Руслан Мельников - Крестовый дранг
И все же Бурцев нервничал. Память услужливо воссоздавала картинки из учебника истории. Ну, те самые, на которых немецкие псы-рыцари уходили под лед… Бр-р-р, даже страшно подумать! А ну как попадется среди провожатых какой-нибудь эстонский Иван Сусанин, коему крестоносцы покажутся милее новгородцев. Заведет, блин, куда-нибудь, где лыжник проскочит легко, а всадники за ним пойдут ко дну. А уж коли конники перетонут, тяжелый «цундапп» тоже на льду не удержится. Но не бросать же было самоходный трофей с немецким пулеметом в обозе.
Бурцев на мотоцикле ехал в авангарде дозора — сразу за проводниками и Дмитрием с Бурангулом. Так что, ежели чего — ему первому хлебать студеной озерной водички. Ему да связанному Отто, что по-прежнему мычал в коляске, уткнувшись мордой в пулеметный приклад. Третьим садиться на рычащую «самоходную телегу» опять никто не пожелал. Да оно и к лучшему — легче будет.
Влажноватый снежок летел из-под цепких протекторов. Мотоцикл шел хорошо, не пробуксовывал, не скользил. Даром что замерзшая вода под колесами. Лед льду ведь рознь. А тут дело такое: если б «цундапп» сейчас оскальзывался, то и тяжелые боевые кони, какими шипастыми подковами их ни подковывай, чувствовали бы себя здесь коровами на хоккейном катке. Оступались бы кони, падали вместе с вооруженными всадниками. И ни новгородская конная дружина, ни рыцарская «свинья» на Чудское озеро ни в жизнь бы не полезли. И никакого Ледового побоища не случилось бы. Ан нет: белая пустошь вокруг сейчас напоминала больше не застывшую водную гладь, а заснеженную равнину. Шершавый, шероховатый, совсем не скользкий ледок прятался под плотным хорошо слежавшимся настом. За такой лед легко уцепится и копыто, и мотоциклетная шина. Ехать по такому льду можно как по ровному автобану. Одно удовольствие так ехать. Если заставить себя забыть о многометровой глубине внизу…
Впереди маячили спины Дмитрия и Бурангула. Рядом Освальд беспечно переговаривался со Збыславом. Дядька Адам следовал в отдалении. Лучник в волчьей шкуре хмуро поглядывал то на теплое весеннее солнце, то на лед под этим солнышком. Ядвига осталась с обозом. Сыма Цзян тоже ждал переправы где-то там, на берегу, — в санях возле своего заряженного самострела.
Его снова передернуло. Твердь ледяного панциря казалась надежной. Но ведь начало апреля же, елы-палы! До боли в глазах Бурцев всматривался под колеса, стараясь вовремя узреть коварную полынью, вслушивался в нелепой надежде уловить сквозь рокот двигателя сухой треск разламывающегося льда. Не терять бдительности! Быть готовым! В любую секунду! Если на белом покрове вдруг возникнут темные нити трещин и вспузырится чернь воды — вывернуть руль, дать газ… Или просто прыгнуть подальше, бросив, на фиг, и машину, и пленника, и боеприпасы? Тогда, быть может, пронесет. А может, и нет.
Однако смертельная опасность пришла не от воды.
Дозор благополучно перешел Узменьский пролив, без приключений добрался до противоположного — русского берега озера. Берег этот был словно специально создан для того, чтоб переломать ноги рыцарской коннице: холмистый, заросший, испещренный заливчиками, окруженный каменистыми островками и зубцами одиноких скал, невысоко, но хищно торчащими из ледяного массива, покрытый непролазными торосами… Александр Ярославич прав: пешцам, составлявшим большую часть новгородской рати, здесь драться куда как сподручнее, чем на ровной ливонской стороне. Если, правда, придется иметь дело с привычным врагом. Но…
Далекое-далекое гудение… Едва различимый, но такой знакомый гул… Над Соболицким берегом — пологим, пустынным, открытым — возникла зловещая точка. Малюсенькая пока, едва заметная на горизонте мошка. Бурцев остановил мотоцикл, поднял к глазам бинокль. Точка перестала быть мошкой. Немецкая оптика позволяла различить фюзеляж и крылья. Гул над озером нарастал.
«Мессер»!
Бурцев выругался. Проклятье! Их передовой дозор еще может спрятаться, но все остальное воинство князя Александра, растянувшееся по Узмени, на льду — как на ладони. Замерзшая озерная гладь — не лес. Здесь не укроешься от авианалета под густыми сосновыми лапами.
Штурмовик придерживался прежней тактики: не поднимался слишком высоко, рассчитывая для начала позабавиться — напугать людей и лошадей ревом двигателя. Пока — напугать. А уж как подлетит поближе — начнет косить народ пачками. Бить по беззащитным живым мишеням, рассыпанным по ровной ледяной скатерти, удобно — не промажешь.
Немецкий ас будет жать на гашетку, расстреливать и топить, взламывать огнем пушек и пулеметов доспехи и лед. Будет снова и снова заходить в атаку и лупить сверху — хладнокровно, расчетливо, жестоко и безнаказанно, — лупить до тех пор, пока не выйдет весь боекомплект.
Один-единственный самолет все воинство князя Александра, конечно, не перебьет. Но этого и не нужно. Вряд ли выжившие после авианалета смогут похвастаться прежней готовностью идти в бой. Драться с псами-рыцарями — это одно, а вот с самолетами…
— Змей! Змей поганый! — кричали русичи.
— Ашдаха! — орали татары.
— Смок! — вопил Освальд.
Стрельбы еще не было, но волнение среди ратников уже началось. И волнение это быстро перерастало в панику. Нужно было что-то делать. И притом немедленно. А большего, чем Бурцев, сейчас не в состоянии сделать никто. Ладно, поиграем в ПВО. Пока пилот люфтваффе ничего не понял.
Бурцев газанул, напугав до полусмерти скакуна Освальда, резко развернул «цундапп». Красиво получилось, лихо, — как в кино, по-каскадерски. Да только не до зрелищности ему сейчас.
— Все за мной!
Он загнал машину на ближайший островок — высокий, с хвойным леском, обрывистый со стороны озера. Взлетел, трясясь, по крутому каменистому склону на самую верхотуру. Притормозил между огромными валунами, поросшими цепким разлапистым ельником. Идеальная позиция: пулеметный ствол смотрит вверх. А мотоцикл сверху не видать. Ну, или почти не видать. Оп-ля! Вылетел, ойкнув, из коляски эсэсовский танкист, Бурцев занял освободившееся место у пулемета.
Будет один шанс. Только один. И этот шанс нужно использовать на все сто… Прокола быть не должно.
Сзади застучали копыта. Вовремя…
— Освальд! Дмитрий! Бурангул! Слазьте с коней! Зовите остальных! Прикройте меня! Так надо!
Подчинились ему беспрекословно. Даже гордый добжинец позабыл на время о шляхтичской спеси. Все просто: только Бурцев знал сейчас, что делать. Остальные чувствовали это. И стремились помочь. Люди засуетились, выполняя приказ новоявленного командира. Толпились бестолково. Прикрывали…
— Да не так! Щитами прикройте! И меня, и телегу эту. Чтоб сверху не видать было. Быстро!
Не поняли. Но поверили. И успели: сгрудились тесной группкой вокруг мотоцикла, нагромоздили над «цундалпом» диковинную «черепаху». Русские щиты — круглые и продолговатые, каплеобразные, деревянные, с железной обивкой. Легкие, плетеные, обтянутые кожей — татарские. А в центре — рыцарский, треугольный, умбонистый — Освальда… Для пули — плевое препятствие, но зато щиты и люди до поры до времени скроют от глаз пилота пулемет, готовый к бою.
На то и расчет. По идее, сейчас «мессер» должен выцеливать хвост растянувшейся по льду колонны и вряд ли разглядел, что впереди — в далеком дозорном отряде затесался военный мотоцикл. Значит, летчика, уверенного в своей неуязвимости, ждет сюрприз. Неприятный сюрприз, если преподнести его как следует.
Замычал пленник — унтерштурмфюрера Отто Майха кто-то в суматохе придавил тяжелым сапогом. Пинок другого сапога заставил немца замолчать. Воины, теснившиеся вокруг Бурцева, замерли. Воины во все глаза смотрели туда, где вот-вот зачнется ад.
— Освальд, чуть-чуть присядь. Мне тоже нужно видеть, что там происходит.
«Мессершмитт» атаковал.
Лед вздрогнул.
Присел не только добжиньский рыцарь — поневоле присели все. «Черепаха» мигом обратилась в некое подобие гномьего хирда. Слава Богу, люди, у которых разом вдруг подкосились колени, не побросали щиты. «Цундапп» с пулеметом оставался под прикрытием.
— Стоять, если хотите выжить и сбить эту тварь! — заорал Бурцев. — Всем стоять!
Глава 28
Они стояли. А «мессер» бил… Летел вдоль колонны и палил. На этот раз немец не ограничился пулеметами: не стеснялся, гад, жать и на пушечные гашетки. И не только на них. Как оказалось, немецкий штурмовик нес на борту еще и бомбы. Небольшие, но зато немало. Точного бомбометания ему сейчас не требовалось. Самолет не сбрасывал даже, а буквально клал смертоносный груз на лед Чудского озера — туда, где толпилось побольше народу.
«Мессер» щедро высевал под собой стальные семена смерти. Пули прошивали насквозь и тела, и ледяной панцирь, снаряды и бомбы вздыбливали воду и торосы. По белой глади шли трещины, льдины раскалывались, оживали, приходили в движение, переворачивались под тяжестью пеших и конных воинов.
