Вячеслав Рыбаков - Гравилет «Цесаревич»
— А ордерок, извините, у вас имеется? — уныло спросил он.
— Да что ж ты дурика из меня делаешь? Для задержания на сутки никаких ордеров не требуется.
— А потом, — осторожно спросил Беня. Какая-то странная это была осторожность. Опасливость даже.
— А потом, — вдохновенно пустил я пробный шар, — если не получится у нас задушевной беседы, отпущу тебя на все четыре стороны.
И тут он совсем допустил слабину. Моргнул. Сглотнул. Вазомоторика, беда с нею всем на свете цынам.
— Прямо здесь?!
Он боялся выходить на улицу.
Он попал в какой-то переплет. И убийство он брать на себя не хотел, и на волю здесь, в Симбирске, его тоже, мягко говоря, не тянуло. Драпал он явно не от нас.
— А где же? — простодушно спросил я.
— Где хватали, туда и отвезите, — с нахальством отчаяния пробормотал он. — Что ж мне — второй раз на билет тратиться? У меня башли не казенные…
— Ну, знаешь, сегодня ты какой-то совсем нелепый, — ответил я. — А кстати, что ты на Сахалине делать собрался?
— На Монерон С аквалангом! — плаксиво выкрикнул он.
— Да, там говорят, красиво… Гроты… Что же сделаешь. Если взяли мы тебя понапрасну — полицейский гравилет, конечно, гонять туда не станем еще раз, но по справедливости скинемся с майором тебе на билет. А уж остальное — сам. И на вокзал сам, и в кассу сам…
Он угрюмо молчал. Ох, скушно ему было, ох, страшно!
И тут допустил слабину я. Солгал. Очень редко я такими прихватцами пользуюсь — грубо это, делу, в конечном счете, может скорее повредить, нежели помочь, и как-то даже неспортивно. Всегда неприятный осадок остается на душе. Будто сам себя, своею волей, уровнял со шпаной. Но Беня буквально напрашивался. Он созрел, надо было дожать чуть-чуть. Нет — так он просто плюнет на меня, как на вруна и провокатора, и будет прав, а я получу по заслугам. И придется впрямь отпускать его на улицу, куда он так не хочет — и, видимо, не хочет неспроста, так лучше его от этой улицы хоть так поберечь. Я вызвал конвойного. И Усольцев уже кусал губу, с досадой и непониманием косясь в мою сторону. И Цын уже встал, сутулясь, и повернулся к двери, чтобы идти. И тут я доверительно сказал ему в спину:
— Но ведь, Беня, и патриарх тебя признал.
Он стремительно обернулся ко мне.
— Так он живой?!
Усольцев не выдержал — захохотал от души и даже прихлопнул себя обеими руками по ляжкам. Беня растерянно уставился на него, потом опять на меня, широкое лицо его стало пунцовым.
— Живой, Беня, живой. Честное слово. Что ж ты себя так пугаешь? Нет на тебе мокряка. Садись-ка сюда сызнова, и будем разговаривать по-настоящему.
Он решительно шагнул назад. Взглядом я отослал конвойного. Беня уселся.
— А ежели по-настоящему, — сказал он, всерьез волнуясь, — если по настоящему… Он же все врет! Демагог! Поет сладкие песни, всех со всеми как бы мирить пытается — а сам личной власти хочет, диктатуры! Вот, мол, я самый добрый, самый правильный, без меня вы — никуда. Слушайтесь! А для меня это просто невыносимо, я ж в молодости сам коммунизмом увлекался, чуть обет не дал… Вовремя скумекал, что вранье это все, просто так вот дурят народ.
Я откинулся на спинку стула. Я был ошеломлен: чего угодно ожидал, только не этого. Словно паук вдруг закукарекал из своей паутины.
— А портфельчик этот? — горячился Беня. Он не играл, не придуривался — чувствовалось, что его прорвало и говорит он о наболевшем, о сокровенном, о том, чем и поделиться-то ему было не с кем доселе. — Я никак понять не мог, чего он все время с портфельчиком ходит. А третьего дня на меня как откровение какое накатило: там же деньги, ценности. Сосет, вымогает каждый день у рядовых коммунистов — как бы пожертвования всякие, на нужды, на фонды научные и всякие программы… а сам потихоньку, по вечерам, когда все уж разойдутся, домой перетаскивает! А там — то ли под яблоньку до лучших дней, то ли в Швейцарию как-то переправляет, на случай загранкомандировок…
— Беня, — сказал я, слегка придя в себя. Глянул на Усольцева: тот тоже сидел в обалдении. — Беня, дружище, да в своем ли ты уме? Откуда-ты слов-то этих набрался: демагог, диктатура, рядовые коммунисты… загранкомандировки… Кто тебе напел?
— Верьте слову, — убежденно ответил он. — Так и есть. Сам понял.
— И когда же ты это понял?
— Кумекать-то я уже давно начал… уже неделю здесь. А третьего, говорю, дня вдруг осенило. И как-то, знаете, легко мне сразу стало, будто весь мир сделался прозрачный и понятный. Вот же, думаю — патриарх, на всей земле уважаемый человек, учить всех лезет — а такая свинья, хуже нас, грешных!
— Так. Ну, и какие ценности ты в портфеле обнаружил?
— Тут промашка вышла, — с досадой признался Цын. — Как раз в тот вечер он одни бумажки вез. Потому я и влип.
— Не понял, — сказал я. — Где влип? Во что влип?
— Да со своими, — нехотя сказал Беня. — Ведь как получалось-то? Я уж так уверен был, что подговорил одного другана вместе взяться… Одному как-то не личило, не верилось мне, что патриарх и впрямь без охраны ходит. И мне не только портфель нужен был, мне наказать его хотелось! Может, и не до смерти, это уж как Бог ему даст, но — как следует! А другану на идеологию мою начхать, конечно, ему материю подавай. В общем, наплел я с три короба, чтоб его увлечь — а у нас такого не прощают…
Да. Если он плел со столь же убежденным видом, что теперь — кто угодно бы поверил.
— И где же твой друган?
— Он, как увидел, что мы пустышку взяли — озверел. За рулем я был, а он ствол мне в бок: верти, говорит, туда, где мне лапшу на уши вешал, будем с тобой разбираться. И была бы мне хана, если бы не извернулся я. Уж приехали в его компанию, уж из тачки вышли — дал я ему возле дома по темечку, и ноги в руки. Теперь-то, думаю, они меня ищут не хуже, чем вы…
— Так что же это за компания у тебя тут? — не выдержал Усольцев. Я понял его нетерпение — его более всего волновали дела вверенного ему района, и весть о том, что под носом у него шурует целая группа, явно довела его до умоисступления. Удивляюсь его выдержке, он и так долго терпел.
Беня моргнул. Покосился на Усольцева.
— Да я и сам толком не знаю, — осторожно сказал он. — Я сюда один прилетел, думал отдохнуть маленько. Тут же коммунисты, благорастворение… А другана этого на улице встретил. Его это компания.
С какой-то нехорошей мысли сбил меня поворот разговора. Компания — это, безусловно, важно, очень важно, но нечто значительно более важное ворохнулось в мозгу и растворилось. Осталась тревога.
— Ты, Беня, не темни!
— Век воли не видать, господин майор!
— Адрес?
— В Ишеевке это. Хлебная улица, дом сорок шесть. Двухэтажный такой особнячок, принадлежит торговцу-зеленщику Можееву. Торговец-то он торговец, да только не зеленщик.
— А чем торгует?
— Да всем помаленьку. В основном, кажись, дурью.
Не слишком ли легко он всех сдает? Да нет, он нашими руками надеется от них избавиться и так обезопасить себя — это бывает. Что же мне такое показалось?
— План дома нарисуешь?
— Только уж вы на меня не ссылайтесь, ежели с ними беседовать будете.
— Какой разговор, Беня.
— Для меня — самый важный. Господина полковника-то я давно знаю, он человек честный и своих в обиду не даст. А с вами, извиняюсь, дела пока не имел…
— Ты уж к нам в свои записался? — ухмыльнулся Усольцев.
— Сотрудничество — вещь пользительная. Мы за мирное существование двух систем.
Майор опять опешил.
— Чего? Каких систем?
Вертя в пальцах карандаш и примериваясь, как рисовать, Цын отмахнулся.
— Это из юности моей коммунистической, вам не понять. Вот тут, значится, крылечко…
Усольцев вопросительно глянул на меня. Я пожал плечами. Что за околесицу Беня нынче несет…
— С этой стороны в первом этаже шесть окошек, во втором — четыре…
Конечно, и в Ишеевке, и даже в самом Симбирске устроить базу — остроумно и верно. Полно принадлежащих патриаршеству странноприимных домов, полно частных пансионатов — паломников и своих, и зарубежных не счесть, послушников, едущих хоть словом перемолвиться с патриархом перед обетами, не счесть журналистов и ученых, опять-таки и своих, и из иных стран… Легко затеряться.
Нет, не об этом я подумал.
Беня, прикусив кончик языка, старательно чертил.
Конечно, скорее всего, мы там никого не застанем. Опасаясь, что мы найдем Беню раньше и расколем, они, естественно, должны уже слинять давно, ради чего бы они в этом особняке Мокеева не собирались…
Нет, не то.
Беня поднял на меня виноватые глаза.
— Вы уж поаккуратней, — сказал он. — То ж малина… опорный пункт, по-вашему. Сейчас там три, а сейчас — пятеро…
Там оказалось двенадцать. И уйти они ни как не могли — держали товар, о котором Беня и слыхом не слыхал. В подвале бывшего не опорным, а перевалочным пунктом дома дожидалась транспорта рекордная партия героина-сырца для Европы, такую не увезешь в чемодане. Подготовленный канал с сопровождением, со всеми документами, подстраховками, таможенными льготами должен был сработать назавтра. Как эти люди проклинали Беню, втравившего одного из них в дурацкое, пустое и принявшее столь неожиданный оборот дело! Правда, тюкнутый в темечко особенно не распространялся о том, как на пустышке купил его Беня — стеснялся выглядеть дураком…
