гуще?
Сибилла (заливаясь хохотом). К черту, fuck it! К чертовой бабушке!
…Вспышка! Конец!…
…И новая бумага у Хлюста в руках…
Хлюст (читает)."…Сим сообщаю Вашему Императорскому Величеству, моему далекому преемнику, что, согласно расчетам, странствующая во вселенной планида, в древних книгах именуемая Александрийской звездой, через сто лет после настоящего моего письма, пройдя вблизи планеты нашей, способна произвести…" Ну конечно! Конец света, Звезда Полынь и прочий Апокалипсис! Мальтийцы все уши ему, должно быть, прожужжали.
"К черту в пекло!" – кричит Шамирам, и бумага растворяется в огне.
(Хмурясь, просматривает следующую.) А вот это уже нечто… Мелковато, конечно, но – все-таки… Тайный вклад в банке Женевы. Велено использовать для покрытия золотом всех куполов православных церквей от Петербурга до Камчатки… Однако же – с условием… Гм, а вот условие-то для нашего нынешнего наиправославнейшего государя, мне думается, никак не приемлемое. Да еще при благочестивости ее величества Александры Федоровны… Могу себе представить, какие у него мысли могли тогда, по прочтении…
Мадлен (в точности голосом императора Николая). Это ужасно, господа!
Хлюст. М-да, обидно: денежки-то очень даже немалые… Эх, впрочем, все равно не про нашу честь. А посему… (Бросает в огонь.)
На смену полыхающим в геенне бумагам из воздуха одна за другой появляются новые, которые затем по команде Мадлен-Изольды-Шамирам снова летят в огонь.
Тайна масонского заговора…
Шамирам. К чертям собачьим!
Хлюст. Да будет так!.. О распутстве его матушке Екатерины… О! с прелюбопытными подробностями!..
Мадлен. В задницу!
Хлюст. Именно туда!.. (Бросает в камин. Вскрывает очередной конверт. Вдруг, прочтя несколько строчек, смотрит на фон Штраубе как-то по-новому. Уже нет на жабьем лице прежней небрежительной ухмылочки, во взгляде пристальность, даже уважение, пожалуй.) Вот мы, кажется, и дошли… Да, теперь я понимаю, мой друг, о, теперь я вас хорошо понимаю… Не пойму только, откуда вам-то известно. Великая тайна тамплиеров, которую и под пытками не выдали. Тайна, перешедшая к ним от династии Меровингов, а к ним откуда – и сказать-то боязно. Неужели вправду так-таки и пронесли сквозь века?.. И про исцеление от золотухи весьма убедительно, хотя, конечно, мелочь по сравнению с остальным… (Читает дальше.) Ого! Вот это да! Такова, значит, истинная тайна священного Грааля?.. Вон оно, оказывается, как!.. Господи, да неужели же?!.. Так вот почему вы… Разумеется… Это серьезнее, чем я предполагал… Что ж, довольно-таки убедительно… Весьма, весьма… Ради этого, конечно, стоило… (Проникновенным голосом.) Но подумайте, милейший лейтенант, надо ли мир людской, столь взрывоопасный, подверженный любому, самому пагубному психозу, надо ли соблазнять его подобными откровениями, чреватыми, — тут нет сомнений, — новым разладом меж людьми и величайшей смутой? Надо ли его снова испытывать на изгиб, на прочность, переживет ли он еще раз такое испытание – вот вопрос… Любой мало-мальски разумеющий, наверняка, скажет вам, что единственно как надо распорядиться подобной тайной…
— В огонь ее! На фиг! К черту в задницу! — хохоча и дрыгая на диване длинными голыми ногами, бесновалась Мадлен.
— Погодите! Не смейте! — закричал некто голосом фон Штраубе (сам он не мог издать ни звука – бесноватая зажимала ему рот рукой).
— …Давай, матушка! Пожарче давай! Озолочу! — орал за стенкой купец Грыжеедов.
— …Да веселятся небеса и да торжествует земля; да шумит море и что наполняет его! — старательно выводил голос за другою стеной.
Фон Штраубе наконец выпутался из ее объятий, даже нашел в себе силы вскочить, но не знал, в какую сторону надобно рвануться: где сам Хлюст, а где только лишь его отражение в зеркале? Со всех сторон одинаково склабился этот широкий жабий рот, и везде бумага, зажатая в руке, уже зависла над пламенем камина.
— Вы не смеете! — закричала дюжина двойников фон Штраубе, метаясь по одинаковым комнатам в своих зазеркальных мирах. — Остановитесь! Отдайте немедля!
— Успокойся, миленький! — хохотали все эти Дарьи Саввичны, все эти Софи, Мадлен, Изольды, Виолы, Шамирам. — Успокойся! Ты побьешь все зеркала!
Разом заполыхала бумага во всей дюжине Вааловых пастей.
— Браво! Виват! Tres bien! [43] – зашлись хохотом со всех сторон прекрасные ведьмы, кружась в неистовом шабашном хороводе. — В жопу ее!
— Как вы могли?! — возгласили все лейтенанты, потерянно замерев на месте, каждый глядя на своего ухмыляющегося Хлюста. — Это… Это преступно!
— Преступно? — удивились Хлюсты.
— Преступно!.. — захохотали Дарьи Саввичны.
"Преступно!" – "Преступно!" – "Преступно!" – перекликались между собою зеркала, начиная вдруг искажать изображения, делая их то вытянутыми, то приземистыми, то какими-то изогнутыми, словно как при ветре на воде, подернутыми рябью. Именно, именно преступно, господин высокосиятельный Хлюст, преступно, ваше высокопревосходительство Роман Георгиевич, преступно, господин действительный тайный советник, преступно, господин граф! Преступно искажать мир, как происходит в этих зеркалах, которые обращают его в какой-то зверинец, в насмешку над Создателем, преступно его подправлять, как вы это сделали давеча, прелестная Шамирам – столь метким вашим крохотным пистолетиком! Преступен ваш Ваал, пожирающий истину огненным ртом!.. Лейтенанту казалось, что он выкрикивает это изо всех сил, но он не слышал своего голоса – звуки исчезали возле самых уст, не в силах разорвать вдруг загустевший, как смола, воздух. Он кричал что было мочи, а по комнате вместо этого разносилось: "…Ах, матушка, ах, богиня! Пожарче-ка давайте! Вашей легкой рученькой!.." – "…ибо отверзлись на меня уста нечестивые и уста коварные… за любовь мою они враждуют на меня, а я молюсь…"
