Константин Шильдкрет - Розмысл царя Иоанна Грозного
— Велика ли корысть в моём животе? Нешто боле в нём радости, чем в каменьях самоцветных да в злате?
И, скривив приплюснутое ноздреватым блином лицо в сторону бояр, слезливо подёргал носом.
— Не тако ли реку яз, господари?
Тупо уставившись в землю, Апракса ожесточённо грыз ногти.
— Чего сдожидаетесь? — крикнули каты. — Рубить им головы их скоморошьи!
Кашин поднял руку.
— Перед Господом крест целую на том, что раздам людишкам добро своё, по Христу, а сам в монастырь пойду, мнихом буду!
Пенков и Апракса переглянулись и, пошептавшись, плюнули с омерзением в сторону Кашина.
— А не быти боярам без смердов! Краше приять кончину мученическую!
И, переждав, пока смолкнет возмущённая брань общинников, Апракса ровным голосом прибавил:
— А коли тако будет, чтобы нам не забижать зря людишек, да малыми оброками оброчить их, да и по чети прикинуть им, — не зазорно на сём и нам крест целовать.
Общинники подняли спор.
— А ежели удур?
Тешата с пеной у рта доказывал:
— Казним полоненных, об их место иные сядут, да ещё пуще холопей зажмут. Пустить уж!
— А удур ежели? — стояли на своём беглые.
Пенков топнул ногой.
— Яз, господарь, крест целую на том!
Казначей победил. Каты недовольно побросали оскорды.
Клаша принесла из землянки образ и передала его вместе со своим нательным крестом Василию.
Воздев правую руку и отставив два пальца, бояре по очереди торжественно произносили клятву и прикладывались ко кресту.
После князей к образу подошёл губной староста. Общинники оттянули его назад и зашумели.
— Больно вы с дьяком до пыток охочи. Не можно волков к ягнятам гнать!
Староста и дьяк упали Василию в ноги. Но чем униженнее молили они о пощаде, тем неподатливее становились беглые.
Под обидные шутки и брань их увели в землянку и одели в железы.
Две ночи кружили холопи с боярами по лесу, пока наконец сняли с их глаз повязки и отпустили невдалеке от вотчины Апраксы.
* * *
В условленные дни Тешата и два общинника, нагруженные звериными шкурами, встречались в глубоком овраге с хозяином будного стана, Поярком, и обменивали свою добычу на зерно, холст и деньги.
Сын боярский никому не доверял казны и хранил её тайно от всех. Лишь изредка выносил он деньги на поляну, с жадностью пересчитывал их при всех и потом с гордостью объявлял:
— Ещё бы лето едино одюжить-и спокинем мы лес, а и уйдём на украйные земли.
С большой неохотой подчинился казначей постановлению товарищей выделять на холопьи нужды в губе десятинную долю казны.
А Поярок редко приходил в овраг один. С ним почти всегда поджидали Тешату послы от холопей.
Вскоре беглые прознали от послов, что бояре нарушили клятву и крестное целование.
Первым проявил себя Кашин.
Вместо воли людишкам, он приказал взять всех в железы и так продержал три дня без прокорма.
В вотчины освобождённых князей пришли на постой большие отряды стрельцов.
Перед хоромами Апраксы людишки выставили долгий ряд лавок и столов. Холопей привязали к лавкам. Боярин подходил к ним с низким поклоном и тыкал в зубы овкачом с брагою.
— А были мы в полону и на том крест целовали, чтобы о смердах заботиться да хлебом-солью и брагою потчевать их. Кушайте на добро здравие, смердушки.
И подмигивал катам.
На голые спины сыпался град жёстких ударов плетей.
Новый губной староста расставил по всем дорогам заставы.
Прослышав об издевательствах отпущенных бояр над людишками, общинники приказали дьяку написать цидулу в приказ.
Один из беглых подкинул цидулу в избу старосты. Староста прочёл в присутствии воеводы:
— Тако вы, проваленные, крест целовали?! И наш весь вам сказ: нехристи вы да каты, в татарской утробе рождённые! Не опамятуетесь — вотчины в огне изведём, боярынь и боярышень со псами случим, а вам — кол осиновый вгоним! Каты, матери бы вашей зачать от нечистого.
Узнав про подмётную цидулу, князья ещё более облютели и объявили людишкам:
— За то озорство, опричь тягла, взыскуем с каждой чети по два контаря сена да по три рубли денег московских ходячих.
Послы отправились в овраг к общинникам с челобитною.
— Не токмо денег, а либо хлеба — серединной коры не стало.
В тот же день общинники порешили привести в исполнение свою угрозу и поджечь княжеские усадьбы.
Едва стемнело, беглые покинули деревню и пошли на усадьбу Апраксы.
В землянках остались женщины, ребятишки да небольшая застава под началом Тешаты.
Позднею ночью губной староста проснулся от глухого лязга желез и стука.
— Аль не спится тебе в обрядке железной? — зло прицыкнул он на дьяка.
Сосед придвинулся вплотную к старосте.
— Покель гомонили смерды на раде, яз, воду таскаючи, оскорд унёс.
Староста рванулся, готовый закричать от счастья. Шипы на обруче остро впились в его шею. Он закусил больно губу и поник головой.
Изогнувшись, дьяк упорно ковырял балку в том месте, где было вделано кольцо от желез.
Где-то во мгле послышался сдержанный шёпот. Узники затаили дыхание.
— То лес балагурит! — догадался дьяк и с новою силою принялся за работу.
Наконец железы с глухим звоном упали на землю.
— Готово! — выдохнул он обессиленно.
Староста хотел что-то сказать, но от волнения слова путались и терялись в горле и дробно стучались перекошенные челюсти.
Освободив товарища, дьяк приказал ему лечь и, приладив обруч к каменному порогу, заколотил по скрепам.
Сбросив железы, узники ползком выбрались в лес.
На заре они почуяли запах гари. Беглецы притаились в кустах, не решаясь пойти на разведку.
— Ты потоньше, — предложил товарищу староста. — Свернулся бы угрём да пополз поглазеть.
Дьяк зло взбил бородёнку.
— Коли яз угорь, тебе и Богом положено в боровах ходить, толстозадый!
И, ковырнув пальцем в носу, брезгливо сплюнул. Староста позеленел от обиды и всем телом налёг на дьяка.
— У меня дед в воеводах ходил! Род наш сызначалу от целовальников!
Позабыв об опасности, они с бранью покатились по траве, вцепившись друг другу в бороды.
Стрельцы услышали шум и натянули тетивы на луках. Один из них раздвинул кусты и, поражённый, застыл.
— Ей-Богу, староста!
К обедне беглецы были в городе. После торжественного молебствования они выступили с отрядом в поход.
Тем временем общинники, разбившись десятками, подходили к боярским усадьбам. У опушки Василия перехватил Поярок.
— Лихо! Большая сила идёт на деревню на вашу. А с арматой той сам староста полоненный с дьяком.
Десяток Выводкова ринулся предупредить товарищей об опасности.
Но было поздно. У вотчины Апраксы, застигнутые врасплох, общинники смешались и обратились в бегство. На всех перекрёстках их беспощадно истребляли засады.
Василий с остатками дружины мчался домой.
— Конец!.. — печально свесили головы беглые, увидев, что деревенька открыта и окружена.
Староста что-то мучительно соображал и вдруг, властно окликнув своих тоном, не допускающим возражений, приказал всем немедленно идти в сторону Дмитрова.
— Оттель на Волгу либо в Чёрный Яр, а либо на гору Казачью! — прибавил он, кланяясь в пояс товарищам.
— А за дружбу, за хлеб, за соль общую, — спаси вас Господь!
Ему ответили земным поклоном.
— Приходи… Сдожидаться будем, Васенек…
Они поспешили уйти, чтобы скрыть от самих себя так не знакомые им, впервые за все годы холопьи, навернувшиеся на глаза слёзы.
Теряя надежду вовремя подоспеть, Василий на брюхе крался к потайному ходу. У реки он задержался немного и, убедившись, что никто не следит за ним, юркнул в чёрную пасть подземелья.
— Кто? — разорвалось неожиданно над самым ухом.
Взвизгнул оскорд.
Сильная рука вцепилась в горло рубленника.
— Пусти!
— Да, никак, ты, Василий?
— Тешата!
Казначей сдавил друга в крепких объятиях.
— Порешил яз перво-наперво, чтоб, значит, с голоду нам не помереть, казну унести. А Клашу с протчими оставил сдожидаться у той землянки, что на серединном ходу.
Они обменялись короткими указаниями и разошлись.
Стрельцы ворвались в землянки.
Никогда не слыхал ещё лес таких стенаний и криков людей.
Озверевшие дьяк и староста рубили всех, кто подворачивался под руку. На деревьях, истекая кровью, бились в предсмертных судорогах повешенные.
Выводков увёл уцелевших в один из рукавов подземелья и пронзительно свистнул.
Стрельцы прислушались.
— Никак, ещё гомонят?
Свист повторился.
— За мной! — крикнул стрелецкий голова и двинулся к рукаву.
Впереди побежали губной староста и дьяк.
